Отзывы на книгу «Непрошеная повесть»

Наверное, после таких вот книг становятся ярыми феминистками.

Придворная дама Нидзё, жившая в конце XIII – начале XIV веков, рассказывает свою историю. Книгу можно условно разделить на две части: жизнь во дворце и скитания после пострига в монахини. И если вторая половина книги была скучноватой, то первая, о дворцовых нравах, потрясла.

Нидзё принадлежала к древнему и уважаемому роду, занимающему соответствующее место при дворе. Она была красива, умна, начитана, играла на музыкальных инструментах, искусно слагала стихи – в общем, девица хоть куда. Но вот счастья в жизни ей не очень-то перепало. Повесть пропитана болью. Просто диву даёшься, какое унижение приходилось терпеть в те времена знатной женщине (о простолюдинках Нидзё не писала, а интересно, как у них складывалась жизнь). Замуж она не вышла, ибо государь император «осчастливил» её своим вниманием и сделал своей любовницей, благодетель несравненный.

Самое интересное и потрясающее в этих мемуарах то, что описанное – не выдумка современного писателя; что это не только было, но ещё и воспринималось как должное; что для самой Нидзё всё это было печально, но нормально. Она – дитя своего времени, с соответствующим мировоззрением и воспитанием. Император сделал своей любовницей? Больно, конечно, ведь влюблена в другого, но что делать? Государь влюбился и заботится, надо служить ему верой и правдой. Император хочет другую женщину? Ах, он так любвеобилен, нужно его с ней свести. Жаль, что эта девица не потешила государя и слишком быстро уступила его любовным утехам. Домогается настоятель буддийского храма? Неприятно, конечно, но отказать ему невозможно, ведь он так высок рангом. Жаль, что пришлось ввести его в грех одним своим существованием. Император толкает в постель к другому? Унизительно и больно, но отказать государю невозможно…

Отдельно удивила присутствующая в книге информация о том, что, по буддийским представлениям, «союз женщины и мужчины возникает не только в теперешней жизни, он предопределён ещё в прошлых воплощениях», и почему-то для средневековых японских мужиков это служило железным отмазом при насилии над женщиной. Женские предпочтения тут в расчёт не брались. Получается, что Нидзё время от времени брали силой, а она и противиться не смела, только «увлажняла рукава слезами» и уговаривала сама себя, что хоть и грешна, да не по своей воле. А потом в этих мужиков влюблялась.

Не книга, а взрыв мозга какой-то.

Принесли косодэ, присланные из столицы. Это были пять пурпурных одеяний, от светлого до темного, густого оттенка, с разнообразным рисунком на рукавах, но сшитые неправильно, как попало, — сразу за верхним светлым косодэ шло самое темное. «Почему их так сшили?» — спросила я, и госпожа сказала, что в швейной палате все сейчас очень заняты, и потому косодэ сшили дома ее служанки, не зная, в каком порядке нужно располагать цвета. Я посмеялась в душе и показала, в какой последовательности полагается носить косодэ — цвет ткани должен меняться постепенно — от светлой верхней к самой темной, которую носят в самом низу.

