Глава первая, где Малявку тошнит в розовые тапки колдуньи, а Ника спорит на сто рублей

– А Чудовище и не думает защищаться, ему не того, оно страдает, что Белль уехала, – громкий голос Ники разносился по всей маршрутке, безнадёжно стоявшей в пробке под развесистой пальмой.

Когда у Ники появился новый парень, Лев сделал две вещи. Точнее, перестал делать. Первое: отзываться на "Львёнка". Второе: называть Нику мамой.

Ника этого, разумеется, не заметила. А Малявка, разумеется, заметила и тут же начала делать две вещи. Первое: каждую секунду произносить слово "львёнок", объясняя, что имеет в виду свою замызганную плюшевую игрушку. Второе: называть Саныча папой.

– И тут гнусный Гастон начинает мутузить депрессивное Чудовище…

– Девушка, замолчите ради бога! Не могу больше! Сейчас голова лопнет! – взмолилась толстая тётка, сидевшая напротив.

Ника подняла бровь, и Лев замер в ожидании скандала. Он не выносил, когда рядом ругались. Тем более Ника. А она это делала с таким же кайфом, с каким пила кофе с пахлавой.

Но в следующую секунду произошли две вещи. Первое: у тётки лопнул пакет с сердечками, который она судорожно прижимала к себе, и на пол хлынуло пляжное барахло. Второе: у Ники в кармане запела уличная певица из Парижа. Голос был хрипловатый и хулиганский, как у самой Ники. А пела она о том, что хочет любви и радости, а не денег. Когда-то давно Ника переводила Льву эту песенку на кухне, размахивая поварёшкой, как дирижёр.

Тётка кряхтя пыталась дотянуться до своих пожитков. Наклониться ей мешали толстые колени, упиравшиеся в сиденье Ники. А Ника, с трудом выудив из драных джинсов телефон, уже радостно кричала в него:

– Ну, опоздаем! На границе переночуем! Не на Белое же море приехали – тепло!

В ответ из телефона доносилось то ли рычание, то ли гром. Ника отодвигала трубку от уха и смеялась. Как можно смеяться, когда на тебя рычат? Уму непостижимо!

– Хозяин нашего ранчо переживает, что мы не успеем на последнюю Газель, – объяснила она Санычу, который ни о чём не спрашивал и уже давно ни на что не реагировал.

Трубка продолжала содрогаться от рычания. Маршрутка дёргалась, как в припадке. Малявка клевала носом, но то и дело стукалась о ключицы Ники и вскидывалась, бессмысленно хлопая глазами. Боб Марли на футболке Саныча прилип к его впалому животу. Даже Ника притихла, вглядываясь в густую южную тьму за пыльным окном.

– Девушка, рассказывайте, пожалуйста, дальше, – вдруг попросил накаченный дядька, висевший на поручне почти над самой головой Льва. – Злая колдунья сбежала. Даже туфельки впопыхах обронила.

Он кивнул на розовые резиновые тапки, валявшиеся под сиденьем, где, действительно, уже не было толстой тетки. На ходу она, что ли, выпрыгнула? Хотя при такой скорости можно и на ходу.

– Да чего там рассказывать, – зевнула Ника. – Все поженились, а Гастона сбросили с крыши.

С Никой всегда так. Только что была вся в своей сказке, будто это самое важное дело на свете. А потом отвлеклась – и алё, ищи ветра в поле, как говорит бабушка. Улетела к другому самому важному делу. Интересно, какому?

– Вы тоже до границы? – обратилась она к накаченному дядьке, у которого с бицепса скалился синий волк. – Давайте делать ставки. Успеем оседлать последнюю Газель или нет. Ставлю сто, что успеем.

– Ничто не предвещает, – хмыкнул дядька.

Он явно радовался, что может поболтать с Никой, хотя сказка так скоропостижно кончилась.

– Вот увидите. Мне всегда везёт! – уверенно заявила Ника.

– Ты же обещала больше не играть на деньги, – подал голос Лев.

Но его никто не услышал. Потому что случились две вещи. Первое: маршрутка заскрежетала, затряслась и оглушительно заглохла. Второе: Малявка, не открывая глаз, перегнулась в проход, и её стошнило прямо в розовые тапки злой колдуньи.

Глава вторая, где Ника придумывает как заработать миллион, а пограничник подозревает её в подделке документов

На границе Льву запомнились две вещи. Первое: спящие в коридоре дворняги, которых терпеливо (а иногда и нет) объезжали чемоданы. Второе: вредный пограничник, полчаса выяснявший, не украла ли Ника их с Малявкой.

