Отзывы на книги автора «Натаниель Готорн»

Чтобы оказаться среди инопланетян, совсем необязательно лететь в космос, иногда для этого достаточно обратиться к событиям вполне земной истории. "Алая буква" показывает нам американскую колонию середины 17 века, населенную походу самыми страшными людьми, которых могла породить культура - пуританами. О том, до чего могут дойти люди в своей жестокости, рассказывает нам трагическая история жизни Гестер Прин.
Современному читателю, наверное, сложно будет понять весь ужас ситуации, в которой оказалась героиня книги. Мы слишком привыкли к гуманизму, неприкосновенности частной жизни, всему такому. А четыре сотни лет назад было "ошибаетесь, уважаемый, это дело общественное", все, кому не лень, лезли в твою личную жизнь грязными руками и, прикрываясь напускным благочестием, предавали тебя суду, поруганию, позору, смерти, нужное подчеркнуть, устыдиться, пойти на костер.
Велико ли было преступление Гестер? С точки зрения века нашего, ей всего лишь хотелось любви в чужом краю. С точки зрения века того, она - ужасная прелюбодейка, достойная ненависти и презрения, вынужденная носить клеймо по гроб жизни.
Но вообще история довольно трагична.
Она о том, как под гнетом общественного мнения, жадного до зверств и демонстративно благопристойного при том, калечатся судьбы людей, попавших в жернова этой машины. Как люди, помешанные на религии, собственными руками создают дьяволов. Как человек превращается в безгласый символ - и это страшнее всего. Должны молчать и ходить, потупив взор, те, кто рожден для великих страстей. В мстительных гончих превращаются умные и благородные люди. Накал страстей в произведении таков, что подчас просто зашкаливает, но к моей печали, там практически отсутствует какое-либо действие.
"Алую букву" называют одним из основоположников мистики или даже ужасов, с чем я не могу согласиться. Это, скорее, психологический триллер, в котором нет абсолютно ничего мистического. Вся дьявольщина здесь имеет исключительно символические значение, но даже в таком виде она оказывает довольно сильное воздействие на читателя.

Помню ещё со школьной скамьи, по урокам обж, как нам говорили о различном восприятии мужском и женском: первые, видите ли, визуалы, мир видят фрагментарно, а девушки, наоборот, аудиалы - воспринимают больше на слух, "любят ушами" иначе говоря. Уже тогда мне это казалось надуманным, а оказавшись по другую сторону баррикад, и вовсе уверился в по крайней мере косности подобных взглядов - девушки гораздо легче воспринимали начитывемый материал в форме схем и таблиц, тогда как парни не способны были и стрелочку следствия поставить там, где это требовалось, куда уж им схемы рисовать. Вот Вам и смена гендерных ролей, точнее механизмов восприятия.
Так или иначе, я-то всегда был кинестетиком пока однажды не набрёл на Алую букву , и отец американской литературы не разбудил во мне аудиала, или женское начало, если хотите. И если раньше мне было невдомёк, как это современные девушки (а подчас и мужчины) с первого взгляда влюбляются и умилительно верещат по поводу всяких квазисупермозговитых денди-детективов, преподававших некогда родной английский где-то на Тибете, или там смазливых упырей, то уже по прочтении первых строк Натаниэля Готорна подобно им бью себя пяткой в грудь, доказывая, что "он ведь такой классный! такой замечательный!". Любовь с первой строчки.
Удивительно живой красивый язык, в след за Чосером и Шекспиром заставляющий плакать горючими слезами, что не имеешь возможности прочесть в оригинале. И на самую малую деталь повествования автор находит свою неповторимую метафору, ярко и образно передаёт и смену дня и ночи, и смену эпох, и терзания человеческой души. Язык литературы, которую не зря называли высокой - сегодня безвозвратно утеряной.
Одной из замечательных черт готорновской литературы является её недоктринёрство. Признавая слабость человеческой природы, её склонность к греху, автор не морализирует и не поучает как следует жить. Он не подвергает героя анафеме за его слабости, не демонизирует зло, но и не возводит в культ добродетель, а подчас способен и поиронизировать над ней. Добро и зло не заложены в человеке Господом, но есть мера его оценки ситуации, от него зависит меняться ли в лучшую сторону, как молодой дагеротипист Холгрейв, или коснеть в пороке, как судья Пинчен. Вопреки пуританской идее о предопределённости и наследственности греховной природы человека, Готорн в очередной раз утверждает, что дети не в ответе за грехи предков и лишь их выбор может освободить род от бремени преступлений или наоборот усилить его тяжесть.
Общим у Готорна всегда бывает итог: зло получает заслуженное воздаяние (как правило, смерть), а добро - свободу. Свободу от пересудов, общественного мнения - Готорн, оставляя выбор между извечной дихотомией на совести каждого, в который раз подмечает, что общество с его вечным осуждением всего непонятного, выбивающегося из представления о привычном куда больше способствует разростанию зла, чем прегрешения и выбор отдельного взятого человека.
"Дом о семи фронтонах" - это и готическая сказка, отсылающая к Замку Отранто Горацио Уолпола, и тонкая, правда, уже слегка позабытая к тому времени полемика автора с различными литературными школами, касательно того, каким должен быть хороший готический роман, и, несомненно, социальная драма - родовое проклятье, ночные собрания призраков в пропитанном кровью и несбывшимися тщеславными амбициями доме лишь муаровая вуаль на бледном лице последнего представителя некогда славной фамилии. По сути, отбросьте мрачные декорации, опустите красочные описания природы, впишите портреты героев в простые рамы социотипов и перед Вами незымысловатая, легко угадываемая фабула, ловко замаскированная под таинственной и слегка помпезной вывеской - "Дом о семи фронтонах". Если всё это Вам чуждо, да и в речи Вы представитель суровой Лаконии, то лучше не беритесь за эту книгу. Если же наоборот, неисправимый романтик, или просто хочется сказки - добро пожаловать в поскрипывающий обречёнными надеждами и завывающий в ночи душами неупокоенных предков особняк Пинченов!

