– Ты видела меня у гадалки, верно? – спросил он. – Это ведь была ты – шоколадница, сующая нос, куда не следовало.

Я вздрогнула, и вовсе не потому, что он, забыв о правилах хорошего тона, опять обратился ко мне на «ты», да еще и обозвал обидным прозвищем. В неровном свете он виделся мне огромным, как медведь, а нос с горбинкой, борода и длинные волосы, и правда, придавали ему вид горного тролля – тут было, отчего перепугаться. Свеча горела жёлтым пламенем, и поэтому борода графа казалась угольно-чёрной, а вовсе не синей, но это ничуть не уменьшало мои страхи.

– Это ведь была ты? – повторил он.

Мне ничего не оставалось, как кивнуть.

– Что ты слышала?

– Ничего, милорд.

Он не поверил и продолжал смотреть выжидающе. Призвав на помощь всю сообразительность, я сказала:

– Я пришла, когда ваш разговор уже был окончен, и вы обвинили Вильямину в шарлатанстве.

– Кому ты рассказала об этом?

– Никому.

– Почему?

Вопрос поставил меня в тупик. Почему?

Помолчав, я ответила:

– Если вы пришли к прорицательнице под маской, то почему я должна раскрывать вашу тайну?

– Значит, болтливость – не твоя отличительная черта?

Я промолчала.

– Мне нравятся твои ответы, Бланш Авердин, – сказал он.

То, что он узнал и запомнил моё имя, неприятно меня поразило. Я опустила глаза, чтобы не видеть его лицо, которое и пугало, и притягивало одновременно. Пугало мрачностью, а притягивало силой, которая, казалось, изливалась волнами от этого человека. Получается, он расспрашивал обо мне своих слуг? Или узнал у наместника имена всех дочерей из семейства Авердинов? В любом случае, подобное внимание от Синей Бороды мне точно ничего хорошего не предвещало.

– Если вы выяснили все, что хотели, разрешите уйти, – я поклонилась, глядя в пол, и поэтому не заметила, как граф поднялся из кресла и подошел ко мне.

Движения его были бесшумными, и я чуть не вскрикнула от неожиданности, обнаружив его стоящим напротив меня – на расстоянии трех ладоней.

– Ты боишься? – спросил он.

– Боюсь? Кого или чего, милорд?

– Меня, – сказал он спокойно.

Я наклонила голову, собираясь с мыслями, а потом посмотрела ему в глаза:

– Нет, я не боюсь вас.

– Обо мне ходят страшные слухи. Меня называют графом Синяя Борода, как злодея из народных сказок. Знаешь об этом?

– Я не доверяю слухам. А вы не сделали ничего, чтобы я вас боялась…

Казалось, он был доволен, потому что отвернулся к столу, как будто прятал улыбку.

– Думаю, ты убедилась, что моя борода чёрная, а вовсе не синяя.

– …но не сделали ничего, чтобы я вас уважала, – закончила я.

Он оглянулся, и взгляд его стал холодным.

– Только твоё уважение или неуважение мне безразличны, – заверил он.

– Охотно верю, – сказала я. – И раз уж мы начали беседовать откровенно, позвольте спросить: вы и правда приехали в наш город, чтобы найти себе новую жену?

– Правда, – ответил он, продолжая разглядывать меня, как диковинного зверька.

Он не сел в кресло, а остался стоять, и его широкоплечая фигура против света свечей казалась особенно огромной. Он подавлял одним своим присутствием, и мне больше всего хотелось побыстрее покинуть эту комнату чтобы освободиться от этого человека. Освободиться? Но я ведь ему не принадлежу?.. Все эти мысли промелькнули в моей голове быстро, как вспышки молний в грозовую ночь, но слова слетели с языка ещё быстрее:

– А что случилось с предыдущей леди де Конмор?

– Упала с лошади и свернула себе шею, – граф произнес это безразлично, словно говорил о подгоревших блинчиках на завтрак.

