Держу до смерти, яко же приях,

не прелагаю предел вечных.

Протопоп Аввакум

Наших прадедов Бог по-иному ковал,

Отливал без единой без трещины, –

Видно, лучший металл Он для этого брал,

Но их целостность нам не завещана.

И потомки – не медь и железо, а жесть

В тусклой ржавчине века угрюмого

И не в сотый ли раз я берусь перечесть

Старый том «Жития»» Аввакумова.

Арсений Несмелов

Раскол внутри Православной Церкви в 17 веке явился не только продолжением Смуты – ее неминуемым духовным последом, но провозвестником – революции, началом глубокой, в конечном счете, мир имеющей привести к пришествию антихриста, болезни русского духа. Сегодня выбрасывали из домов «неправильные» книги и иконы с двоеперстием – завтра уже с новых колоколен станут срывать онемевшие от последнего ужаса колокола… Это вам похуже нашествия иноплеменников или насилия иноверных…

…На соломе, под «капелью», с гниющей спиной (как не умер от заражения крови!) лежал, плакал и молился в очередной раз избитый до полусмерти по тем меркам не очень уж и молодой человек (средняя продолжительность жизни в то время – 35 лет). Человек, о котором триста лет спустя потомки будут писать научные исследования и романтические поэмы, образ несокрушимый и трогательный… Протопоп, а по-нашему, по-никониански, – протоиерей. Впрочем, так себя величать он бы ни за что не согласился, ибо именно за неприятие греческого обряда (и прозваний, само собой) умирал несколько раз в прямом и переносном смысле, пока не пришел за ним тот самый последний корабль, единожды до того виденный в тонком сне: «– красно, и бело, и сине, и черно, и пепелесо, – его же ум человечь не вмести красоты его и доброты (…) И я вскричал – «чей корабль?» И сидяй на нем отвещал : «Твой корабль (…)». Запомним же с самого начала этот нездешний корабль: он нам с вами еще пригодится.

Анафема с Русской Старообрядческой Церкви в новейшие времена снята. Но ее анафема на нашей Церкви – остается. Как и невозможность воссоединения. Вот иди и разбирайся – в догматах: с одной стороны, грех Раскола не смывается даже мученической кровью. Это – устрашение на будущее, потому что раскалываться дальше, кажется, уже некуда, а попытки такие не прекращаются. С другой…

И вот, я себе представила… Отныне велено креститься не троеперстно – а пятерней, по-католически (а что – и так не понятно, кто как крестится – иные так просто руками машут, будто мух отгоняют, надо единообразить); Литургию в соседнем храме служат на современном русском языке (надо же привлекать народ, а от церковнославянского люди шарахаются – понять не могут, бедные); среди ночи врываются ко мне в квартиру, выломав дверь, вооруженные люди – и Библия, Псалтирь и молитвословы летят в переполненный уже ими кузов грузовика, а мне велят явиться на специальный пункт и получить бесплатно совершенно такие же православные – но на русском и с исправлениями (такими, чтоб никого не обижали: например, обидно же евреям называться в Ветхом Завете «народом жестоковыйным», а в Новом – «погибшими овцами»…); если я не согласна – мне переломают руки; не соглашусь и после – все, могу отплывать… на том самом корабле, с протопопом Аввакумом… Не знаю – и не мне предполагать – насколько меня бы хватило под пытками – но что спокойно и покорно не приняла бы – одна из сотен тысяч – знаю неколебимо: держу до смерти, яко же приях… Тут уж осталось бы только молиться, чтоб поскорее…

Думаете, антиутопия? Один из новомучеников – священномучеников! – сокрушался в начале двадцатого века, что времена гонений на Церковь навсегда миновали, и ему, по грехам его, мученичества за Христа уже никак не сподобиться…