Чтобы оказаться среди инопланетян, совсем необязательно лететь в космос, иногда для этого достаточно обратиться к событиям вполне земной истории. "Алая буква" показывает нам американскую колонию середины 17 века, населенную походу самыми страшными людьми, которых могла породить культура - пуританами. О том, до чего могут дойти люди в своей жестокости, рассказывает нам трагическая история жизни Гестер Прин.
Современному читателю, наверное, сложно будет понять весь ужас ситуации, в которой оказалась героиня книги. Мы слишком привыкли к гуманизму, неприкосновенности частной жизни, всему такому. А четыре сотни лет назад было "ошибаетесь, уважаемый, это дело общественное", все, кому не лень, лезли в твою личную жизнь грязными руками и, прикрываясь напускным благочестием, предавали тебя суду, поруганию, позору, смерти, нужное подчеркнуть, устыдиться, пойти на костер.
Велико ли было преступление Гестер? С точки зрения века нашего, ей всего лишь хотелось любви в чужом краю. С точки зрения века того, она - ужасная прелюбодейка, достойная ненависти и презрения, вынужденная носить клеймо по гроб жизни.
Но вообще история довольно трагична.
Она о том, как под гнетом общественного мнения, жадного до зверств и демонстративно благопристойного при том, калечатся судьбы людей, попавших в жернова этой машины. Как люди, помешанные на религии, собственными руками создают дьяволов. Как человек превращается в безгласый символ - и это страшнее всего. Должны молчать и ходить, потупив взор, те, кто рожден для великих страстей. В мстительных гончих превращаются умные и благородные люди. Накал страстей в произведении таков, что подчас просто зашкаливает, но к моей печали, там практически отсутствует какое-либо действие.
"Алую букву" называют одним из основоположников мистики или даже ужасов, с чем я не могу согласиться. Это, скорее, психологический триллер, в котором нет абсолютно ничего мистического. Вся дьявольщина здесь имеет исключительно символические значение, но даже в таком виде она оказывает довольно сильное воздействие на читателя.

Чтобы оказаться среди инопланетян, совсем необязательно лететь в космос, иногда для этого достаточно обратиться к событиям вполне земной истории. "Алая буква" показывает нам американскую колонию середины 17 века, населенную походу самыми страшными людьми, которых могла породить культура - пуританами. О том, до чего могут дойти люди в своей жестокости, рассказывает нам трагическая история жизни Гестер Прин.
Современному читателю, наверное, сложно будет понять весь ужас ситуации, в которой оказалась героиня книги. Мы слишком привыкли к гуманизму, неприкосновенности частной жизни, всему такому. А четыре сотни лет назад было "ошибаетесь, уважаемый, это дело общественное", все, кому не лень, лезли в твою личную жизнь грязными руками и, прикрываясь напускным благочестием, предавали тебя суду, поруганию, позору, смерти, нужное подчеркнуть, устыдиться, пойти на костер.
Велико ли было преступление Гестер? С точки зрения века нашего, ей всего лишь хотелось любви в чужом краю. С точки зрения века того, она - ужасная прелюбодейка, достойная ненависти и презрения, вынужденная носить клеймо по гроб жизни.
Но вообще история довольно трагична.
Она о том, как под гнетом общественного мнения, жадного до зверств и демонстративно благопристойного при том, калечатся судьбы людей, попавших в жернова этой машины. Как люди, помешанные на религии, собственными руками создают дьяволов. Как человек превращается в безгласый символ - и это страшнее всего. Должны молчать и ходить, потупив взор, те, кто рожден для великих страстей. В мстительных гончих превращаются умные и благородные люди. Накал страстей в произведении таков, что подчас просто зашкаливает, но к моей печали, там практически отсутствует какое-либо действие.
"Алую букву" называют одним из основоположников мистики или даже ужасов, с чем я не могу согласиться. Это, скорее, психологический триллер, в котором нет абсолютно ничего мистического. Вся дьявольщина здесь имеет исключительно символические значение, но даже в таком виде она оказывает довольно сильное воздействие на читателя.

