Двадцатипятилетний девственник с набриолиненными, как у танцора аргентинского танго, волосами и замашками полусумасшедшего поначалу не вызвал в избалованной светским обществом парижанке ничего, кроме брезгливости и холодного любопытства. Но все изменила одна из уединенных прогулок. Он с обезоруживающей искренностью и детской наивностью рассказал ей о своих повторяющихся ночных кошмарах и попытках избавиться от них с помощью занятий живописью. Он клялся, что не безумен, впервые полностью доверившись женщине, заворожившей его какой-то магической силой.