Тогда почему протопоп Аввакум – у Арсения Несмелова «огнеглазый» – на гравюре, иллюстрирующей его же «Житие» – безумец? Не потому ли, что иллюстрировал – Телингатер? Почему на образ Феодосии Морозовой Сурикова вдохновила – ворона на снегу, а глаза у нее такие же – экстатически-невидящие? Почему в наших приходах у женщин-ревнительниц благочестия – обязательно прозвище с оттенком презрения: «боярыня Морозова»? Спроси сейчас – у не-историка – за что они страдали и погибали – и сразу лицо непроницаемое: «Ну, они – это… Не хотели креститься тремя пальцами. Да, еще с книгами там что-то было не так, так они ошибки исправлять не хотели… В общем, типа, невежды… Фанатики, короче». Я не предполагаю, а знаю, что наша несчастная Церковь родит еще тысячи и тысячи новейших мучеников, если что-то вроде моего кошмара станет очередной неумолимой явью. Фанатиков, да. Невежд, может быть. Пусть так – Господь разберется: все равно ведь врата адовы не одолеют ее…

Необходимость исправления многих церковных книг была признана еще в 16 веке, при Иоанне Грозном, когда Церковным Собором в 1551 году был затронут и этот вопрос. Сама инициатива исходила из Троице-Сергиевой Лавры, где группой духовных деятелей был даже разработан план широкой церковной реформы, касавшейся ни в коем случае не догматов, а мелочей церковного быта и исправления описок в книгах, накопившихся в изрядном количестве за все века их переписки вручную. Предшественник патриарха Никона, Патриарх Иосаф, стремился тактично произвести необходимые исправления, сверяясь с текстами древних греческих и древних же славянских книг – свежих их переводов. Патриарх Никон совершил непоправимую ошибку: он велел исправлять современные ему славянские книги по новым же греческим, совершенно не приняв во внимание тот факт, что в греческих книгах в течение веков тоже громоздились одна на другую ошибки и неточности переписчиков. То же касалось и обрядов. «Справщики» Иосафа оставили неприкосновенными русские церковные обряды, не принятые, но и не отвергнутые греческой церковью, таким образом, посчитавшись с установившимися в Москве традициями. По мнению русских, греки к тому времени вообще утратили право занимать первое место в православном мире, так как, из корыстных побуждений войдя в унию с католиками, перестали соблюдать чистоту православной веры. Известны слова Иоанна Грозного, произнесенные в споре с иезуитом Поссевиным: «Греки нам не Евангелие. У нас не греческая, а русская вера».

Арсений Суханов, образованный боярин, посланный в Грецию для закупки древних священных книг, привез их домой четыреста девяносто восемь, но при переписке только семь могли служить образцом для исправления, а остальные имели тьму самых невероятных несуразностей. Он же, кстати, в результате своей поездки пришел к выводу, что в греческом Православии высохли «ручьи Божественной мудрости» и потому «грек вовсе не источник всем нам веры». Он видел церкви без престолов, храмы в нечистоте, вопиющее искажение догматов, обрядов, подражание католикам в богослужении… И вот, это все было принято за образец для рабского подражания при «реформах» патриарха Никона.

Раньше-то он с Аввакумом был даже дружен! Все они: и Никон, и Аввакум, и Неронов – состояли в кружке ревнителей благочестия во главе с царским духовником Вонифатьевым. Необходимость исправления ошибок в церковных книгах признавалась и там безоговорочно – но именно бывшие соратники Никона и превратились в его противников – уж, во всяком, случае, не «по скудости ума», как шаблонно утверждают противники старообрядчества: ведь это были самые даровитые и образованные люди эпохи! Протопоп Аввакум, Спиридон Потемкин, дьякон Федор, Неронов, Лазарь Вонифатьев… И ни в коем случае не могли они называться еретиками – как чуть позже их заклеймит священноначалие: ведь расхождения их с никонианами не касалось догматов!

…Давно это было – чуть-чуть еще – и четыреста лет. И перемешалось все, потонуло в пучине новых страданий, неоднократно и с завидной регулярностью обрушивавшихся на Русь. Да что теперь до них – каких-то там древних книг – со своими-то дай Бог разобраться! И все же – глазами ревнителей благочестия, готовых жизнь отдать за веру предков, – глянем на, как сейчас говорят, оппонентов… Итак, вот они, два главных «искусных мужа», призванных Никоном на помощь после отстранения старых «справщиков».