Чтобы оказаться среди инопланетян, совсем необязательно лететь в космос, иногда для этого достаточно обратиться к событиям вполне земной истории. "Алая буква" показывает нам американскую колонию середины 17 века, населенную походу самыми страшными людьми, которых могла породить культура - пуританами. О том, до чего могут дойти люди в своей жестокости, рассказывает нам трагическая история жизни Гестер Прин.
Современному читателю, наверное, сложно будет понять весь ужас ситуации, в которой оказалась героиня книги. Мы слишком привыкли к гуманизму, неприкосновенности частной жизни, всему такому. А четыре сотни лет назад было "ошибаетесь, уважаемый, это дело общественное", все, кому не лень, лезли в твою личную жизнь грязными руками и, прикрываясь напускным благочестием, предавали тебя суду, поруганию, позору, смерти, нужное подчеркнуть, устыдиться, пойти на костер.
Велико ли было преступление Гестер? С точки зрения века нашего, ей всего лишь хотелось любви в чужом краю. С точки зрения века того, она - ужасная прелюбодейка, достойная ненависти и презрения, вынужденная носить клеймо по гроб жизни.
Но вообще история довольно трагична.
Она о том, как под гнетом общественного мнения, жадного до зверств и демонстративно благопристойного при том, калечатся судьбы людей, попавших в жернова этой машины. Как люди, помешанные на религии, собственными руками создают дьяволов. Как человек превращается в безгласый символ - и это страшнее всего. Должны молчать и ходить, потупив взор, те, кто рожден для великих страстей. В мстительных гончих превращаются умные и благородные люди. Накал страстей в произведении таков, что подчас просто зашкаливает, но к моей печали, там практически отсутствует какое-либо действие.
"Алую букву" называют одним из основоположников мистики или даже ужасов, с чем я не могу согласиться. Это, скорее, психологический триллер, в котором нет абсолютно ничего мистического. Вся дьявольщина здесь имеет исключительно символические значение, но даже в таком виде она оказывает довольно сильное воздействие на читателя.

Чтобы оказаться среди инопланетян, совсем необязательно лететь в космос, иногда для этого достаточно обратиться к событиям вполне земной истории. "Алая буква" показывает нам американскую колонию середины 17 века, населенную походу самыми страшными людьми, которых могла породить культура - пуританами. О том, до чего могут дойти люди в своей жестокости, рассказывает нам трагическая история жизни Гестер Прин.
Современному читателю, наверное, сложно будет понять весь ужас ситуации, в которой оказалась героиня книги. Мы слишком привыкли к гуманизму, неприкосновенности частной жизни, всему такому. А четыре сотни лет назад было "ошибаетесь, уважаемый, это дело общественное", все, кому не лень, лезли в твою личную жизнь грязными руками и, прикрываясь напускным благочестием, предавали тебя суду, поруганию, позору, смерти, нужное подчеркнуть, устыдиться, пойти на костер.
Велико ли было преступление Гестер? С точки зрения века нашего, ей всего лишь хотелось любви в чужом краю. С точки зрения века того, она - ужасная прелюбодейка, достойная ненависти и презрения, вынужденная носить клеймо по гроб жизни.
Но вообще история довольно трагична.
Она о том, как под гнетом общественного мнения, жадного до зверств и демонстративно благопристойного при том, калечатся судьбы людей, попавших в жернова этой машины. Как люди, помешанные на религии, собственными руками создают дьяволов. Как человек превращается в безгласый символ - и это страшнее всего. Должны молчать и ходить, потупив взор, те, кто рожден для великих страстей. В мстительных гончих превращаются умные и благородные люди. Накал страстей в произведении таков, что подчас просто зашкаливает, но к моей печали, там практически отсутствует какое-либо действие.
"Алую букву" называют одним из основоположников мистики или даже ужасов, с чем я не могу согласиться. Это, скорее, психологический триллер, в котором нет абсолютно ничего мистического. Вся дьявольщина здесь имеет исключительно символические значение, но даже в таком виде она оказывает довольно сильное воздействие на читателя.

Центральной фигурой романа Готорна можно по праву считать сам Дом (именно с большой буквы) – старинный, мрачный особняк, семь фронтонов которого высятся на Пинчоновской улице в одном из городков Новой Англии, разделяя соседство с таким же древним и скрюченным вязом. Сам Готорн утверждал, что у дома не существует реального прототипа. Однако он определённо кривил душой, так как в Салеме, штат Массачусетс, действительно существует дом с семью фронтонами, построенный в 1642-м году. В этом доме жила кузина Готорна, к которой он часто заходил в гости.

Это второе произведение Натаниэля Готорна, ставшее одним из последних представителей готического романа, снискало ему славу одного из самых популярных беллетристов того времени. Завораживающая, угнетающая атмосфера старого дома настраивает читателя на определённый лад, обещая ему старинные легенды и семейные проклятия.

