«Учись у Шпанова!..» (вместо предисловия)

Писатель Николай Николаевич Шпанов родился 22 июля 1896 года в городке Никольск-Уссурийский в семье железнодорожного служащего. Окончил классическую гимназию, поступил на кораблестроительный факультет Петроградского политехнического института, но окончил всего два курса. Пересилил интерес к только зарождавшейся тогда авиации. После окончания в 1916 году Высшей офицерской воздухоплавательной школы воевал как боевой летчик на фронтах Первой мировой войны. В 1918 году вступил добровольцем в Красную армию. Почти четверть века отдал Военно-воздушному флоту СССР, редактируя журналы «Вестник воздушного флота» и «Самолет». В 1925 году в журнале «Всемирный следопыт» появился первый (фантастический) рассказ Ник. Шпанова «Таинственный взрыв».

Фантаст Г.И. Гуревич позже вспоминал: «Шпанов был высокий… Чуть сутулился… Помню серо-седые волосы, очки… Биография у него колоритная. Летал на воздушном шаре, совершил вынужденную посадку в области Коми. Написал об этом, понравилось…» В начале тридцатых одна за другой выходят очерковые книги: «По автомобильной Трансевразии. На автомобиле по Уссурийскому бездорожью»; «Подвиг во льдах» – о спасательной экспедиции ледокола «Красин»; «Во льды за “Италией”» – очерки, вступительную статью к которым написал знаменитый летчик А.Б. Чухновский; «Загадка Арктики»; наконец, в 1931 году – повесть «Земля недоступности» (переиздававшаяся и под названием «Лед и фраки»).

Но всесоюзную славу Ник. Шпанову (он почти всегда подписывался этим псевдонимом) принес роман «Первый удар». Отрывки из него с августа по ноябрь 1936 года (под названием «Гибель Сафара. Поединок») печатались в «Комсомольской правде». В 1939 году произведение появилось в журнале «Знамя», и тогда же вышло отдельной книгой («Первый удар. Повесть о будущей войне») сразу в нескольких крупнейших издательствах: в Воениздате, в ГИХЛе, в Гослитиздате, в Детиздате, в «Роман-газете», в «Советском писателе». О том, что книгу торопились донести до читателей, говорят выходные данные первого издания: сдано в производство 15 мая 1939 года, подписано к печати 22 мая 1939 года.

Напряженным ожиданием скорого столкновения с фашизмом жила в те годы вся страна. Массовые сборники (например, «Война», 1938), нередко предваряли такие слова: «Редакция поставила перед собой цель – ознакомить пионеров и школьников старшего возраста с военной техникой и ее боевым применением». Повсеместно цитировались слова Ленина: «Фраза о мире смешная, глупенькая утопия, пока не экспроприирован класс капиталистов». Войны ждали, войны боялись, о ней знали: она вот-вот разразится. И больше всего чудес ждали почему-то от авиации. Кстати, сейчас задним числом видно, что в советской фантастике тех времен успели отметиться чуть ли не все знаменитые советские летчики, в том числе первые Герои Советского Союза: Илья Мазурук выступил с фантастическим рассказом «Незарегистрированный рекорд» (1938), Георгий Байдуков с фантастическими очерками «Через два полюса» и «Разгром фашистской эскадры. Эпизод из войны будущего» (1937), напечатанными, кстати, в главной партийной газете страны «Правда», в 1936 году вышла в свет «Мечта пилота» Михаила Водопьянова.

Много шума наделала книга майора германской армии Гельдерса «Воздушная война 1936 года. Разрушение Парижа». По ее тексту 9 июля 194… года армады германских бомбардировщиков заходят на бомбежку Парижа, а уже 12 июля «французский и бельгийский посланники в Гааге передали британскому правительству просьбу о немедленном заключении перемирия». Ответом на фантазии Гельдерса стал роман П. Павленко «На Востоке». Мариэтта Шагинян писала (это тоже знамение времени): «…замечательная книга. Если многие из писателей могли до сих пор делать свое дело мимо соседа, не зная и не читая чужих книг, то сейчас, после романа Павленко, с этим покончено. Не прочтя и не учтя его, не устроив смотра собственным силам, не почистив собственную кухню, не поучившись и не “переквалифицировавшись” при помощи огромной удачи Павленко, писатель рискует сразу осесть, как дом от землетрясения…» И дальше: «…Павленко – большевик с хорошей биографией – много и умно читал, прежде чем стать писателем. Он вовсе не стыдился учиться у современного Запада. Но он “импортировал” западную литературную технику точь-в-точь так, как мы в начале пятилетки импортировали в Союз заграничную машиностроительную технику: он ее взял без сюжета, как машину капитализма. Западный способ письма, паузы в синтаксисе… Павленко взял эту технику, служащую на Западе как иллюзия, и заставил ее работать в своем романе, как конвейер для облегченного развития действия. Получилось очень хорошо, получилось по-советски, получилась та самая заграничная марка, которую мы освоили у себя на заводе, и стахановец гонит на ней такие нормы, о каких она дома не помышляет, а в то же время марка никому не грозит ни безработицей, ни затовариванием, ни кризисом, ни забастовкой».

