– Наташ… – развернувшись к ней, обхватываю ладонями ее лицо, заставляя взглянуть на себя. – С Мариной мы разошлись. Сегодня она переезжает.
Она медленно кивает, но смотреть на меня не хочет. Опускает глаза. Ее дыхание становится рваным.
– Это она… – выдавливает спустя долгую паузу. – Это она обрабатывала тебе руки. И вы просто поссорились…
Судорожно выдохнув, она качает головой, пытаясь сбросить мои ладони. Глаза, устремленные на меня, сверкают ярче, хотя и без слез. Хорошо, что без слез.
– Руки я обработал сам. Залить перекисью водорода – нехитрое дело. И нет, мы не просто поссорились. Так я сказал следаку. Его интересовало нападение на фотографа, а не моя личная жизнь. Я не планировал перед ним исповедоваться. Не хотел, чтобы лез. А тебе я говорю правду: мы с Мариной расстались.
– Но эти два дня, когда ты ко мне приезжал, мне казалось… А она жила у тебя.
Сердце бьет в ребра. Впервые приходит осознание, что я могу ее потерять. Могу позволить ей отдалиться. Могу не достучаться, не пояснить. И это страшно. Это, мать твою, страшно.
– Жила, – соглашаюсь и сжимаю крепче ладони, потому что она дергается назад. – В другой комнате.
Говорю и сам слышу, как это паршиво звучит. Она знает, что у нас с Мариной были далеко не платонические отношения. И поверить в то, что два дня мы даже за руку не держались, довольно сложное дело.