Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда…
Эти строчки Анны Ахматовой как нельзя лучше характеризуют поэзию Лермонтова.
Прочитав рецензируемую книгу, начинаешь понимать правоту Набокова, который все время утверждал, что литература самодостаточна сама по себе. Привнесение в нее личности автора может не столько расширить понимание его творчества, сколько поставить в тупик – как этот человек мог написать такое?
Сразу оговорюсь, я нисколько не умаляю значение творчества Михаила Юрьевича для русской литературы. Просто, у меня есть сомнения в индульгенции безгрешности, выданной ему еще советским литературоведением.
***
Владимир Соловьев в своей статье «Лермонтов» справедливо писал:
«Все эти описания лермонтовского демона можно бы принять за пустые фантазии талантливого мальчика, если бы не было известно из биографии поэта, что уже с детства, рядом с самыми симпатичными проявлениями души чувствительной и нежной, обнаруживались у него резкие черты злобы, прямо демонической. Один из панегиристов Лермонтова, более всех, кажется, им занимавшийся, сообщает, что «склонность к разрушению развивалась в нем необыкновенно. В саду он то и дело ломал кусты и срывал лучшие цветы, усыпая ими дорожки. Он с истинным удовольствием давил несчастную муху и радовался, когда брошенный камень сбивал с ног бедную курицу». Было бы, конечно, нелепо ставить все это в вину балованному мальчику. Я бы и не упомянул даже об этой черте, если бы мы не знали из собственного интимного письма поэта, что взрослый Лермонтов совершенно так же вел себя относительно человеческого существования, особенно женского, как Лермонтов-ребенок – относительно цветов, мух и куриц. И тут опять значительно не то, что Лермонтов разрушал спокойствие и честь светских барынь,- это может происходить и нечаянно,- а то, что он находил особенное наслаждение и радость в этом совершенно негодном деле, так же как он ребенком с истинным удовольствием давил мух и радовался зашибленной камнем курице».
***
Михаил Юрьевич в жизни был малопереносим. Возможно, сказались изъяны внешности и ущемленное в детстве самолюбие. В записках Е. Сушковой он рисуется «невзрачным, неуклюжим, косолапым мальчиком, с красными, но умными выразительными глазами, со вздернутым носом и язвительно-насмешливой улыбой». За то, что эта «черноокая» красавица, в которую он был в детстве влюблен, издевалась над ним, предлагая в ответ на его чувства булочки с начинкой из опилок, он достаточно жестко отомстит ей впоследствии. Будучи уже корнетом лейб-гвардии гусарского полка он притворяется влюбленным в Сушкову, и, добившись взаимности, обращается с нею публично, «как если бы она была ему близка». Весьма «подмочив» репутацию барышни, он, не задумываясь, бросает ее. Если бы у нее в это время был поклонник, вероятно, жизнь Лермонтова оборвалась бы раньше.
Дальше...
После написания «На смерть поэта» М.Ю. отправляют в первый раз на Кавказ. Но пробыл там он недолго. Благодаря стараниям и хлопотам бабушки, через полгода Лермонтов возвращается в Петербург. Воспоминания одной светской дамы того периода – Смирновой А.Ф.: «Какой он взбалмошный, вспыльчивый человек, наверно кончит катастрофой... Он отличается невозможной дерзостью. Он погибает от скуки, возмущается собственным легкомыслием, но в то же время не обладает достаточно характером, чтобы вырваться из этой среды. Это - странная натура».
Другой пример – посещение М.Ю. новогоднего бала 1840 года, о чем нам оставил воспоминания Тургенев. «На бале Дворянского собрания ему не давали покоя, беспрестанно приставали к нему, брали его за руки, одна маска сменялась другою, а он почти не сходил с места и молча слушал их писк, поочерёдно обращая на них свои сумрачные глаза. Мне тогда же почудилось, что я уловил на лице его прекрасное выражение поэтического творчества».
Теперь посмотрим на ту же сцену глазами Лермонтова – стихотворение «1840. Первое января».
Как часто, пестрою толпою окружен,
Когда передо мной, как будто бы сквозь сон,
При шуме музыки и пляски,
При диком шепоте затверженных речей,
Мелькают образы бездушные людей,
Приличьем стянутые маски,
Когда касаются холодных рук моих
С небрежной смелостью красавиц городских
Давно бестрепетные руки, -
Наружно погружась в их блеск и суету,
Ласкаю я в душе старинную мечту,
Погибших лет святые звуки…
Среди шумного бала поэта преследуют воспоминания детства:
И вижу я себя ребенком; и кругом
Родные все места: высокий барский дом
И сад с разрушенной теплицей...
За отвлечение от этих воспоминаний у поэта появляется страстное желание жестко отомстить:
Когда ж, опомнившись, обман я узнаю,
И шум толпы людской спугнет мечту мою,
На праздник незванную гостью,
О, как мне хочется смутить веселость их
И дерзко бросить им в глаза железный стих,
Облитый горечью и злостью!..
***
Белинский, встретившись с поэтом в Пятигорске в 1837 году, оставил воспоминания об этой встрече, где охарактеризовал Лермонтова, как человека крайне пустого и пошлого. (Хотя впоследствии он изменил свое мнение).
Да и сама смерть М.Ю. была явно спровоцирована его несносным характером. Секунданты несколько раз пытались примирить противников, но наталкивались на язвительный отказ. При том, что Лермонтов был опытным дуэлянтом, а Мартынов совершенно не умел стрелять.
***
Не случайно многие считали Лермонтова предшественником имморалиста Ницше.
Владимир Соловьев в самом начале упомянутой выше статьи пишет:
«Произведения Лермонтова, так тесно связанные с его личной судьбой, кажутся мне особенно замечательными в одном отношении. Я вижу в Лермонтове прямого родоначальника того духовного настроения и того направления чувств и мыслей, а отчасти и действий, которые для краткости можно назвать «ницшеанством» ― по имени писателя, всех отчётливее и громче выразившего это настроение, всех ярче обозначившего это направление».
А в воспоминаниях Александра Кривомазова об Арсении Тарковском есть такой эпизод: «Как-то мимоходом сказал ему, что подумал о возможном влиянии на его стихи, мировоззрение и мироощущение идей Ницше о сверхчеловеке, возможном влиянии романа Гамсуна «Пан».
Он был в гневе (кажется, единственный раз видел его в таком состоянии):
— Какой Ницше? Какой Гамсун? Зачем мне нужно всё их многословие и посредничество переводчиков? За сто лет до них — с недосягаемой для них краткостью, художественностью и силой мысли — всё это сказал на чистейшем русском языке наш бедный юный Миша Лермонтов! Как вы можете этого не знать? Стыдитесь! Читайте!!!
***
А теперь задайтесь вопросом, вам хочется все это знать, прежде чем вы возьмете в руки «Героя нашего времени» или раскроете томик поэзии М.Ю.?