Из всех старинных японских повестей и дневников, которые я читала, "Непрошеная повесть" Нидзё - сама необычная, и вот почему: это личные, даже интимные записки, подобные дневникам Сэй-Сёнагон и Мурасаки Сикибу, но вместе с тем это и художественное произведение. Если госпожа Сэй-Сёнагон и госпожа Мурасаки делали свои записи от случая к случаю, отмечая то, что их занимало или волновало в текущий момент, то госпожа Нидзё взялась записывать историю своей жизни спустя годы после того, как произошли самые важные в ней события, и, осознанно или нет, написала свою жизнь, как роман. С одной стороны, образованная и утончённая Нидзё действительно могла слагать из своих воспоминаний "Непрошеную повесть", с другой стороны, именно в силу образованности и утончённости, не особенно задумываясь над тем, как она пишет, Нидзё невольно могла придать автобиографии черты художественного произведения, что особенно заметно в сравнении с записками Митицуна-но хаха - женщины простоватой и нервной. Правда и то, что, несмотря на все свои таланты, Нидзё была не счастливей Митицуна-но хаха.
Начинается "Непрошеная повесть" действительно как роман, причём любовный - юную Нидзё, дочь знатного и богатого человека, отдают в услужение государю - со всеми последствиями, какие можно представить для красивой девушки, оказавшейся в полной власти мужчины. И ради Нидзё я бы обеими руками голосовала за пошлый, банальный, самый тривиальный хэппи-энд, но, к сожалению, последствия включали в себя и такие забавные и милые вещи, как, например, повелеть девушке привести к постели господина очередную любовницу на час, поделиться девушкой с другом, которому она так понравилась, и, наконец, отослать девушку из дворца, когда она надоест.
Любовные союзы - это изящное выражение употребляется в переводе "Повести" для обозначение как долгих и пылких отношений, так и для одноразовых совокуплений - так вот, любовные союзы Нидзё многочисленны, запутаны и в большинстве случаев свершились не по её воле; похоже, обычное дело для женщин той эпохи. Единственное, чем Нидзё могла бы упрочить своё положение, это стать матерью принца, но с материнством ей повезло не больше, чем в любви.
И вот за что мне так нравится Нидзё: она больше этого. Не выше - невозможно для женщины её времени и её положения быть выше зависимости от мужчин, невозможно для любого человека быть выше собственных страстей - но Нидзё больше тех, с кем она спала, тех, кто её желал, тех, кто покинул и оставил в одиночестве. Это явственно видно в последней части "Повести", где Нидзё, уже принявшая постриг, забыв про дворцы и наряды, скитается по стране от одного храма к другому, пытаясь отыскать что-то очень нужное своей душе. И мне из просвещённого и наивного XXI века хочется думать, что она искала что-то большее, нежели буддистские и синтоистские святыни. Что тогда было хлебом насущным для духовной жизни, кроме религии? Может, ещё искусство.
Едва ли не больше, чем о себе, сокрушается Нидзё о том, что стихи её родственника не включили в императорскую антологию, что они - и с ними имя их семьи - канут в безвестность. Если бы она только знала, что её семью будут помнить по её, Нидзё, имени, её стихам, что мужчин, распоряжавшихся жизнью Нидзё, будут знать как персонажей её "Непрошеной повести".
Нидзё в своих стихах такая красивая, такая живая.
Она прожила свою жизнь, как роман, была любимой, лелеемой дочерью, была фавориткой государя, была возлюбленной - многих, была монахиней и скиталицей, забытой и покинутой - все оттенки, от самого светлого к самому тёмному. Хорошо сшила.

Одной из первых книг, прочитанных мною в МКК, была "Соперницы" Нагаи Кафу , о японских гейшах начала 20 века. И так вышло, что это была моя первая книга о, скажем так, традиционной Японии. В нашем книжном клубе эта история восторгов не вызвала, но мне понравилась - в основном, из-за интересного описания быта гейш и около. "Непрошеная повесть" - это воспоминания реальной японской женщины 13 века о своей жизни, и она тоже понравилась именно этим - описанием обычной жизни "из первых рук".

Обычной, да не совсем. Нидзё была всё-таки из высшего сословия и служила при дворе императора, хоть и бывшего. Она не была гейшей (и в книге нет ни одного упоминания о них - возможно, в 13 века института гейш ещё не существовало; упоминаются лишь некие "девы веселья" - вероятно, предшественницы гейш), но долгое время оставалась фавориткой своего государя. С 4 лет она жила во дворце, когда же бывший правитель к ней охладел, стала странствующей буддийской монахиней. В этой связи книга логически делится на две части - Нидзё во время жизни при дворе, в высшем свете, и Нидзё во время своих богомольных путешествий.

