Цитаты из книг автора «Наталья Русова»

Итак, 1987-й. Три блистательных литературных события: «Собачье сердце» Булгакова, «Реквием» Ахматовой и «Дети Арбата» А. Рыбакова.

Пробуждение активного интереса к социальной (а значит, и литературной) действительности началось у меня после Чернобыля, в 1986-м, и совпало с началом той кратковременной, но чрезвычайно значимой эпохи, когда «читать стало интереснее, чем жить», по распространившейся тогда поговорке и всеобщему убеждению. Лавина совершенно невозможных еще недавно публикаций, порожденная сознательно разрешенной наверху гласностью, раскрепостила сознание журналистов, критиков, публицистов, а главное – читателей. Жадный спрос постоянно порождал предложение, и спрос этот был требовательным: массовому читателю хотелось не столько «клубнички» и детективов (хотя, конечно же, и их тоже), сколько правды о стране, истории, мире и о себе. И он эту правду получил.

Если же оценивать функции чтения не изнутри читателя в отдельный конкретный момент, а со стороны и сверху, с точки зрения влияния этого процесса на формирование и функционирование человека на протяжении жизни, то увидим следующую динамику. В детстве, отрочестве, юности книга, что вполне естественно, служит одним из мощных инструментов становления личности; в молодости и зрелости мы используем литературу для завоевания мира и объяснения его; а в старости… в старости книга помогает сохранить себя и осмыслить прошлое.

сущности, любой авторский текст моделирует единство мира и личности, тем самым помогая осмыслению этого мира. При чтении, а особенно при перечитывании мы выбираем авторов, близких себе, с которыми не просто интересно, но с которыми можно подружиться. Со временем они становятся даже не друзьями, а членами семьи, и, как о таковых, хочется узнавать о них все больше и больше. Именно поэтому всевозможные воспоминания о творцах – писателях, художниках, музыкантах – занимают несколько полок в моей библиотеке, и разгадывание тайны их личности стало одним из любимейших моих занятий. То величественные

уже говорила, что все большую часть литературного пространства отвоевывает проза, являющая собой сплав документального и художественного повествования. Внутри этого способа освоения мира на наших глазах формируются отличающиеся друг от друга жанры. Так, Светлана Алексиевич предпочитает львиную часть текста отдавать исповедальному слову различных лиц, а ее авторская личность проявляется в вопросах, кратких замечаниях, предисловиях и постскриптумах, наконец, в отборе помянутых исповедей. Бенедикт Сарнов в четырехтомнике «Сталин и писатели» отдает предпочтение «нарезке и компоновке» документов, сопровождаемых авторским комментарием; его захватывающие двухтомные мемуары «Скуки не было» построены, наоборот, на авторском слове о подлинных фактах, но в текст достаточно широко включены как чужие воспоминания, так и документальные свидетельства. К подобной «интегративной прозе» я бы отнесла многие появившиеся за последние десятилетия произведения мемуарного характера. От «чистой» мемуаристики они отличаются повышенной степенью откровенной рефлексии, а также постоянной корректировкой и интерпретацией изображаемых фактов и явлений в свете сегодняшних взглядов автора. Назову книги Андрея Колесникова («Попытка словаря. Семидесятые и ранее», 2010, «Дом на Старой площади. Сноски и примечания», 2019), Сергея Гречишкина («Все нормально. Жизнь и приключения советского мальчика», 2020), Ольги Кучкиной («Косой дождь, или Передислокация пигалицы», 2010), Аллы Гербер («А жизнь была прекрасная!», 2018) – они доставили мне много радости и вызвали немало интеллектуальных и эмоциональных ассоциаций.

Это может показаться парадоксальным, но к творчеству Бродского полностью применимы те главные характеристики, которые дал раннему Толстому Чернышевский: «диалектика души» и «чистота нравственного чувства». Неожиданное и гармоничное сочетание самых противоречивых характеристик мира и себя в этом мире, столкновение и примирение знаков плюс и минус в нравственных оценках пленяли уже в самых первых его строчках и остались с ним до последних дней:

Именно в «лихие 90-е» я открываю для себя три имени, три фигуры, чье творчество стало неотъемлемой частью души. Это Иосиф Бродский, Сергей Довлатов и Светлана Алексиевич.

Единственной вещью, удачно отразившей эпоху построения нового русского капитализма, оказался роман Юлия Дубова «Большая пайка» (1999), ничего равного которому за последующие двадцать лет так и не появилось. По силе и способу воздействия этот объемистый том чем-то напомнил мне рыбаковских «Детей Арбата», хотя у него было гораздо меньше читателей. А жаль! Там есть все составившее славу и притягательность традиционного русского романа: затягивающий драйв нарратива, не просто живые, а пронизанные нервом времени характеры, сочетание неподдельного юмора и трагической безысходности. Карьера, деньги, любовь, интрига, волнующий спектр деловых взаимоотношений, этическая неоднозначность

Первыми грозовыми раскатами (имеющими противоположную эмоциональную окраску) стали Первый съезд народных депутатов СССР (май – июнь 1989 года), с его половодьем свободной и искренней речи о подлинных проблемах страны, и смерть Андрея Дмитриевича Сахарова (14 декабря 1989 года), вызвавшая небывалый общественный резонанс и всеобщую скорбь. То, как реагировала Россия на первый свободный съезд своих депутатов, одно из лучших моих воспоминаний. Трансляция выступлений велась в прямом эфире, и люди просто бросали работу, скапливаясь около телевизоров. У газетных стендов стояли толпы. Не было равнодушных лиц

Начну с 1986-го. Самым ярким литературным впечатлением этого года, знаменующим собой начало гласности, стал, конечно, «Печальный детектив». В. Астафьев, по моим воспоминаниям, вовсе не являлся «писателем для всех», читали его немногие, хотя имелись и стойкие приверженцы. Однако из моих знакомых не оказалось ни одного, кто прошел мимо «Печального детектива». Он содержал сгусток мерзостей российской жизни и худших черт нашего российско-советского характера, брошенный в лицо растерянному читателю, «возжаждавшему» истины: ты хотел правды? – пожалуйста!