Странная идея. Она бы, наоборот, кому-нибудь приплатила, чтобы их забрали. Хотя бы на недельку. Ника так и сказала пограничнику. Малявка распсиховалась и никак не могла правильно назвать своё полное имя. Тупо твердила: "Мария Зеленова Михайловна", а хрыч в зелёных погонах придирался и не пропускал их.

Тогда Ника взяла Зеленову Михайловну за косичку и сказала:

– В следующий раз поедем не в Абхазию, а в Австралию. Просто так. Посмотреть, как там люди живут. Удобно ли им ходить вверх ногами? Не сыпется ли мелочь из карманов?

Дальше Нику понесло, и она стала расписывать, как мы будем продавать беднягам австралийцам карманный магнит для монет и станем, наконец, миллионерами. Малявка разинула рот и даже трястись перестала. А пограничник ещё сильнее сдвинул брови (как у него только лоб не сводит!) и опять стал допрашивать:

– А мама у тебя кто?

– Актриса! – бодро отрапортовала Малявка, радуясь, что хотя бы тут ничего не напутает.

– Это и так видно, – неодобрительно буркнул пограничник. – Ты имя-отчество скажи.

И бровями пошевелил, как жук. Видно, всё-таки, сводит.

Тут уж Ника не выдержала:

– Издеваетесь?! Я своё имя-отчество сама запомнить не могу!

Ещё бы. Никанора Ангеларовна.

У Ники папа – серб. Ангелар. А больше о нём ничего неизвестно. Кроме того, что он "красавец-мужчина". По крайней мере, был таким тридцать с чем-то лет назад. Бабушка Льва его один раз в жизни видела, на фестивале каком-то.

Имя "Никанора" ничуть не лучше. Оно возникло в честь прапра- (или ещё больше "пра") дедушки, который, по словам бабушки, был "единственным счастливым человеком у них в роду". Хотя, на самом деле, про этого пра-Никанора тоже ничего неизвестно. Кроме того, что он пас коров. Так что про счастье бабушка, скорее всего, выдумала.

Ника, разумеется, терпеть не может эту Никанору. Совсем как Нимфодора Тонкс.

– Так-так, – придира-пограничник повертел паспорт Ники. – Не помните, значит. А документики у вас, часом, не поддельные?

– Разумеется, – с готовностью согласилась Ника. – А имя такое – специально, чтоб не привлекать внимания.

– И чтоб проще было выучить, – вставил Лев.

Ника засмеялась. Как можно смеяться на пограничном контроле? Когда тебя вот-вот загребут за подделку документов и киднеппинг? Уму непостижимо. Но Лев всё равно порадовался. Раз в сто лет ему удаётся рассмешить Нику. А она смеётся даже, если ей палец показать.

Накаченный дядька с волком на бицепсах стоял в очереди сразу за ними. Переминался с ноги на ногу и с каждым вопросом пограничника всё больше выдвигал вперёд нижнюю челюсть. Сам виноват. Надо было  вставать в соседнее окошечко, вслед за Санычем.

Саныч уже давно прошёл проверку и подпирал облупленную стену с другой стороны границы. Он разевал рот так же широко, как Боб Марли у него на майке. Только Марли пел, а Саныч зевал. Лев вдруг представил, что было бы, если бы Саныч вдруг взял и запел. Прямо на пограничном контроле. Don't worry about a thing. Мол, ни о чём не парься.

Хотя Ника и не думала париться. Она рассказывала пограничнику про счастливого пастуха Никанора.

– А теперь про Ангелара, пожалуйста, – нервно попросил накаченный дядька.

– Добро пожаловать в Абхазию, – быстро провозгласил пограничник, просовывая в щель мятый Никин паспорт. – Кстати, за такое состояние документов вообще-то положен штраф. У вас его, что, корова жевала?

– Только стиральная машинка, – успокоила Ника.

Потом сунула паспорт в джинсы и, обернувшись через плечо, сообщила накаченному с волком, что Ангелар был красавец-мужчина.

Лев замер, ожидая, что сейчас случится какая-нибудь неприятность. Или сразу две. Но ничего не произошло. Только сонный Саныч наступил на спящую дворнягу, и та, не просыпаясь, цапнула его за ногу. А Малявка перегнулась через полосатый шлагбаум, обозначающий границу, и её стошнило на территорию Абхазии.

– Мне нравится, как начинается наше путешествие, – философски заметил Лев.

То есть он надеялся, что философски. Но получилось испуганно и жалко.

