Исповедь

Ее пальцы чуть заметно дрожали, голос прерывался:

– Мне страшно, отче, я… Я не хотела такого. Поверьте, не хотела, правда… Но я уже давно замечаю: если кто-то сделал мне плохо… Или я кому-то позавидовала… Я… С тем человеком обязательно что-то не так. Что-то страшное случается. Я предчувствую несчастья. И притягиваю их. Вызываю их против своей воли. Я не хочу… Если только подумаю о ней плохо, то – все…

– А ты, дитя мое, пробовала молиться за тех людей?

– Да. И за них, и за себя. Но… Но плохие мысли остаются, и тогда… Я боюсь. Я завидую сестре. Я… Не хочу этого, но завидую… Она младше меня, а уже выходит замуж. А когда же наступит мой черед? – нервные пальцы безжалостно мяли тонкую ткань платка, туго стягивали его на горле. – И еще… Мне нравится ее жених. Очень нравится. Я ничего не могу поделать… С собою. Почему так: все ей, всегда – ей? Красота – ей, талант – ей, жених – ей, новый дом – ей же. А мне?.. Я так не хотела их свадьбы! И сестра заболела. Свадьбу отложили. А теперь снова… Собираются… сыграть. А я… Я не хочу, чтоб они… обвенчались… И снова об этом думаю. Постоянно. Очень боюсь, что с ней еще что-то случится. Виноватой буду я…

Старый священник понимающе вздохнул:

– Ты колдовала когда? Гадала? Вызывала духов?

Она испуганно прикрыла щеки ладонями:

– Я?.. Да. Я не думала, что это так серьезно! В Петербурге ходила в спиритический кружок. Мы вызывали души умерших, ну… покойников. Но ведь этим почти все занимались… Это было не по-настоящему, как игра… Не я же одна… Я не продавала душу… нечистому! Все мои подруги гадают – и ничего.

– И ты гадала? И теперь гадаешь?

– Нет! Теперь уже нет. Три года подряд на Крещенье мне снился один и тот же сон… Я загадывала на будущего мужа. Ставила возле кровати на ночь тарелку с водой и клала сверху мостик. Деревянный, из щепочки. Или линейку. И снилось, будто я в большом помещении. Высокий потолок – необыкновенно высокий – далекие стены, под стенами – галереи. И мостики – будто в торговом пассаже. И он шел через мостик ко мне, навстречу, и я хотела идти к нему… Хотела его рассмотреть, и хотела с ним… встретиться. Но мостик каждый раз падал. Вместе с ним. И я понимала, что мы не встретимся никогда. Эти сны так пугали! Будто пророчества. И после этого я уже не гадала.

Девушка съежилась. За ее спиной безмолствовал янтарный полумрак богато украшенного собора. Оплывали восковыми слезами немногочисленные свечи. Сурово смотрели смуглые лики святых. Ледяным сквозняком веяло от мозаичного пола.

Из-за колонн тихо струились вкрадчивое шарканьеног и неразборчивый шепот. Храм никогда не бывает пустым…

Казалось, что самое тихое ее слово трубят по всей Вселенной несметные полки ангелов. «Все, что говорили на ухо внутри дома, то будет провозглашено на кровлях»…

Сжимала под грудью холодные пальцы, ладони судорожно липли одна к другой – в минуту, когда земля уходила из-под ног, душа искала опоры, надежного пристанища.

– А когда гадала – крест снимала?

Она испугалась еще больше, снова схватилась за горло. И в глазах, и в голосе задрожали слезы:

– Да. Но… Но мы просто развлекались. Шутили.

– С нечистой силой не шутят…

И девушка словно решилась наконец:

– На моей совести уже две смерти! Я хотела, чтобы этих людей не стало – и… Их теперь нет. Обоих… Мне невеста брата… не нравилась… Очень не нравилась… И ее брат… тоже… Он меня обидел. И оба погибли, так ужасно!

– Ты подстроила им каверзу какую?

– Нет… Нет! Только хотела, чтоб их не было… Чтоб не мешали… нам… жить…

– И не колдовала?

– Нет. Нет! Я и не умею! – подняла руки, словно защищаясь – и опустила бессильно.