Без проклятия тут не обошлось. В давние времена земля, на которой впоследствии был выстроен особняк, принадлежала Мэтью Моулу. Когда участок разросся и поднялся в цене, на него положил глаз полковник Пинчон, человек жестокий и упрямый. В многолетней попытке отсудить приглянувшийся участок Пинчон обнаружил всё своё коварство, обвинив Моула в колдовстве. Моул в долгу не остался и в свою очередь перед казнью проклял Пинчона, его семью и все последующие поколения. Однако полковнику не удалось насладиться добытой обманом победой: во время новоселья он умирает в собственном кресле, навеки закрыв глаза под собственным величественным портретом.

Отголоски векового проклятия ощутили на себе все представители древнего рода, семейное древо которых постепенно перестало разрастаться. И на начало повествования в живых осталась лишь горстка Пинчонов: старая дева Гепзиба, её сумасшедший брат Клиффорд , осуждённый за убийство, их кузен судья Пинчон, уснаследовавший жестокость и жадность своего предка-полковника, и юная Фиби, их родственница из деревни.

Все участники действа в той или иной степени ощущают на себе бремя проклятия Моула. Гепзиба, оставшись без средств к существованию, сгорая от стыда, открывает на первом этаже мелочную лавку. Однако её отталкивающая наружность и неприветливость не способствуют бойкой торговле. Теперь же, когда её полусумасшедшего брата выпустили из тюрьмы, она хочет посвятить всё время ему. Спаение приходит в виде Фиби, которая своим приездом внесла свежую струю в затхлую атмосферу дома. Солнечная, приветливая девушка стала незаменимой для стариков, взяв на себя большую часть обязанностей. Отдушину от ежедневной рутины она находит в беседах с молодым Холгрейвом, постояльцем Гепзибы, любителем фотографии и начинающим писателем. Но хрупкое равновесие, установившееся между обитателями дома грозит быть нарушено появлением судьи, уверенным, что Клиффорд скрывает тайну пропавших семейных богатств и твёрдо намеренный выманить её всеми путями.

В финале Готорн рассеит мрачные тучи удушающего проклятия и подарит своим героям надежду на светлое будущее. В романе, как в сказке, добро победит зло, и все злодеи будут наказаны. А дом так и останется стоять на старой улице, храня в себе секреты прошедших лет.

Можно подняться над любым страданием, кроме чувства вины. (c)

Всё далеко не так просто, как кажется на первый взгляд, да и на второй тоже. Заглянув в аннотацию, вы можете подумать, что эти слова про чувство вины я привела здесь, имея в виду главную героиню, изменившую мужу и родившую внебрачного ребёнка, за что пришлось ей, согласно законам того времени и той местности, носить всю жизнь на груди алую букву.
Нет.

Говорят вокруг, да и автор говорит, что история эта — она о делах давно минувших дней, когда, представляете!, были вот такие "нравы", вот такая жизнь, мол, загляните за занавесочку и подивитесь! Ну надо же, у нас-то, у нас-то теперь всё окей, у нас за измену не развешивают красные буквы и не сажают девушек в тюрьму вместе с новорождённым ребёнком.
Тем временем, расслабив нас такими вот уверениями, автор как бы исподволь рассказывает нам о нас же самих. А и то правда, берёт книгу читатель со спокойным сердцем (мол, это вам не Достоевский какой-нибудь, в душу лезть не будет), настроившись на некую увлекательную историю о тёмных недоразвитых веках, потешить своё любопытство, может быть, собирается, да и отдохнуть пару часиков. Но тут (нет, не внезапно, не "из-за угла", а постепенно) приходит понимание, что не сюжет как таковой в этой книжке важен, и что вообще-то в его (читателя же) душу таки залезли и под шумок, так сказать, преспокойно в ней ковыряются.
Поэтому обсуждать дикие пуританские обычаи мы тут не будем, с ними и так всё предельно ясно. Поговорим о нас.

Поговорим?

Несмотря на то, что на кострах теперь вроде как бы и не сжигают, по большому счёту мало что изменилось, ведь люди, поступки, чувства, ощущения, скажем так, они остались прежними — просто такими же человеческими.
Да, теперь нас не могут принудить носить на груди своей вырезанную из ткани букву позора, как Гестер, зато никто не мешает нам самим вырезать у себя в груди такую букву и сгорать в собственноручно разожжённом костре позора, как священник Димсдейл. Вот он — по сути, главный герой романа (повести?), вот он — герой безвременной современности. Вот — человек, умирающий, в прямом смысле этого слова, от гнёта вины, от непереносимой тяжести невысказанного, тайного греха.
Итак, священник Димсдейл, скрючившийся от страданий, от всё увеличивающегося чувства вины; Гестер, заклеймённая позором, отвергнутая, но пытающаяся жить, пытающаяся делать всё, что от неё ещё зависит; обманутый муж, обуреваемый жаждой мести, мести изощрённой и коварной; и между ними всеми — маленькая Перл, нагоняющая периодически мурашки своим детским прозорливым взглядом.

