6

Каждое утро и каждый вечер Марфа созванивалась с мужем – так было между ними условлено. Марфа говорила с мужем ласково, и сама как будто чувствовала в себе эту нежность по отношению к нему, которую она хотела выразить. Звук голоса Филиппа, мягкий, исполненный любви, представлялся ей самым чудесным на свете. И Марфа радовалась этой установившейся между ними традиции, и каждый раз при прощании она говорила мужу, что очень ждет встречи с ним и очень надеется, что он все же приедет к ней. Марфе казалось, что если бы Филипп приехал в пансионат, то вся бы ее жизнь точно изменилась и все сделалось бы так, как должно, и никогда бы не было возврата к тому снедающему одиночеству, в котором она прожила все двадцать семь лет своей жизни. Марфа желала видеть Филиппа, жаждала повторения тех упоительных минут, когда она почувствовала в себе всю полноту благосклонности к нему и увлеченности им. Но каждый раз Филипп говорил, что приехать пока никак не может, что тоже скучает по ней и, так же как и она, с нетерпением ждет встречи.

И всякий раз после разговора с Филиппом Марфа испытывала легкий трепет разочарования в своей груди, но в то же время она чувствовала надежду, которая вселяла в нее живительные силы для нового дня.

Так, на следующий после похода день, созвонившись с Филиппом, Марфа спустилась в ресторан к завтраку. В то утро Марфа чувствовала себя отдохнувшей и безмятежной. Предыдущий день внес в ее душу некоторое равновесие, и теперь она меньше раздумывала о несостоявшемся своем детстве, о лишенной родительской любви юности и о бесцельных днях, полных самобичевания.

Марфа заказала себе флэт-уайт и блинчики с маком. Сидя за столиком и глядя на далекие горы, между которыми она проезжала накануне на катере, и на те самые вершины, что с веранды казались облаками, Марфа больше не находила в них загадочности и таинственной непостижимости. Ей казалось, будто она узнала их, изучила их основания и постигла их вершины, и теперь они уже не привлекали ее взор так, как прежде, когда еще представлялись ей чем-то недосягаемым.

Марфа отвернулась от открывавшегося с веранды вида и обратила свой взор на посетителей ресторана. Вот за один из столиков, стоявших в зале ресторана, что просматривался в раскрытые двустворчатые двери, усаживался седобородый старик в светлом летнем костюме; в углу зала Марфа рассмотрела Савелия с сестрой; около входа в ресторан замялся грузный молодой мужчина – тот самый, который накануне смеялся над нерешительностью Савелия – в компании своей жены; вслед за ними в ресторан вошли рыжеволосые мать и дочь, чье появление сигнализировало об окончании завтрака Марфы. Но на сей раз Марфа не поспешила удалиться – она только на мгновение затаила дыхание, а потом коротко улыбнулась чему-то и сделала маленький глоток еще горячего флэт-уайта.

Вот мать и дочь отошли от входа и направились в сторону веранды, и Марфа смогла рассмотреть вошедших за ними посетителей. «Новенькие», – подумала Марфа, потому как девушка, которую она увидела, была ей незнакома.

Девушка была очень красива: густые темные спиралевидные волосы ее ниспадали на округлые плечи; пухлые губы персикового оттенка были правильной формы; темные брови с высоким подъемом и коротким кончиком придавали не менее темным глазам девушки миндалевидную форму; широкие скулы и высокий смуглый лоб делали ее лицо чувственным. Девушку нельзя было назвать ни полнотелой, ни худой: у нее были довольно пышная грудь и бедра, между которыми обозначалась подтянутая талия – все это облегало алое летнее платье с открытыми плечами. Девушка была бы безупречна, если бы не одно обстоятельство: в правой руке она сжимала трость, на которую опиралась при каждом своем шаге. Девушка была хромой.

Сильно западая на правую ногу, при этом с явным усилием переставляя левую, девушка вошла в ресторан и обвела столики спокойным взглядом. К ней тут же подскочил метрдотель и о чем-то спросил ее, на что она ответила ему только показавшейся Марфе печальной улыбкой, после чего отвернулась и посмотрела назад, вопросительно при этом приподняв брови.

