Чтобы отвлечь детей от мыслей о еде, старик заставлял их читать или читал им сам, когда они уставали. В полутьме глаза старика начинали слезиться и болеть, и тогда они шли в кухню, где оставалась не забитой часть окна и была радость – дневной свет.
Но здесь стояла настоящая стужа, а большую плиту старик топить не разрешал, потому что она пожрала бы последние дрова, и значит, в кухне они долго не задерживались.
А еще старик заводил им граммофон, чей медный раструб, который Антонина обозвала когда-то трубой иерехонской, был похож на цветок подсолнуха, такой же распахнутый, с желтыми лепестками и черной серединкой.
Вся нижняя полка книжного шкафа старика была заставлена пластинками. Осторожно, так, чтобы не захватать, он высвобождал их из конвертов, и они, черные, налитые, тяжелые, леденцово поблескивали, отражая огонек коптилки.
Никогда в мирное время мальчик не слышал, чтобы старик заводил граммофон.
По очереди они крутили деревянную ручку. На каждой стороне пластинки