Герои романа Павленко с упоением громили фашистскую Японию буквально в считанные дни. Завороженных читателей не удивляли даже такие невероятные пассажи: «Английские моряки, свидетели боя под Майдзуру, подтверждали наблюдения норвежского капитана относительно непонятной тактики красных, а сам норвежец в конце разговора признался, что еще вчера ночью он встретил подлодку красных в заливе Чемульпо, но никому не сказал об этом из боязни за судьбу своего “Тромсэ”. Он будто бы крикнул советскому офицеру, стоявшему на мостике лодки: “Где вы намерены еще драться, черт вас возьми?” И тот ответил, пожимая плечами: “Это пограничное сражение, сэр…”»

Взгляд на будущую войну – как на войну одного мощного, стремительного удара, сформировался не на пустом месте. Еще в 1930 году И. Сталин в письме к Горькому разъяснял, как следует готовить советский народ к грядущим потрясениям. «Мне кажется, – писал он, – что установка Воронского, собирающегося в поход против “ужасов” войны, мало чем отличается от установки буржуазных пацифистов…» Партия, писал Сталин, решительно против произведений, «…рисующих “ужасы” войны и внушающих отвращение ко всякой войне (не только к империалистической, но и ко всякой другой). Это буржуазно-пацифистские рассказы, не имеющие большой цены. Нам нужны такие рассказы, которые подводят читателей от ужасов империалистической войны к необходимости преодоления империалистических правительств, организующих такие войны. Кроме того, мы ведь не против всякой войны. Мы против империалистической войны как войны контрреволюционной. Но мы за освободительную, антиимпериалистическую, революционную войну, несмотря на то, что такая война, как известно, не только не свободна от “ужасов кровопролития”, но даже изобилует ими».

Самым ярким выражением такого взгляда на войну стал в советской литературе знаменитый роман Ник. Шпанова. «Мы знаем, – говорят герои “Первого удара”, – что в тот миг, когда фашисты посмеют нас тронуть, Красная армия перейдет границы вражеской страны. Наша война будет самой справедливой из всех войн, какие знает человечество. Большевики не пацифисты. Мы – активные оборонцы. Наша оборона – наступление. Красная армия ни единого часа не останется на рубежах, она не станет топтаться на месте, а стальной лавиной ринется на территорию поджигателей воны. С того момента, как враг попытается нарушить наши границы, для нас перестанут существовать границы его страны».

Впрочем, успех «Первого удара» определился не только чрезвычайно точным совпадением взглядов автора и официальной доктрины, но и, собственно, немалым литературным даром самого Ник. Шпанова. В романе нарисованы люди, которых ведут высокие идеи. Вот летчик Сафар несколько театрально сверкает глазами: «Жалко, не я распоряжаюсь историей, а то драка уже была бы. Без драки Европу не привести в порядок. Отдам жизнь для того, чтобы все встало на место». Не забудем, что в те годы талантливо «приводили Европу в порядок» самые разные советские писатели – Алексей Толстой, Илья Эренбург, Бруно Ясенский, Сергей Буданцев, Петр Павленко, Сергей Беляев. Несть им числа. Но только у Ник. Шпанова: «Политработники под руководством комиссаров частей обходили машины. Они заглядывали в полетные аптечки: все ли на месте? Есть ли предписанные наставлением медикаменты и перевязочные средства? Заготовлены ли препараты против обмораживания? Они, не стесняясь, открывали личные чемоданчики летчиков, штурманов, радистов. Туда, где не хватало шоколада, они совали плитки “Колы”. Незаполненные термосы отправлялись на кухню для заливки кипящим какао. Не отрывая людей от работы, они совали им в карманы лимоны, попутно, как бы невзначай, проверяя, надето ли теплое белье, не потерял ли кто-нибудь в спешке перчатки, исправны ли кислородные маски?»