За простым сюжетом данного рассказа, за лёгким, слегка даже улыбающимся, слогом кроется нечто, почти мистически страшное. Может сложиться впечатление, что автор, оперируя такими словами как Бог и дьявол, не верит в существование этих сил, однако при этом наделяет их жизнью и, извините за тавтологию, силой. Почему так? Потому что через них он хочет выразить то всё, что самое светлое и то всё, что самое тёмное есть в человеке?

Непростую работу предлагает нам автор, непростые решения предлагает нам принимать. В этой книге нет людей более грешных или более праведных, есть несколько ракурсов, скажем так, с которых можно посмотреть на одно и то же событие, будучи при этом, например, его участником. Казалось бы, невероятная тяжесть и боль — стоять перед лицом презирающей тебя толпы, а затем ещё всю жизнь предстоять пред всеми и перед самим собой с клеймом позора на груди. Да. Но человек, который избежал участи открытого людского презрения, человек, оставшийся с грузом своего греха наедине с самим собой — он завидует, искренне завидует тому, кто страдает "открыто", кто, быть может, такой же грешник, но живёт своим наказанием искренне и честно.

И вот, представьте, где же правда? Не будем вдаваться в подробности определений и частностей — что есть грех. Или будем? Знаете, у нас в школе были уроки богословия. Несмотря на то, что прогульщиком я была знатным, и мне вообще отказывались ставить порой оценки в тех же полугодиях, яростно крича о более 50% пропусков, богословие я не прогуливала. Верила я в Бога или не верила — посещаемость этого предмета была у меня отменная, и священник на каких-нибудь педсоветах не мог взять в толк, почему это вообще остальные учителя меня ругают, я же — вот, одни пятёрки, прогулов вообще нет. Предмет был очень интересным, а священник — один из тех незабываемых людей, которые остаются в жизни такими светлыми, яркими пятнами. Настоящий проповедник, он ещё был (и есть) учёным, пришедшим к вере уже лет после сорока, а до этого геолог (если мне не изменят память относительно его основного вида деятельности), ревностно и глубоко изучавший физику, математику и проч., отчего лекции его были чрезвычайно интересны и порой вообще потрясающи. Так вот, простите меня за это отступление, однажды, уже в старших классах, выдалась у меня тяжёлая размыслительная ночь. Помню, задала я себе и такой вопрос: а что же есть "грех"? Какого-то определённого ответа я не нашла, а на следующий день был урок богословия; я ничего не спрашивала, однако, выходя уже из класса, я заметила на себе задумчивый взгляд нашего учителя, остановилась, а он и говорит: "Грех — это то, что приносит боль". Возможно, говорил он это не мне, возможно, это совпадение, и вообще, ребята, мы сейчас не на богословии и даже говорим-то не о религии. Наоборот, я как раз бы хотела этим прекрасным определением греха увести мысль от восприятия этой книги только лишь через призму "этих дремучих религиозных взглядов".

Что-то, что приносит боль, — то, из-за чего так стыдно и так плохо, когда кажется, что простить себя ты не в состоянии.
Можно пытаться убедить себя, что этот эпизод, этот поступок, который мучает тебя, он останется не-узнанным, а в дальнейшем ты будешь вести светлую и правильную жизнь, ты не повторишь ошибок, ты не оступишься больше.

...Но здесь следует напомнить суровую и печальную истину: брешь, пробитая виною в человеческой душе, не может быть заделана в земной жизни. Можно следить за ней и охранять её, не допуская неприятеля снова внутрь крепости, чтобы ему в последующих атаках пришлось искать иных путей и отказаться от того, где прежде его ждал успех. И всё же разрушенная стена существует, а за ней чуть слышен крадущийся шаг врага.

А можно ещё, например, всю жизнь бичевать себя. Можно мысленно, а можно и не мысленно. Можно об стенку, например, бичеваться. Или об пол. Или об асфальт с тринадцатого этажа. А что? Думаете, смешно? Если так, значит, вам повезло, вы не испытывали этого всепоглощающего чувства вины. Однако, тут тоже палка, как говорится, о двух концах, а то и о трёх. Жизнь, положенная на алтарь своей вины — ой, как неоднозначно! Ну, положим,— положишь ты свою жизнь. А толку? Кому от этого станет легче? Кто от этого станет счастливее? Твоя вина будет день ото дня становиться всё больше и больше... Она будет расти и расти, потому что ты, так лелея её, будешь поливать её своим отчаянием и муками. Это ли не будет большим грехом?

Оставь обломки своего крушения там, где оно произошло.

Отпустить боль и взять радость — не сложнее ли порой, чем наоборот?

Небо оказало бы тебе милосердие, если бы у тебя была сила им воспользоваться!

П.с. А вообще, после таких рецензий у меня ощущение, что я прилюдно разделась, вот уж хз, почему. Да ну вас.