– Кажется, я проспорила сотню, – вздохнула Ника, глядя на часы. – Последние газели давно уж улетели.

Можно подумать, её волновали только эти несчастные сто рублей! А что им теперь придётся ночевать чёрт-те где в обнимку с бездомными псами – ни капельки.

Но Лев не успел нарисовать себе мрачную картину их ночных скитаний. За спиной раздались тяжёлые шаги накаченного. Наверное, спешил за своим выигрышем.

– Предлагаю сделать так, – произнёс дядька таким тоном, точно выступал на совещании топ-менеджеров. – Я беру такси до Пицунды. Вы втроём втискиваетесь на заднее сиденье и отдаёте мне проспоренную сотку. Идёт?

– Идёт! – не задумываясь, согласилась Ника. – Только нас четверо.

Дядька скептически оглядел тощего Саныча, на 90 процентов состоявшего из зевающей пасти, и пожал квадратными плечами.

– Ну, этот много места не займёт.

Глава третья, где Лев размышляет о том, бывает ли у эльфийских принцесс пирсинг и есть ли в Мордоре коровы

Дорога вглубь неведомой страны показалась Льву дорогой в Мордор. Потому что ехали они в непроглядной тьме. Причём тьма слева была горами, а справа – морем. Об этом он догадался, когда на очередном повороте фары высветили сначала серый морщинистый камень, уходивший вертикально вверх, а потом, резко вильнув вбок – покосившийся пляжный зонт. Зонт был особенно страшен. Он стоял как будто на берегу Ничто. И думать об этом Льву так не понравилось, что он стал думать про морщинистый камень. Будто это нога огромной черепахи – древней Морлы или её сестры. Выходило тоже не очень-то успокоительно.

А Ника танцевала. Ну, насколько можно танцевать со спящей Малявкой на коленях и на заднем сиденье первобытного драндулета, куда набилось на одного пассажира больше, чем он может вместить. В ушах у Ники таинственно мерцали голубые огоньки наушников, и она смахивала на эльфийскую принцессу. Ну, если у эльфийской принцессы бывает пирсинг в носу, выбритая на виске спираль ("лабиринт для вшей", по выражению бабушки) и драные джинсы.

Ника мотала головой, прикрыв глаза, и двигала худыми плечами. Больше она ничем пошевелить не могла. Но вид у неё при этом был такой, будто она слушает самую прекрасную песню на свете.

Льву стало тяжело на неё смотреть. Ему как будто не было места в том счастливом мире, где жила Ника. Сам-то он находился совсем в другом измерении. Где-то в Мордоре, между тьмой и тьмой. Каждая из которых страшнее другой.

И даже если вынуть наушник у Ники из уха и вставить в своё. Даже если попросить воду или таблетку от живота. А она скажет: "Спятил? Как я тебе достану?" – а потом всё-таки достанет. Даже если вцепиться в её руку, как маленький…

Всё равно не получится прорубить портал между двумя их мирами. Лев много раз пробовал. И точно знал, что это невозможно.

И всё-таки попытался ещё раз.

А что ему оставалось делать? Зажатому между тьмой и тьмой?

Громким шёпотом Ника ответила, что скормила весь уголь Малявке и что они скоро приедут. Это она повторяла уже сотый раз, а они всё не приезжали и не приезжали. Лев давно понял, что в таких вещах ей верить нельзя.

В общем – не полегчало.

Тут драндулет опять заложил такой крутой вираж, что они повалились друг на друга, точно доски забора в каком-нибудь глупом мультике. И в свете фар Лев увидел нечто очень странное. И совершенно неуместное здесь, в Мордоре. Но явно живое. Потому что у этого странного был хвост. И этот хвост лениво мотался туда-сюда. С таким видом, будто вокруг не стояла кромешная тьма. И будто всё вообще было хорошо и мирно, а остальное Лев просто себе придумал.

Драндулет накренился ещё сильнее, фары метнулись и выхватили из тьмы рогатую морду. Один рог картинно изгибался вбок половинкой месяца. Другой – задиристо торчал вперёд. Лев никогда не видел коров. И больше всего поразился именно этой асимметрии. Если нарисовать такое в школе, получишь ядовитое замечание. "Где ты видел корову с разными рогами?". Где-где. На трассе Псоу-Пицунда, вот где!

Лев с облегчением заметил, что дорога в Мордор незаметно превратилась в трассу Псоу-Пицунда. Ведь в Мордоре явно не бывает коров.