Знание авиации позволяло Ник. Шпанову обстоятельно и просто объяснять читателям специальные вопросы. «По мнению Грозы (одного из героев романа. – Г.П.), важно было уменьшить “ножницы” в полетных свойствах бомбардировщиков и истребителей за счет улучшения первых. Чем меньше разница в этих свойствах, тем больше у бомбардировщиков шансов на спасение, а может быть, и на победу. Это значит, что бомбардировщик должен быть возможно более легким. Два легких бомбардировщика могут в сумме поднять столько же бомб, сколько несет при дальнем рейде тяжелый корабль. Они без труда преодолеют расстояние, отделяющее их от цели. Но при этом неоспоримо преимущество легких бомбардировщиков перед большим кораблем. Освободившись от груза бомб, да еще и от половины веса горючего, такой бомбардировщик превратится в настоящий боеспособный сверхистребитель. Тут уж он не только может защищаться, но и активно нападать. «Для этого, прежде всего, нужен меньший собственный вес, – оживился Сафар. – На наших красавцах это достигнуто применением сверхлегких сплавов магния и бериллия в комбинации с высоколегированными сталями – раз; установкой паротурбинных двигателей – два… Ты понимаешь, когда я еще амбалом был, кругом все говорили: пар? – отжившее дело! Паровик – это прошлое. Внутреннее сгорание – вот где перспективы! Я тогда мало в таких вещах понимал, а потом, как учиться стал, опять то же самое слышу: паровая машина – это древность, бензиновый мотор и дизель куда, мол, лучше. А вот теперь, гляди-ка – старичок-паровичок опять пришел и мотору очко дает…”»

Да, на мощных бомбардировщиках в романе Ник. Шпанова установлены… паровые двигатели. И рассуждения о пользе паровых турбин не случайны. Еще в 1936 году Шпанов выпустил три интересных книги об изобретателях: «История одного великого неудачника», «Джеймс Уатт» и «Рождение мотора». Он прекрасно знал предмет разговора и мог писать о нем профессионально и красиво. «Теряя высоту, Сафар мог уже без помощи трубы видеть землю. Темно-синий массив леса перешел в серую рябь кустарника. Дальше тянулись гряды невысоких холмов. Холмы были пустынны. Никаких объектов для использования своих бомб Сафар не видел. А он твердо решил не садиться (машина его подбита. – Г.П.), не истратив с пользой бомбы. Поэтому, придав машине минимальный угол снижения, на каком она тянула, не проваливаясь, Сафар снова повел ее по прямой. Отсутствие пронзительного свиста пропеллеров и монотонного гудения турбины создавали теперь, при свободном планировании, иллюзию полной тишины. Мягко шуршали крылья да тоненьким голоском пел саф (указатель скорости. – Г.П.). Если летчик давал штурвал от себя, голос сафа становился смелей, переходил на дискант; подбирал на себя – саф снова возвращался к робкому альту…»

«Сто сорок страниц повести были посвящены первому дню войны, точнее, первым двенадцати ее часам, – писал в свое время военный обозреватель Ю. Сибиряков. – По сценарию Ник. Шпанова, за это время произошли многие важные события. В полыхающих от пожаров германских городах вспыхнули восстания рабочих, на аэродромах у немцев практически не осталось готовых к бою самолетов, для “стратосферных дирижаблей” не было газа, в рядах самой армии вторжения началась смута. Как ни странно, книга эта не была изъята из библиотек даже после подписания пакта Молотова – Риббентропа в том же 1939 году. Да и с чего бы? Ведь пакт наконец позволил создать ту самую общую границу с “вражеским государством”, с которым предстояло воевать. Разделявшая Советский Союз и Германию Польша была поделена между временными союзниками по пакту, оставалось только ждать, кто первым нарушит данные обязательства».

В годы Великой Отечественной войны отдельными выпусками появлялись части другого военно-приключенческого романа Ник. Шпанова «Тайна профессора Бураго». Речь в нем шла о таинственном химическом составе, способном сделать советские подводные лодки невидимыми. Понятно, открытие попадало в руки шпионов, что грозило нашему флоту катастрофой, но два старых верных друга, летчик Найденов и моряк Житков, успевали катастрофу предотвратить…»

Но жизнь не похожа на литературу.