Можно подняться над любым страданием, кроме чувства вины. (c)

Всё далеко не так просто, как кажется на первый взгляд, да и на второй тоже. Заглянув в аннотацию, вы можете подумать, что эти слова про чувство вины я привела здесь, имея в виду главную героиню, изменившую мужу и родившую внебрачного ребёнка, за что пришлось ей, согласно законам того времени и той местности, носить всю жизнь на груди алую букву.
Нет.

Говорят вокруг, да и автор говорит, что история эта — она о делах давно минувших дней, когда, представляете!, были вот такие "нравы", вот такая жизнь, мол, загляните за занавесочку и подивитесь! Ну надо же, у нас-то, у нас-то теперь всё окей, у нас за измену не развешивают красные буквы и не сажают девушек в тюрьму вместе с новорождённым ребёнком.
Тем временем, расслабив нас такими вот уверениями, автор как бы исподволь рассказывает нам о нас же самих. А и то правда, берёт книгу читатель со спокойным сердцем (мол, это вам не Достоевский какой-нибудь, в душу лезть не будет), настроившись на некую увлекательную историю о тёмных недоразвитых веках, потешить своё любопытство, может быть, собирается, да и отдохнуть пару часиков. Но тут (нет, не внезапно, не "из-за угла", а постепенно) приходит понимание, что не сюжет как таковой в этой книжке важен, и что вообще-то в его (читателя же) душу таки залезли и под шумок, так сказать, преспокойно в ней ковыряются.
Поэтому обсуждать дикие пуританские обычаи мы тут не будем, с ними и так всё предельно ясно. Поговорим о нас.

Поговорим?

Несмотря на то, что на кострах теперь вроде как бы и не сжигают, по большому счёту мало что изменилось, ведь люди, поступки, чувства, ощущения, скажем так, они остались прежними — просто такими же человеческими.
Да, теперь нас не могут принудить носить на груди своей вырезанную из ткани букву позора, как Гестер, зато никто не мешает нам самим вырезать у себя в груди такую букву и сгорать в собственноручно разожжённом костре позора, как священник Димсдейл. Вот он — по сути, главный герой романа (повести?), вот он — герой безвременной современности. Вот — человек, умирающий, в прямом смысле этого слова, от гнёта вины, от непереносимой тяжести невысказанного, тайного греха.
Итак, священник Димсдейл, скрючившийся от страданий, от всё увеличивающегося чувства вины; Гестер, заклеймённая позором, отвергнутая, но пытающаяся жить, пытающаяся делать всё, что от неё ещё зависит; обманутый муж, обуреваемый жаждой мести, мести изощрённой и коварной; и между ними всеми — маленькая Перл, нагоняющая периодически мурашки своим детским прозорливым взглядом.

За простым сюжетом данного рассказа, за лёгким, слегка даже улыбающимся, слогом кроется нечто, почти мистически страшное. Может сложиться впечатление, что автор, оперируя такими словами как Бог и дьявол, не верит в существование этих сил, однако при этом наделяет их жизнью и, извините за тавтологию, силой. Почему так? Потому что через них он хочет выразить то всё, что самое светлое и то всё, что самое тёмное есть в человеке?

Непростую работу предлагает нам автор, непростые решения предлагает нам принимать. В этой книге нет людей более грешных или более праведных, есть несколько ракурсов, скажем так, с которых можно посмотреть на одно и то же событие, будучи при этом, например, его участником. Казалось бы, невероятная тяжесть и боль — стоять перед лицом презирающей тебя толпы, а затем ещё всю жизнь предстоять пред всеми и перед самим собой с клеймом позора на груди. Да. Но человек, который избежал участи открытого людского презрения, человек, оставшийся с грузом своего греха наедине с самим собой — он завидует, искренне завидует тому, кто страдает "открыто", кто, быть может, такой же грешник, но живёт своим наказанием искренне и честно.

И вот, представьте, где же правда? Не будем вдаваться в подробности определений и частностей — что есть грех. Или будем? Знаете, у нас в школе были уроки богословия. Несмотря на то, что прогульщиком я была знатным, и мне вообще отказывались ставить порой оценки в тех же полугодиях, яростно крича о более 50% пропусков, богословие я не прогуливала. Верила я в Бога или не верила — посещаемость этого предмета была у меня отменная, и священник на каких-нибудь педсоветах не мог взять в толк, почему это вообще остальные учителя меня ругают, я же — вот, одни пятёрки, прогулов вообще нет. Предмет был очень интересным, а священник — один из тех незабываемых людей, которые остаются в жизни такими светлыми, яркими пятнами. Настоящий проповедник, он ещё был (и есть) учёным, пришедшим к вере уже лет после сорока, а до этого геолог (если мне не изменят память относительно его основного вида деятельности), ревностно и глубоко изучавший физику, математику и проч., отчего лекции его были чрезвычайно интересны и порой вообще потрясающи. Так вот, простите меня за это отступление, однажды, уже в старших классах, выдалась у меня тяжёлая размыслительная ночь. Помню, задала я себе и такой вопрос: а что же есть "грех"? Какого-то определённого ответа я не нашла, а на следующий день был урок богословия; я ничего не спрашивала, однако, выходя уже из класса, я заметила на себе задумчивый взгляд нашего учителя, остановилась, а он и говорит: "Грех — это то, что приносит боль". Возможно, говорил он это не мне, возможно, это совпадение, и вообще, ребята, мы сейчас не на богословии и даже говорим-то не о религии. Наоборот, я как раз бы хотела этим прекрасным определением греха увести мысль от восприятия этой книги только лишь через призму "этих дремучих религиозных взглядов".