Если вторая часть, в которой Нидзё ходит-ездит по разным храмам и святым местам, в целом особых вопросов не вызывает (на Руси тоже всегда были странствующие богомольцы), достаточно знать хотя бы, что в Японии испокон веков господствовали две религии - синтоизм и буддизм, то первая часть просто один сплошной вопрос. Конечно, восемь веков отделяют нас от времени, когда происходили описанные события, к тому же, Япония - это совершенно другая культура, другие традиции. И всё же. Будучи ещё подростком, Нидзё становится любовницей своего государя. Одновременно, можно сказать, параллельно, ещё любовницей своего друга детства. А чуть погодя - любовницей ещё одного уважаемого человека - настоятеля одного из монастырей. Между всеми этими мужчинами - назовём их главными в жизни Нидзё - проскакивают ещё несколько второстепенных. Нидзё четыре раза (!!!) рожает, при этом ни одного ребёнка не воспитывает (один вскоре после рождения умирает, остальные попадают в другие семьи). Но при этом никак нельзя назвать её женщиной без моральных устоев. Просто там и тогда такая была мораль. Правители по-братски делились друг с другом своими наложницами, и Нидзё, даже беременной, пришлось испытать это. С другой стороны, проповедовался культ невозможности отказа от любви. Если тебя полюбили, изволь откликнуться, отдаться, будь благодарна и люби в ответ. Что она, собственно, и делает. Перед каждым "запретным" свиданием она тревожится, грустит, обмирает от страха и тоски, но когда ночь любви, во время которой её бесконечно ласкают и заговаривают страстными и нежными словами, проходит, она чувствует грусть от расставания и начинает скучать. Возможно, частично это особенность самой нашей героини, но есть и другой фактор - материальный. Нидзё рано остаётся без опоры семьи - отец умирает, когда ей всего 16 лет. Вот ей и приходится устраиваться самой.

Отдельного внимания заслуживает стиль написания "Непрошеной повести". Он очень поэтичен и полон отсылок к более ранним шедеврам японской литературы. Нидзё пишет стихи танка, и их в книге очень много, а также много стихов, написанных разными людьми для неё. Вот, например, танка из письма настоятеля - одного из её любимых мужчин:

Что делать, не знаю.
Твой образ является мне,
на явь непохожий, -
но если я вижу лишь сон,
к чему с пробужденьем спешить!

Преподносились эти танка тоже не абы как. Нидзё уделяет этому особое внимание, рассказывая, на какой бумаге были стихи написаны, к ветке какого дерева был привязан листочек, и прочее. Здесь всё настолько обрядово и символично, что кажется ненастоящим. Например, одна из второстепенных героинь, обескураженная тем, что государь провёл с ней часть ночи в любовных утехах и выставил вон, прислала ему крышку тушечницы, на которой было написано "паучок, заблудившийся в травах", а внутри была бумажка с клочком её волос, и надпись на бумажке - "в смятении из-за тебя"; на следующий день девушка постриглась в монахини. Какая чувствительность! Сложно поверить, что когда-то люди действительно так общались. Вот привёз вас любимый мужчина домой после свидания. На что можно рассчитывать? Ну, например, что он пришлёт смс: "Доехал, целую, люблю, спокойной ночи". Здесь же герой чуть только выходит за порог дома возлюбленной, с которой провёл всю ночь, так сразу сочиняет танка и посылает ей. А она ему тут же ответ. Красиво, что и говорить. Но странно. Тем более, что все эти стихи, хоть и красивые, но довольно однотипные - о том, как горестно расставаться. И вот тут-то! Оно! Моё любимое! Мокрые рукава!!! Мокрые рукава упоминались здесь так часто, что просто оскомину набили. По сути, это символ печали, слёз. Нидзё плакала довольно много, пожалуй, можно было бы и поменьше.

Что-то я очень много уже написала) Но если вы дочитали до этого места, значит, культура Японии вам интересна, и тогда уж точно стоит прочитать книгу.

И снова я восклицаю: "о, эти странные, странные японские женщины". Общее впечатление от дневника мадамы: "сидела, значит, я на татами или лежала, не так суть важно. как вдруг мимо проходил какой-то там мужчина и вот просто заверте, заверте..."
Давайте для удобства: н - нидзе, и - император, в - вельможа, м - министр, нас - настоятель, сру - слезы на рукавах.

Сцена первая: Вот и вишенка созрела.

Н. лежит на татами. Как вдруг приходит и.

- Это... ну, я люблю тебя типа, - делает страстное признание и. - Давно, между прочим.

Сру, сру, сру. И. страдает и уходит, несолоно хлебавши и в недоумении, зато в мокром кимоно.

- Это... ну, я люблю тебя типа, - делает новую попытку и. на следующую ночь.

Сру, сру, сру.

- Да, гори сакура синим пламенем в моем садочке, - гневается и., мужественно бросается в сру, сру, сру и таки добивается своего.

Сру, сру, сру. Зато теперь в фаворитках, правда ненависть жены и. как бы обеспечена.

Сцена вторая: Буйно заколосилась вишенка.