Теперь Марфа заметила, что девушка была не одна – из-за нее выступил светловолосый молодой мужчина в белоснежной рубашке-поло и светлых летних брюках. Он положил ладонь правой руки на спину девушки и немного склонился вперед, словно прислушиваясь к тому, что девушка говорит ему. Потом он сунул левую руку в карман брюк, выпрямился и сказал что-то официанту. Марфа не могла в должной мере рассмотреть лица мужчины, потому как он стоял вполоборота к ней, но весь образ его, профиль, руки, манеры показались ей знакомыми и заставляли ее испытывать то приступ дрожи, то прилив жара. Когда мужчина наконец обернулся и вслед за девушкой и метрдотелем направился в сторону веранды, чашка с кофе выскользнула из пальцев Марфы, ударилась о блюдце, опрокинулась, и ее темное содержимое выплеснулось на белоснежную скатерть, быстро расползаясь по ней неровным пятном, с каждой секундой заглатывавшим все больше чистых волокон. В молодом мужчине Марфа узнала Мелюхина.

Бывают в жизни каждого дни, когда мысль посещает вопрос: как сложилась бы жизнь, если бы однажды кем-то или самим тобой было принято иное решение? Такие дни, когда вопрос этот неотступно сопровождает каждое новое мгновение, наступили и в жизни Марфы.

Она словно вернулась на четыре года назад, но теперь мысль о Мелюхине больше не вызывала в ней чувства предвкушения чего-то упоительно-прекрасного, – от чувства этого, неопытного, доверчивого, в ней остался только глубокий, всепоглощающий стыд, какого она не испытывала еще никогда. Марфе казалось, будто один только взгляд на нее Мелюхина способен заставить ее почувствовать такое замешательство и такую неловкость, которые могли бы быть сравнимы с настоящим позором. Она безмерно жалела о своих действиях по отношению к нему: о своем глупом, порывистом признании, об ожидании ответа и требовании этого ответа своими вопросами к нему и расспросами о его будущем, и о заметном, очевидном для Мелюхина и для других унынии, когда ответ, бесстрастно-печальный, ни к чему не обязывающий, ни о чем не говорящий, был наконец дан. И пусть с того дня, когда Марфа в последний раз видела его, прошла, казалось, целая жизнь, и Марфа как будто уже забыла о нем, теперь же, когда она снова встретила его, удушающая волна стыда захлестнула ее, и чувства, заблудившиеся в лабиринте событий, подавленные, бесправные, вновь поднялись в ней, и все, что было испытано, сказано и сделано до этого дня, представлялось лицемерием, лживостью, обманом, – не было ничего и быть ничего не могло, потому что из всего, что было в жизни раньше, ничто не могло называться настоящим, а только отблесками, тенями, стремлением воссоздать что-то, что едва появилось и тут же исчезло, оставив только слабый отпечаток на том, что подвержено силе воздействия пыли времени и волн убеждений.

Стыд этот – за любовь, за пренебрежение ею, за невозможность ее и за ее явность – был так велик, что невозможно было удержать в себе шквал воспоминаний, заставлявший Марфу с силой сжимать ладонями виски в стремлении унять те сожаление и боль, которые вдруг вспыхнули в ней. Грудь жгло, в глазах все прыгало, а в голове гудело, и Марфа, поднявшись после завтрака в свой номер, закрылась в нем и не выходила до самого вечера. Ей чудилось, что номер, в котором остановился Мелюхин, совсем рядом, и стоит ей выйти, как она тут же непременно встретит его.

Марфа даже собралась уехать из пансионата. В спешке она стала собирать чемодан, без разбору бросая в него вещи, пока случайно не задела вазу с цветами, стоявшую на столике, и та не разбилась на десятки осколков. Острый звук несколько умерил ее горячность, и Марфа замерла, посмотрела на разбитую вазу и цветы, что, рассыпавшись на полу, напомнили ей о чем-то трагичном, несчастливом, оставила свое бессмысленное занятие, решив, что следовать побуждениям, продиктованным неумением управлять собственными эмоциями, было бы безрассудно. Марфа переоделась, спустилась вниз, часто при этом оглядываясь и в то же время стараясь не встречаться ни с кем глазами, вышла из пансионата и направилась в сосновый парк.