Что-то, что приносит боль, — то, из-за чего так стыдно и так плохо, когда кажется, что простить себя ты не в состоянии.
Можно пытаться убедить себя, что этот эпизод, этот поступок, который мучает тебя, он останется не-узнанным, а в дальнейшем ты будешь вести светлую и правильную жизнь, ты не повторишь ошибок, ты не оступишься больше.

...Но здесь следует напомнить суровую и печальную истину: брешь, пробитая виною в человеческой душе, не может быть заделана в земной жизни. Можно следить за ней и охранять её, не допуская неприятеля снова внутрь крепости, чтобы ему в последующих атаках пришлось искать иных путей и отказаться от того, где прежде его ждал успех. И всё же разрушенная стена существует, а за ней чуть слышен крадущийся шаг врага.

А можно ещё, например, всю жизнь бичевать себя. Можно мысленно, а можно и не мысленно. Можно об стенку, например, бичеваться. Или об пол. Или об асфальт с тринадцатого этажа. А что? Думаете, смешно? Если так, значит, вам повезло, вы не испытывали этого всепоглощающего чувства вины. Однако, тут тоже палка, как говорится, о двух концах, а то и о трёх. Жизнь, положенная на алтарь своей вины — ой, как неоднозначно! Ну, положим,— положишь ты свою жизнь. А толку? Кому от этого станет легче? Кто от этого станет счастливее? Твоя вина будет день ото дня становиться всё больше и больше... Она будет расти и расти, потому что ты, так лелея её, будешь поливать её своим отчаянием и муками. Это ли не будет большим грехом?

Оставь обломки своего крушения там, где оно произошло.

Отпустить боль и взять радость — не сложнее ли порой, чем наоборот?

Небо оказало бы тебе милосердие, если бы у тебя была сила им воспользоваться!

П.с. А вообще, после таких рецензий у меня ощущение, что я прилюдно разделась, вот уж хз, почему. Да ну вас.

Можно подняться над любым страданием, кроме чувства вины. (c)

Всё далеко не так просто, как кажется на первый взгляд, да и на второй тоже. Заглянув в аннотацию, вы можете подумать, что эти слова про чувство вины я привела здесь, имея в виду главную героиню, изменившую мужу и родившую внебрачного ребёнка, за что пришлось ей, согласно законам того времени и той местности, носить всю жизнь на груди алую букву.
Нет.

Говорят вокруг, да и автор говорит, что история эта — она о делах давно минувших дней, когда, представляете!, были вот такие "нравы", вот такая жизнь, мол, загляните за занавесочку и подивитесь! Ну надо же, у нас-то, у нас-то теперь всё окей, у нас за измену не развешивают красные буквы и не сажают девушек в тюрьму вместе с новорождённым ребёнком.
Тем временем, расслабив нас такими вот уверениями, автор как бы исподволь рассказывает нам о нас же самих. А и то правда, берёт книгу читатель со спокойным сердцем (мол, это вам не Достоевский какой-нибудь, в душу лезть не будет), настроившись на некую увлекательную историю о тёмных недоразвитых веках, потешить своё любопытство, может быть, собирается, да и отдохнуть пару часиков. Но тут (нет, не внезапно, не "из-за угла", а постепенно) приходит понимание, что не сюжет как таковой в этой книжке важен, и что вообще-то в его (читателя же) душу таки залезли и под шумок, так сказать, преспокойно в ней ковыряются.
Поэтому обсуждать дикие пуританские обычаи мы тут не будем, с ними и так всё предельно ясно. Поговорим о нас.

Поговорим?

Несмотря на то, что на кострах теперь вроде как бы и не сжигают, по большому счёту мало что изменилось, ведь люди, поступки, чувства, ощущения, скажем так, они остались прежними — просто такими же человеческими.
Да, теперь нас не могут принудить носить на груди своей вырезанную из ткани букву позора, как Гестер, зато никто не мешает нам самим вырезать у себя в груди такую букву и сгорать в собственноручно разожжённом костре позора, как священник Димсдейл. Вот он — по сути, главный герой романа (повести?), вот он — герой безвременной современности. Вот — человек, умирающий, в прямом смысле этого слова, от гнёта вины, от непереносимой тяжести невысказанного, тайного греха.
Итак, священник Димсдейл, скрючившийся от страданий, от всё увеличивающегося чувства вины; Гестер, заклеймённая позором, отвергнутая, но пытающаяся жить, пытающаяся делать всё, что от неё ещё зависит; обманутый муж, обуреваемый жаждой мести, мести изощрённой и коварной; и между ними всеми — маленькая Перл, нагоняющая периодически мурашки своим детским прозорливым взглядом.