Арсений Грек. Авантюрист по призванию. Трижды менял вероисповедание, один раз ухитрившись побывать даже мусульманином (интересно, как там с обрезанием у него дела обстояли – заглядывал ли кто в штаны «православному справщику»?).

Паисий Лигарид. Получил образование в Риме в греческой гимназии, основанной Римским папой Григорием Восьмым. Известен пропагандой унии с католицизмом. Все сочинения написаны только в католическом духе. Отлучен от Православной Церкви Патриархом Нектарием за расположение к латинству.

Меня не удивляет близорукость и «преступная халатность» Патриарха Никона: впасть в прелесть не заказано никому – не осудим же других. «Я русский, сын русского, но вера моя греческая» – это еще угораздить должно было такое, прости Господи, брякнуть. Меня тем более не удивляет позиция вождей Раскола: раскольниками при таких обстоятельствах они вполне могли почитать не себя. Меня удивляет – почему, прекрасно зная биографии Грека и Лигарида, будучи осведомленным о положении дел в Греческой Церкви, Тишайший Государь приветствовал творимое? Дружил с детства с Никоном? Это не причина… В конце концов разругались так, что даже с Патриаршества погнал – почему не остановил гонения на староверов? Непозволительно далее рассуждать в таком ключе о Помазаннике – но не избыть вопросов… Меня еще удивляет – почему вообще староверы остались в меньшинстве… С высоты трехсот с лишком лет легко не понять. А туда не нырнешь – захлебнешься…

Давайте упомянем только некоторые, если так можно выразиться, претензии староверов к новообрядцам, перечисленные в «Житии» Аввакума – вот прочитаешь только это, малое, и засомневаешься. Начать хотя бы с Символа Веры. С того самого, который мы теплохладно скандируем после Большого Выхода – механически, как разучили когда-то, и не вспоминая о том, что люди шли на костры за то, чтобы там осталось одно лишь слово – слово, которого теперь нет: «истинного». «И в Духа Святаго, Господа Истиннаго и Животворящего» – так читалось до Раскола.

А как насчет поговорить по-ангельски? Знайте: «алилуйа» – это на языке Ангелов и значит «Слава тебе, Боже!» – и поэтому, когда мы по-теперешнему произносим «алилуйа» трегубо (трижды), добавляя после, через запятую, «Слава Тебе, Боже», то мы «четверим Святую Троицу»: «алилуйа» должна петься только сугубо (дважды) – и Троица не будет оскорблена.

Молитва Ефрема Сирина и теперь читается Великим Постом во время Литургии, и во время нее кладется три земных поклона, после – еще один. Итого четыре. И вот картина: половина храма вообще стоит и едва наклоняется, причем это не инвалиды или немощные старцы, а вполне здоровые, молодые и трудоспособные люди. Из кладущих поклоны – еще половина кладет их с колен, т.е. не вставая, что гораздо легче, а смотрится не менее впечатляюще. Оставшиеся выглядят страдальцами, четыре раза трагически собирая в кучу свои бренные кости и мужественно повергаясь обратно: так и кажется, что на этот-то раз уже не встанут. Четыре раза проделали – и вздох облегчения: ну, всё с поклонами… До Раскола творили таких поклонов – семнадцать. Всем храмом. Да и одежда была в несколько раз тяжелее нашей. Четыре, введенные никонианами, казались немыслимым послаблением, распущенностью – одним словом – никонианством…

Они видели знамения, наши предки, – затмения солнца и всевозможные кометы, к которым мы здесь, у нас, как-то попривыкли уже, а пращуры знали: добром такое не кончается. Одно полное затмение случилось 2 августа 1654 года, другое 22 июня 1666-го – уже после расстрижения Никона… Аввакум наблюдал эти знаки небес. Может быть, он знал о них больше, чем мы…

В 1654 году Церковный Собор все-таки состоялся – и в ответ на речи Патриарха и Царя вторично провозгласил, что: «Достойно и праведно исправить против старых харатейных греческих» – то есть, еще и еще раз подтвердил, что исправление текстов необходимо производить, сличая первоначальные славянские переводы с современными им греческими книгами, и невозможно исправлять древние священные книги по новым греческим, в которые после Флорентийской унии вкралось много искажений. Но постановление Собора так и осталось невыполненным. Так что, по сути, реформу можно считать не церковной – а единоличной. Никоновой.