Где-то далеко, в другом, счастливом мире, шел теплый дождь. И ветер шелестел мокрой, едва начавшей желтеть листвой. Рядом, за стеной. Она слышала этот шелест. И свое дыхание. Страшные темные глаза остекленело смотрели сквозь миры…

Старец грустно покачал головой.

– Они… Они не отпустят меня? Никогда?

– Кто?

– Бесы. Они не отпустят? И на том свете – тоже?

– На все воля Божия. Надейся.

– Батюшка, что мне делать?

– Молись. Молитва сильнее всех происков нечистой силы. Сходи пешком в монастырь к Козельщинской Божьей Матери. Бог милостив. Надейся. Причащайся. И – молись, молись, молись. И за нее, и за себя. Оружие против нечистой силы – пост и молитва.

Длинные тонкие пальцы с некрасивыми бугорками суставов теребили краешек кружевного платка на груди.

Далеко за окнами храма пробился сквозь толщу туч лучик осеннего солнца, и сразу несколько янтарно-желтых отблесков озарили притвор.

И сумрак отступил.

Ненадолго.

Парень с гвоздем в груди

Автостанция оказалась типичной и убогой: безликая стеклянная коробка из скрепленных металлическим каркасом серых, словно никогда не мытых огромных стекол. Два затоптанных газончика, два безнадежно осунувшихся от долгих невзгод киоска и такое же унылое и темное кафе с весьма «подходящим» названием – «Версаль».

Только снег украшает эту неживописную местность, его уже навалило порядком – по самую щиколотку.

На обозначенных лишь бордюрами платформах – несколько обтрепанных дедов и неопределенного возраста тучных баб с плотно набитыми ведрами и сумками. Отворачиваются от ветра, ругают стужу, цены, транспорт и правительство… За киоском притаились двое худеньких пацанят в коричневых пальтишках, желто-зеленых шароварах и видавших виды кроссовках, бывших когда-то белыми. Курят, разумеется.

Ветер пронизывает до костей, редкие снежинки остро колют лицо. Но в помещение вокзала Боря Тур заходить не хочет. Похоже, там холоднее, чем на улице. Ледяные сквозняки – от бетонного пола до туманной мглы нелепого высоченного потолка. Затхлым запахом пота веет от стен и старых скамеек.

И отвратительное бахканье насквозь промерзшей металлической двери.

А он надеялся, что последняя железная дверь затворилась за ним сегодня утром. В зловещем тамбуре на проходной колонии. Сначала заскрежетали запоры сзади. Долгая-долгая пауза. И только вслед за ней заскрипела механическая задвижка перед ним.

Он не рванулся, не побежал. Задержался на какой-то миг. И двинулся вперед спокойно и уверенно. Хотя и на негнущихся деревянных ногах.

Вышел. Старательно, от всей души вдохнул воздух свободы. И направился в сторону автостанции – всего каких-то пять-шесть километров. Боря знал – куда. Хорошо помнил дорогу. Почти пять лет мысленно каждый день проходил по этому маршруту. Представлялось это – как радостное, солнечное путешествие. Мечтал о нем. Грезил им. И наконец – амнистия.

И вот – холод и мрак, и вместо радости – съежившаяся в груди тревога. И дрожание на открытой всем ветрам платформе. И от мороза – лишь плохонькая старая курточка, под засаленной на сгибах плащовкой – сбитый комками синтипон. Она давно уже превратилась в демисезонную, а о ее зимнем прошлом напоминает только заношенный воротник из искусственного меха. Черная вязаная шапочка, острый голодный взгляд, нервно напряженные плечи – каждый встречный мгновенно догадается, откуда он: два последних года ХХ века и три первых ХХІ столетия провел за решеткой.

И точно. Лишь только ткнулся к малюсенькому, глубоко погруженному в стену окошку, кассирша неприветливо уколола испуганным взглядом:

– Минут через десять-пятнадцать будет частный микроавтобус. Проходящий. В будни там всегда есть места. Но у них дорого. В полвосьмого есть еще харьковский, рейсовый. Тоже проходящий. Ждите.