За простым сюжетом данного рассказа, за лёгким, слегка даже улыбающимся, слогом кроется нечто, почти мистически страшное. Может сложиться впечатление, что автор, оперируя такими словами как Бог и дьявол, не верит в существование этих сил, однако при этом наделяет их жизнью и, извините за тавтологию, силой. Почему так? Потому что через них он хочет выразить то всё, что самое светлое и то всё, что самое тёмное есть в человеке?

Непростую работу предлагает нам автор, непростые решения предлагает нам принимать. В этой книге нет людей более грешных или более праведных, есть несколько ракурсов, скажем так, с которых можно посмотреть на одно и то же событие, будучи при этом, например, его участником. Казалось бы, невероятная тяжесть и боль — стоять перед лицом презирающей тебя толпы, а затем ещё всю жизнь предстоять пред всеми и перед самим собой с клеймом позора на груди. Да. Но человек, который избежал участи открытого людского презрения, человек, оставшийся с грузом своего греха наедине с самим собой — он завидует, искренне завидует тому, кто страдает "открыто", кто, быть может, такой же грешник, но живёт своим наказанием искренне и честно.

И вот, представьте, где же правда? Не будем вдаваться в подробности определений и частностей — что есть грех. Или будем? Знаете, у нас в школе были уроки богословия. Несмотря на то, что прогульщиком я была знатным, и мне вообще отказывались ставить порой оценки в тех же полугодиях, яростно крича о более 50% пропусков, богословие я не прогуливала. Верила я в Бога или не верила — посещаемость этого предмета была у меня отменная, и священник на каких-нибудь педсоветах не мог взять в толк, почему это вообще остальные учителя меня ругают, я же — вот, одни пятёрки, прогулов вообще нет. Предмет был очень интересным, а священник — один из тех незабываемых людей, которые остаются в жизни такими светлыми, яркими пятнами. Настоящий проповедник, он ещё был (и есть) учёным, пришедшим к вере уже лет после сорока, а до этого геолог (если мне не изменят память относительно его основного вида деятельности), ревностно и глубоко изучавший физику, математику и проч., отчего лекции его были чрезвычайно интересны и порой вообще потрясающи. Так вот, простите меня за это отступление, однажды, уже в старших классах, выдалась у меня тяжёлая размыслительная ночь. Помню, задала я себе и такой вопрос: а что же есть "грех"? Какого-то определённого ответа я не нашла, а на следующий день был урок богословия; я ничего не спрашивала, однако, выходя уже из класса, я заметила на себе задумчивый взгляд нашего учителя, остановилась, а он и говорит: "Грех — это то, что приносит боль". Возможно, говорил он это не мне, возможно, это совпадение, и вообще, ребята, мы сейчас не на богословии и даже говорим-то не о религии. Наоборот, я как раз бы хотела этим прекрасным определением греха увести мысль от восприятия этой книги только лишь через призму "этих дремучих религиозных взглядов".

Что-то, что приносит боль, — то, из-за чего так стыдно и так плохо, когда кажется, что простить себя ты не в состоянии.
Можно пытаться убедить себя, что этот эпизод, этот поступок, который мучает тебя, он останется не-узнанным, а в дальнейшем ты будешь вести светлую и правильную жизнь, ты не повторишь ошибок, ты не оступишься больше.

...Но здесь следует напомнить суровую и печальную истину: брешь, пробитая виною в человеческой душе, не может быть заделана в земной жизни. Можно следить за ней и охранять её, не допуская неприятеля снова внутрь крепости, чтобы ему в последующих атаках пришлось искать иных путей и отказаться от того, где прежде его ждал успех. И всё же разрушенная стена существует, а за ней чуть слышен крадущийся шаг врага.

А можно ещё, например, всю жизнь бичевать себя. Можно мысленно, а можно и не мысленно. Можно об стенку, например, бичеваться. Или об пол. Или об асфальт с тринадцатого этажа. А что? Думаете, смешно? Если так, значит, вам повезло, вы не испытывали этого всепоглощающего чувства вины. Однако, тут тоже палка, как говорится, о двух концах, а то и о трёх. Жизнь, положенная на алтарь своей вины — ой, как неоднозначно! Ну, положим,— положишь ты свою жизнь. А толку? Кому от этого станет легче? Кто от этого станет счастливее? Твоя вина будет день ото дня становиться всё больше и больше... Она будет расти и расти, потому что ты, так лелея её, будешь поливать её своим отчаянием и муками. Это ли не будет большим грехом?

Оставь обломки своего крушения там, где оно произошло.

Отпустить боль и взять радость — не сложнее ли порой, чем наоборот?

Небо оказало бы тебе милосердие, если бы у тебя была сила им воспользоваться!

П.с. А вообще, после таких рецензий у меня ощущение, что я прилюдно разделась, вот уж хз, почему. Да ну вас.