Цитаты из книги «Любовь и смерть в прямом эфире»

ятнадцать тому назад. Стоял удивительный сентябрь. Да, именно удивительный, потому что такой теплой погоды в начале осени я больше не могу припомнить. Самое настоящее бабье лето: воздух прозрачен, тих, небо такое высокое и чистое, что кажется, будто повсюду только одно это небо. Потому что листва уже начала желтеть и опадать. И столько появилось воздуха и света! Даже грусть, обычная осенняя грусть по уходящему лету сделалась легкой, необременительной, и я бы даже сказала, сладкой. Возле моего дома рос клен. Листья на нем были не желтые, а огненно-красные. А под деревом какой-то добрый человек поставил скамейку. И недели две кряду я выходила из дома, садилась на эту скамейку под кленом и сидела там часами. Просто сидела и тихо грустила. Мечтала, быть может… И до чего же мне было хорошо! – А потом? – спрашивает Зося. –

Из двух зол мужчина, как правило, выбирает то, путь к которому лежит через желудок.

отому что красивые женщины стареют отвратительно! Они все время скулят и тратят уйму денег на пластику!

Получается, что русский вариант реальной игры – коммунальная квартира.

деле, вчера так психанула? – Не знаю. Что-то тревожно на душе. Как она там? – Все понимают, что речь идет о Зосиной подруге. – Сколько месяцев? – Уже шесть. Как она без меня? – А кто настоящий отец? – Так. Один мужчина. – Понятно, что мужчина, и понятно, что один. – Я не хочу о нем говорить. – Ревнуешь? – Какое тебе дело? – Думаешь, что они могут… – Замолчи! Мне кажется, я этого просто не переживу! – Да брось ты! – Ты не понимаешь. Так трудно найти девушку, которая… – Зося нервно сглатывает. – Словом, которая согласится разделить твой образ жизни. Она, в общем-то, нормальная. То есть могла бы жить и с мужчиной. А вот я не могу. А мне тоже хочется иметь нормальную семью. – Какая же это… Ой! Извини! Зосенька, я не то ляпнула! Я тебе, вообще-то, подарок принесла, – торопливо говорит Люська. – Хотя тебе он, быть может, и не понравится… – Спасибо. – Ты потом посмотришь. Когда я уйду. – Хорошо. Люська кладет Зосе под подушку маленький сверток. Неловкое молчание. – Ладно, я тогда пойду, – говорит Апельсинчик. – Ты вниз-то спустишься? – Зачем? – Посидим, пообщаемся. Разве у нас есть выбор? – Выбор всегда есть. Люська выходит в коридор и там, перед Зосиной дверью, видит взволнованную Виолетту. Блондинка тут же хихикает: – Я так и думала! – Что ты думала? – Что ты попытаешься выкарабкаться. Поздравляю! – На что это ты намекаешь? – На то самое. На розовую любовь. – Дура! – Да ладно! Не пирожками же своими ты удержишься в игре? И не салатом «Цезарь». Люська, не отвечая, бежит к лестнице. А Виолетта без стука заходит в комнату к Зосе: – Привет! – Виделись уже. – Скучаешь? – Нет. Виолетта прыгает к Зосе на кровать, сбрасывает туфли и вытягивает длинные красивые ноги в жирно блестящих колготках: – А вот я скучаю. – Ничем не могу помочь. – Разве? – Слушай, ты точно больная. – Ну почему вы все такие скучные? И каждый по кому-нибудь сохнет. Боишься, что подружка будет тебя ревновать? Так это зря. За пару миллионов она тебе все простит. И мужика и девку. Рискнешь? – Слушай, чего тебе надо? – Предлагаю объединиться. Мы выпихиваем их из игры и остаемся с тобой вдвоем. А там уж как фишка ляжет. – И как ты предлагаешь объединиться? Виолетта уже откровенно разваливается на кровати и томно прищуривается: – Эту ночь я проведу здесь. – Да с чего ты взяла, что я соглашусь? – А у тебя выбора нет. А то все одни только разговоры. Докажи, что у тебя нетрадиционная ориентация. – Точно, больная! – Зося крутит

его укокошили. – Серафима Евгеньевна, вы плохо выглядите, – замечает Зося. – Я в который уже раз потеряла близкого человека… Жизнь так несправедлива. – Расскажите, – просит Виолетта. – Скучно же. – А может, ты для нас спляшешь? – Люська в атаке. – Стриптиз исполнишь? Чего привязалась к пожилому человеку? – Нет, отчего же, – взгляд у Ирисовой неожиданно просветляется. – Я последнее время часто вспоминаю прожитые годы. Как быстро жизнь прошла! А начиналась блестяще: театральное училище, главные роли в спектаклях, съемки в фильмах, успех. Вы не представляете, что это такое: успех! Пьянит не хуже шампанского! Выйдешь на улицу, а вслед восхищенный шепот: «Это же Ирисова! Та самая!» Ах! А какие фильмы снимали тогда! Я была востребована и удивительно счастлива. Один зарубежный режиссер сказал: «Это русская Марлен Дитрих». У меня было удивительное лицо, утонченное, щеки впалые, но в отличие от немки я себе зубы не удаляла. – Какие зубы? – удивляется Люська. – Задние, глазные. Чтобы щеки казались впалыми. У меня врожденный аристократизм, – с гордостью сказала Серафима Евгеньевна. – Я часто играла аристократок. А потом пожилых аристократок. Всю жизнь я обожала нежный сиреневый цвет. И даже псевдоним себе взяла: Ирисова. В молодости у меня были восхитительные воздушные наряды любимого цвета! Мне шила их знаменитая в то время

нее маленькая! Ну и что? – А то! Так редко бывает! А вы еще называете меня плебейкой! – Хватит орать, – говорит Градов. – Ну, маленькая у тебя нога, и что? – Пикантная особенность, – томно тянет Виолетта. – Должно быть, единственная, – замечает Зося. – Нет, я ошиблась, у тебя их две: маленькая нога и такие же маленькие мозги. – А ты мужик, – парирует Виолетта. – И вообще: я девушка необыкновенная. Яша! Моя очередь! Серафима Евгеньевна запыхалась, и Кучеренко ничего не остается, как усадить даму на диван и пригласить на танец Виолетту. Она выше пенсионера почти на голову, но танцевать в туфлях на высоченных каблуках неловко. Вальса Виолетта не выдерживает, тянет Кучеренко на диван: – А мы будем сегодня писать картину? – Какую картину? Ночь на дворе! – удивляется тот. – Подумаешь! Ночью происходит все самое интересное! Яша, проводи меня, а я бутылочку винца прихвачу. – Да, конечно. Кучеренко смотрит на окружающих, словно ища у них поддержки. – Между прочим, это против правил, – говорит Люська. – Мы должны весь вечер сидеть здесь и общаться. Зрители это смотрят. – Зрители смотрят то, что им интересно, – весьма справедливо замечает Виолетта. – А мы хотим провести этот вечер вдвоем.