Быстро смеркалось. На аллеях загорались желтые цилиндрообразные колпаки фонарей. Недалеко от берега озера светилась терраса, где постепенно собирались музыканты, которые готовились встретить наступающую ночь ласковыми звуками музыки. Кое-где по аллеям прогуливались постояльцы пансионата, фигуры всех двигались ровно, шаги их были прямы и неспешны, поэтому Марфа скоро успокоилась – хромой девушки нигде не было видно. Первая волна потрясения от встречи с Мелюхиным (который, кстати, не успел узнать Марфу, потому как она, опрокинув чашку с кофе, тут же поднялась из-за столика и ушла из ресторана через выход с самой веранды, минуя возможность быть замеченной Мелюхиным в состоянии крайнего удивления и смущения) улеглась в ней, и теперь, даже если бы ей снова представился случай встретиться с ним – а Марфа не сомневалась в том, что встреча неминуема, – Марфа считала себя способной поздороваться с Мелюхиным приветливо и сдержанно, как со старым и не очень близким знакомым.

Марфа опустилась на скамейку и со вздохом откинулась на деревянную спинку. Ей вдруг стало страшно. Сумерки, сгущавшиеся среди стволов и мохнатых макушек, показались ей тенью набежавших туч. И в самом деле, подняв голову, Марфа рассмотрела на посеревшем небе темные сгустки облаков. Ветер, накануне резвившийся по долинам, теперь уже не был игриво-насмешлив, а дул с какой-то пугающей, грозной силой. И даже днем, когда солнце освещало все вокруг, ветер был непримирим, а теперь, облаченный в мантию тьмы, он стал еще более тревожен. Марфе казалось, что в роще отчаянно ликует неведомая сила, заставлявшая непокорные сосны жалобно и мучительно вскрикивать, безнадежно воздевая свои заостренные кисти к помутневшему небу и проносившимся по нему облакам, будто в стремлении умолить их о чем-то. Но облака пробегали мимо, а сосны продолжали отчаянно биться в мольбах, и ветер, срывавший иглы, торжествующе шипел и посвистывал, порывами налетая на парк.

Про себя Марфа неустанно повторяла только пять слов: надо же было такому случиться. Под «таким» она подразумевала встречу с человеком, которого когда-то единственного желала видеть, а теперь единственного видеть не хотела, в месте, где вероятность этой встречи была ничтожно мала. И вот она произошла – о воля случая! – и Марфа часто вздыхала, и на выдохе изредка с ее губ слетало едва слышно: «Надо же…»

Со стороны озера послышались обрывистые звуки музыки, приносимые ветром. Марфа невольно прислушалась, пытаясь угадать, что играют, но разобрать было невозможно, и в ней мгновенно поднялась волна раздражения. Она обернулась на звуки, с укором взглянув на подсвеченную террасу. Сквозь частые сосновые стволы ей трудно было рассмотреть собравшихся у террасы постояльцев, но взгляд Марфы почти сразу наткнулся на изогнувшуюся, будто в бессилии, фигуру, уже знакомую ей, – фигуру девушки с тростью. Марфа развернулась на скамейке вполоборота и сощурилась – порывы ветра неприятно били в лицо.

Девушка была одна. Она стояла не у самой террасы, а чуть в стороне, и, опираясь на трость, смотрела на музыкантов. Кроме нее у террасы собралось еще несколько человек, спустившихся, вероятно, к ужину или вернувшихся из очередного тура, но все они не задерживались надолго у террасы. А девушка продолжала стоять, вытянув шею и будто впитывая каждый звук.

Некоторое время Марфа наблюдала за ней, ожидая с минуты на минуту увидеть знакомую фигуру ее спутника. Но фигура все не появлялась, а на улице становилось зябко, и Марфа решила вернуться в пансионат.