Насколько была она действительно необходима именно в тот исторический момент? Со времени Великой смуты прошло только сорок лет. Русь еще не успела опомниться и отдышаться, а ее уже опять ставили перед Великим выбором, в ничто обратив вековую самобытность, опять ломали и гнули недопустимыми, грубейшими мерами. Тот мой кошмар (см. выше) не на ровном месте родился – все так было уже: именно врывались во дворы, хватали, швыряли и волочили, не трудясь объяснять, а, как водится, держа людей за скотину… Внутренний уклад церковной жизни на глазах менялся – революционно: решив до конца согласовать русские обряды с греческими, Никон быстрыми темпами вводил в России греческие амвоны, греческий архиерейский посох, греческие клобуки и мантию, греческие церковные напевы, монастыри по греческому образцу… Между тем существование разностей в обрядах и богослужении у частных поместных церквей всегда допускалось Вселенской Церковью, что недвусмысленно выразил святой папа (до самоотсекновения Католической церкви) Григорий Двоеслов: «При единстве веры Церкви не вредит различный обычай». За реформы стояли многие русские духовные люди – за реформы, но не за кровавую революцию, калечащую русскую самобытность, перекраивающую саму русскую душу на иноземный лад…

Все то, что происходило, понравиться русскому народу не могло ни при каких обстоятельствах – и вот еще одна зарисовка: «Посланные Никоном пытались отнимать силой, и тогда происходили драки, увечья, даже смертоубийства из-за книг. Из многих церквей мирские люди тайком брали старые книги и, как драгоценности, уносили с собой в леса, пустыни, в тундры отдаленного севера, куда бежали, спасаясь от никонианских новшеств». Ничего не напоминает? Мне – эпизод из книги С. Мельгунова «Красный террор в России». Разница между событиями – примерно 270 лет…

Неповиновение от единичных случаев в рамках отдельных семей и приходов постепенно перешло в массовое. Стоит вспомнить хотя бы Соловецкий монастырь, поднявший бунт и продержавшийся в осаде 8 лет – с 1668 по 1676 год!

«Огнем, да кнутом, да виселицей хотят веру утвердить! Которые Апостолы научили так? Не знаю! Мой Христос не приказал нашим Апостолам так учить, еже бы огнем, да кнутом, да виселицей в веру приводить!» – протопоп Аввакум отвечал за свои слова, когда писал так. Хотелось бы договориться с самого начала: мы будем априори верить всем его словам. «Житие» писалось в Пустозерске, большею частью в подземной тюрьме, где смерть могла прийти ежечасно – а перед ее лицом не лгут. И не фантазируют. Поэтому подлые ремарки историков «здесь Аввакум преувеличивает», а «там искажает факты» мы проигнорируем: искажать факты – это они мастера, а он был абсолютно правдивым современником, этот бесстрашный, несгибаемый, нежный и сентиментальный человек, прикармливавший мышей в своих периодических холодных подвальных клетях, – «бархатные комочки» по Несмелову – в клетях, где его самого, случалось, прикармливали ангелы…

Вспомним о чудесах, к которым сам Аввакум, похоже, относился как к обычным бытовым явлениям, и ничуть им не дивился, считая, что так и должно быть – а между тем, нам остается только поражаться тому, как близок к Богу был этот молитвенник. В собственных подвигах, читая о которых, немеешь от изумления, он не видит ровно ничего особенного и порой даже заходит дальше, чем можно: будучи подвижником и героем, не может понять в других не-подвижничества и не-героизма. Речь здесь идет о том эпизоде, когда два его родных сына, Иван и Прокопий, при угрозе немедленной казни дрогнули и перекрестились было по-новому. «…Не догадались венцов победных ухватити: испужався смерти, повинились», – сокрушается их отец и упрекает жену в том, что