Н. лежит на татами в сру, сру, сру, то есть в грусти и печали. Как вдруг приходит письмо от в. Впрочем, в. врывается вслед за письмом. Происходит сцена безобразной ревности, ибо как можно ревновать к самому и.? Как? Как?

- Это, что же, я не при делах? А ведь я полюбил тебя раньше и.! Так не честно! Требую реванш!

Сру, сру, сру. Сру, сру, сру. В общем, в. тоже добивается своего, несмотря на водопады сру, сру, сру.

Ремарка: На выходе образовываются два младенца. От разных отцов. Но их быстро уносят за кулисы под сру, сру, сру.

Сцена третья: Небывалый урожай вишни.

Н. и и. лежат на татами. Тут мимо проходят нас. и м. Они здесь не просто так. И., как дальновидный правитель, немедленно соображает, что к чему.

- Не, ну я люблю тебя, конечно. Но ты только погляди, как ужасно страдают эти добродетельные мужи!

Сру, сру, сру.

- Хватит уже этих водопадов, - гневается и. - Должно ответить на их неистовую страсть. А мне давай приведи какую-нибудь красотку посвежей, чтобы не скучалось.

Сру, сру, сру.

Ремарка: На выходе снова образовывается младенец, которого тоже уносят за кулисы под сру, сру, сру.

Сцена четвертая: Срубили вишенку к японской матери.

Жена и. и прочие мадамы внезапно и коварно включают сру, сру, сру и решительно топят волю и. к сопротивлению. Так что приходится н. подняться с комфортного татами, выдрать унизительные куски об опале из дневника, бродить нищенкой-монахиней по японии и никакого больше сру, сру, сру. Остается лишь добродетельно играть в го, в нарды, сочинять стишки и переписывать молитвы.

Финал:

Ты все пела? Это дело:
Так пойди же, попляши!

Всё-таки ведусь я на красоту рассказа, а здесь автор постаралась (в духе своего времени/положения), изложив историю своей жизни поэтичным языком, даже не считая множество танка, которыми она обменивается с другими людьми, чаще всего с мужчинами. При этом жизнь у неё не веселая, и это исключая постоянные разливы слёз и отмачивание рукавов. Она рано лишилась родителей, а под опекой прежнего императора (с императорами в Японии 12 века и позже всё сложно, ведь они не более чем красивые марионетки в руках сегунов, которые тоже не так-то важны, ведь вся власть сосредоточена в руках регентов-правителей) стала матерью в 15 или 16 лет.

было горестно сознавать свой печальный удел — одного за другим отдавать рожденных мною детей в чужие люди

Впрочем в её личной жизни всё крайне запутано, хотя, похоже, это свойственно для знатных японских дам того периода, если вспомнить прочитанную ранее книгу - Торикаэбая моногатари, или Путаница
мои впечатления. Печально читать о том, что женщины являются только предметом, с чувствами и желаниями которого никто считается. Важна лишь "любовь" мужчины, по которой женщина должна ему отдаться не взирая на то, что испытывает сама. Видно, что Нидзё страдает от этого, но - дитя своего времени - ничего не может поделать, даже её попытки уйти в монастырь долгое время терпят неудачу.

Свиток второй

Словно белый конь [Образ заимствован из книги древнекитайского мыслителя Чжуэн-цзы: «Жизнь человека между небом и землей так же мимолетна, как белый жеребенок, промелькнувший мимо дверной щели…»], на мгновенье мелькнувший мимо приотворенной двери, словно волны речные [Образ заимствован из книги Камо-но Тёмэй «Записки из кельи» (1212 г.): «Струи уходящей реки… они непрерывны; но они — все не те же, не прежние воды»], что текут и текут, но назад никогда не вернутся, мчатся годы человеческой жизни — и вот мне уже исполнилось восемнадцать… Но даже теплый весенний день, когда весело щебетали бесчисленные пташки и ясно сияло солнце, не мог развеять гнетущую сердце тяжесть. Радость первой весны не веселила мне душу.

Самым интересным для меня является историческая картина жизни в Японии 13 века, а Нидзё рассказывает об этом немало, со вкусом и искренностью, плюс книгу сопровождает масса примечаний. В детстве она мечтала путешествовать и, наконец, став монахиней около 30 лет на десятилетия отправляется в паломничество по городам и храмам Японии. В конце пятого свитка она упоминает, что со смерти отца прошло 33 года, то есть Нидзё 48 лет.