Ждать он не хотел. Разница в цене показалась незначительной. Конечно, он не собирался сразу растранжирить последнюю копейку, но решил уехать отсюда как можно скорее. Даже если не будет свободных мест, всегда можно договориться с водителем.

Но прошло уже почти полчаса, а микроавтобуса и в помине не было. Вместо него, натужно пыхтя мотором, подъехал старенький «ПАЗик», и в него, заполошно потолкавшись и немного покричав, мирно уселись деревенские мужики и тетки со своими вечными торбами и ведрами. Дверцы со скрипом сомкнулись, и они, сопровождаемые деловитым тарахтеньем мотора, отправились то ли в Пронозовку, то ли в Калатозовку – туда, где их ждут любящие домочадцы, теплые комнаты, где они будет хозяевами жизни, а не надоедливыми гостями, как на этом Богом забытом вокзальчике.

Маленькие курильщики тоже подались домой. Стало совсем пусто.

И безжалостный гвоздь, который он носил в сердце последние несколько лет, снова начал жечь изнутри. Как всегда, когда на душе пусто, одиноко и темно… Когда вот так неотвратимо надвигается пасмурный вечер. Тучи. Вьюга. Снег. И тусклый свет из чужих промерзших окон.

Когда он, окончательно замерзнув, надумал-таки податься в убогий «Версаль», на вокзальную площадку неожиданно влетел ярко-фиолетовый микроавтобус. Он затормозил сбоку, будто не хотел иметь с этой нелепой автостанцией ничего общего.

Мягко чмокнула дверца, и к туалету неспешно зашагали несколько прилично одетых пассажиров.

Автобус оказался почти наполовину свободным, поэтому пузатый водитель сразу согласился его взять, хотя и зыркнул неодобрительно и деньги потребовал наперед.

Стоя на морозе и вьюге, он яростно рылся в каманах, отыскивая бумажник. Сердито ткнул деньги в ладонь шоферу. Долго вытряхивал из одежды и ботинок снег и лишь затем прошел в хвост салона, где диванчиком соединились четыре сиденья. Поставил возле ног почти пустую сумку.

Идиллия. Наконец. За окнами ничего не видно. Плотные стекла надежно отгородили от засыпанного серым снегом постылого городишки. Впереди звездочками мерцает экран маленького дорожного телевизора. Мягко, тепло, пахнет шоколадом, духами и мандаринами.

Уголок уютной Европы в почти сибирском холоде провинциального захолустья.

Один за другим возвращаются в автобус пассажиры. Впереди, окинув нового попутчика прокурорским взглядом, уселась упитанная дама в длинной, почти до пят, черной шубе. На ее высокую иссиня-черную прическу, в тон шубы, пошло краски и лака для волос по полкилограмма, не меньше.

А с другой стороны от прохода, немного дальше от него устроилась очень симпатичная девушка в коротенькой светлой дубленке. Сняла белый беретик и, резко тряхнув головой, от чего примятые беретом волосы пышной волной обволокли плечи, принялась священнодействовать расческой. Какие у нее длинные, светлые, шелковистые волосы! Такие должны пахнуть летним лугом… Или солнечным пляжем.

Он наблюдал за этими проявлениями обычной жизни, словно фильм из заморского быта смотрел.

Интересно, что сейчас носит Леся? Такой же беретик? Дубленку? Леся… Где ее искать?

Ударила металлическими молоточками легкая прозрачная мелодия знакомой с детства «Ночной серенады» Моцарта – и смолкла. Только пара тактов.

Пани в мехах приставила к уху крохотный мобильничек:

– Да. Да… Думаю, часа через полтора… Конечно, встречай. Как договорились. Ну, все. Целую.

Какие теперь интересные телефончики… Не то, что когда-то у Свинаренко – у того больше на милицейскую рацию походил… А он-то гордился своим приобретением! Наверное, тоже теперь тешится таким же малюсеньким. А ногти у этой павы – длинные, блестящие… Неужели настоящие? Как же она умудрилась отрастить такие? Это же, чтоб не поломать, надо сидеть, пальцы растопырив! Неужели она ими хоть что-то делает?