Коровы теперь попадались на каждом шагу. Они стояли прямо на проезжей части. Некоторые даже лежали. И на машину никак не реагировали. Пожилой водитель, выкручивая руль, чтобы объехать очередное стадо, не проявлял никаких признаков удивления или раздражения.

А рога, насколько успевал разглядеть Лев, у всех коров торчали в разные стороны. И это почему-то успокаивало. Даже радовало. Хотя, казалось бы, чего тут такого?

Глава четвёртая, где ничего не видно, а баба Зоя оказывается то голодным тигром, то молодой женщиной, то чернобородым разбойником

Они вчетвером стояли под единственным фонарем на улице Речная, глядя вслед прыгающему прочь драндулету. Это была даже не Пицунда, а какая-то деревня, в названии которой сначала шли подряд несколько согласных, а потом несколько гласных. Будто кто-то набрал случайные буквы, чтобы составить из них нормальное слово, но ничего не придумал и оставил, как есть.

"Умеет же Ника… " – тоскливо подумал Лев, но тут же со стыдом оборвал мысль, как нитку, торчащую из заношенного рукава.

Всё она умеет. А то, что он позавидовал накаченному дядьке, который вышел из такси возле празднично освещённого отеля в Пицунде и, глумливо пожелав им хорошего отпуска, скрылся за блестящей стеклянной дверью – это его проблемы. И вообще почти предательство. Ника так радовалась, откопав в интернете эту непроизносимую деревню. Потому что на неё хватало денег. А на всё остальное – нет.

И то, что в адресе была указана только улица, разве её вина? Ника честно спросила номер дома, когда смогла дозвониться до хозяйки, которую, если верить объявлению, звали баба Зоя.

"Зачем тебе номер? – прорычала "баба Зоя" голосом голодного тигра. – Любого спроси – меня тут все знают".

Кто же виноват, что они сначала застряли в пробке, потом на границе, потом в стаде? И приехали глухой ночью, когда спросить совершенно не у кого.

«Мне нравится, как начинается наше путешествие» – опять подумал Лев, но вслух произносить не стал, опасаясь, что опять прозвучит как напуганный ребёнок.

Они вчетвером стояли под единственным фонарём на улице Речная. Точнее уже втроём, потому что Малявка плюхнулась на лежащий в пыли рюкзак и отрубилась. Вот кто никогда ни о чём не парится.

Саныч зевал, привалившись к толстенному дереву, которое казалось Льву ногой слона, страдающего неведомой болезнью. Болезнь он придумал, так как с дерева свисали длинные лоскуты коры.

Ника крутила головой с таким видом, будто её привезли в Диснейленд. Где-то невнятно, но угрожающе громыхнуло. Гром? Или что похуже? Например, горные тролли?

– Может, позвонишь этой бабе Зое? – не выдержал Лев.

– Восхищаюсь твоей сообразительностью! – воскликнула Ника. – Но тут нигде не ловит сеть. Глушняк.

Лев ненавидел, когда она так делала. Бесилась, а сама говорила, что восхищается. Утешало только, что Санычу таких комплиментов доставалось в сто раз больше.

"Малоко. Яйца. Сабаки добрые" – прочитал Лев на железном заборе.

Ворота вдруг приоткрылись, и в щель выглянула чёрно-белая старушка. Волосы у неё были белые, а лицо в темноте выглядело почти чёрным.

– Доброй ночи! – обрадовалась Ника. – Вы баба Зоя?

Ворота с грохотом захлопнулись. Вдалеке опять громыхнуло.

«Мне нравится…» – завёл Лев свою любимую пластинку.

Но не успел додумать. Старушка снова высунулась из щели:

– Так Зою я знаю. Это моя соседка. Следующий дом вверх по горе.

Ника вскинула на плечо Малявку, Саныч – рюкзак, и они наощупь двинулись к соседнему дому.

Ворота оказались заперты, но Ника просунула внутрь палец и легко отодвинула щеколду. Будто заходила к себе домой.

– Тут не написано, что собаки добрые, – предупредил Лев.

– Да? А что написано? – невнимательно поинтересовалась Ника, шагая к дому.

– "Лучший в Абхазии шашлык. Не понравится – вернём деньги", – процитировал Лев.

– Вот видишь! – воскликнула она.

Как будто это полностью исключало возможность встретиться со злой собакой.

На их голоса из дома вышел парень в белой футболке. Он зевал так, что мог составить достойную конкуренцию Санычу. Лев представил себе, как они сидят друг напротив друга за столиком для армреслинга и соревнуются, кто шире распахнёт пасть.