«Дом на Воровского, угол Мерзляковского переулка, где была аптека, разбит, – вспоминала Ольга Грудцова, дочь известного фотографа Наппельбаума. – Дома стали похожи на людей с распоротыми животами… Видны кровати, диваны, картины на стенах… Вернулся из командировки на фронт Николай Николаевич Шпанов… Он – бывший царский офицер – подавлен неразберихой, неорганизованностью, растерянностью нашей армии…»

Война есть война…

В начале пятидесятых Сталинскими премиями были отмечены весьма объемистые политические романы Ник. Шпанова – «Поджигатели» (1944–1948) и «Заговорщики» (1942–1952). Несмотря на множество чисто идеологических штампов, это была чуть ли не первая попытка рассказать миллионам, выигравшим войну, где и как зарождаются очаги международных напряжений, приводящие к взрывам. С огромным почтением отзывался о политическом всезнайстве Ник. Шпанова писатель Юлиан Семенов. «Если хочешь научиться чему-то, – писал он мне, – учись у того, кто умел хватать успех за хвост. Учись у Шпанова огромности темы, исторической насыщенности. Просто так – это не получается даже у ловкачей». И указывал на невероятное количество исторических персонажей, рассыпанных по страницам романов Ник. Шпанова: Сталин, Рузвельт, Гувер, Димитров, Гитлер, Кальтенбруннер, Гесс, Чан Кайши, Мао Цзэдун, Тито, Даллес, короли, президенты, послы, физики, летчики…

В своем последнем романе («Ураган», 1961) Ник. Шпанов предлагал с помощью современной авиации подавлять водородные и атомные бомбы прямо на земле или даже в воздухе. Профессионализм его не оставил. Многие страницы отмечены мастерством. «Самолет Парка садился не на сушу, а на палубу авианосца, – читаем мы. – Парк много путешествовал, очень много летал на войне и после нее. Не раз ему приходилось наблюдать, с каким напряжением пилот сажает самолет на неподготовленный военный аэродром днем или ночью, когда нельзя обеспечить безопасность привычной пассажирам галереей огней. Парк не раз бывал на авианосцах. Но ему еще не приходилось самому пользоваться полетной палубой этих кораблей. Сегодняшняя посадка казалась ему занятием для любителей сильных ощущений. Сверху палуба авианосца представлялась ничтожно узкой и короткой. Казалось почти невероятным, что тяжелый самолет можно посадить на столь ничтожно малом пространстве. Она белела коротким штрихом среди беспредельной синевы океана. Парк подошел к кабине пилотов. Хотелось видеть, как будут прицеливаться, заходить, снижаться, сажать на крошечную белую черточку восемьдесят тонн летающего металла. Взгляд Парка переходил от появляющейся посреди воды и снова исчезавшей из поля зрения палубы авианосца – к лицу и к рукам летчика. В самый последний момент ему показалось, что летчик промахнулся и самолет всею тяжестью плюхнется в воду, взметет ее пенистыми фонтанами белых брызг и, не оставив следа, навсегда скроется от глаз людских. Неожиданно палуба, уже совсем не такая узкая и короткая, какою казалась, вынырнула совсем не с той стороны, откуда ее ждал Парк. Пилот сделал заход, коснулся колесами палубы, и Парк ощутил огромную силу торможения. Теряя скорость, самолет словно упирался во что-то упругое, но еще более могучее, нежели инерция его громады. Вздрогнув, самолет, наконец, остановился. С высоты места, где стоял Парк, не было видно впереди ничего, кроме воды – снова вода и только вода. Он рассмеялся, толкнул дверцу, вошел к пилотам. Он не мог не пожать руки этим людям».

Но годы шли.

Менялась ситуация в стране.

Ник. Шпанов всегда пытался придерживаться господствующих идеологических указаний. Это было нелегко. Попытки всегда оставаться на идеологическом острие попросту разрушали его литературный дар. «Шпанов, на мой взгляд, превосходил всех массолитовских писателей, – вспоминал Кир Булычев. – Он казался мне человеком, которому судьба подарила самородок. Вот он вытащил из тайги этот самородок – свой талант – и принялся, суетясь, отщипывать, отбивать, откалывать от него куски, пока весь самородок не промотал».

Сказано сильно, но не совсем справедливо.

Даже среди последних книг Ник. Шпанова немало по-настоящему интересных.

«Ученик чародея», «Последний медвежатник», «Дело Оле Ансена», «В новогоднюю ночь», «Личное счастье Нила Кручинина»…

Мы предоставляем читателям возможность самим убедиться в этом.

Геннадий ПРАШКЕВИЧ