Его тон задел меня. Если он решит жениться на Констанце, вряд ли она будет счастлива с чёрствым человеком, которого не огорчает недавняя гибель жены.

– Вы говорите об этом с таким спокойствием, милорд… Совсем не похоже на безутешного вдовца.

– А я – счастливый вдовец, – сказал он. – Хочешь знать, почему? Раз уж мы беседуем откровенно?

Голос де Конмора стал вкрадчиво-опасным, а сам он подался вперед, заглядывая мне в лицо. Я почувствовала себя кроликом перед волком, что внезапно выскочил из чащи. Еще немного – и хищник бросится на меня и откусит голову. Или… свернет шею…

– Нет! Оставьте свои тайны при себе, мне они ни к чему, – торопливо произнесла я.

– Разумное решение, – пробормотал он и вдруг коснулся моей рассыпавшейся косы. – Кто же придумал назвать тебя Бланш? У тебя тёмные волосы.

– Когда я родилась, они были белокурыми, как у моих сестёр сейчас, – сказала я, еле сдерживая стремительно забившееся сердце. Этот человек и пугал, и волновал одновременно. Я вдруг подумала, что не смогла бы дать ему оплеуху, вздумай он сейчас, как Реджинальд, требовать у меня поцелуя.

Ладонь графа легла на мою щеку, погладила.

– Разрешите удалиться, милорд, – произнесла я срывающимся голосом, и делая шаг назад.

– Разрешаю, – сказал он и взял мою руку.

Я дрожала, но не сделала попытки вырваться и убежать. Бедный рождественский кролик, угодивший в пасть к волку! Вот кем я сейчас себя ощущала!

– Сожалею, но не смогу попрощаться с тобой по окончании праздника, – сказал де Конмор, поднося мою руку к губам. – Попрощаюсь сейчас.

Не сводя с меня глаз, он поцеловал не тыльную сторону ладони, как полагалось по этикету, а ладонь. Поцелуй получился долгим – гораздо дольше, чем требовали правила приличия. Мужские губы – горячие, твёрдые, опалили мою кожу, но это был самый восхитительный огонь в моей жизни.

Как зачарованная я смотрела на него, не понимая, как получилось, что этот мужчина действует на меня подобным образом. Как будто он объявил меня своей собственностью, но что самое странное – мне вовсе не хотелось этому противиться. Не хотелось освобождаться от его власти. И хотя какая-то частичка меня взывала к здравомыслию, я чувствовала, что окончательно и безоговорочно пропала от этого пронзительного взгляда, от прикосновения горячих губ. В голове так и зазвенели колокольчики – словно новый год уже наступил, и сбылось ожидание зимнего волшебства.

Но граф отпустил мою руку, и стало холодно. Только сейчас я заметила, что камин в комнате не горит, и как мне неуютно в холодной комнате в тонком бальном платье.

– Наверное, это трудно… – сказал де Конмор и замолчал.

Не дождавшись ответа, я спросила:

– Трудно – что, милорд?

– Жить рядом с тобой.

– Милорд?.. – мне показалось, что я ослышалась, но граф уже кивнул на дверь, разрешая уйти.

– Свернешь направо, а затем пойдешь – прямо, до арочной двери. Окажешься как раз в общем коридоре, – он махнул рукой, показывая, что мне надо поскорее удалиться.

Бочком я двинулась к двери, потом повернулась к графу спиной и почти выбежала вон.

Музыка ещё играла, и я нашла танцевальный зал без труда, хотя в этой половине дома не горели светильники. Прежде, чем войти в зал, я проскользнула в дамскую комнату, чтобы привести в порядок волосы. Зеркало отразило меня, и я была неприятно поражена увиденным – растрепанные волосы, помятое платье, оборка на рукаве почти оторвана, глаза и щеки горят, а губы алые, как кровь. Впервые я увидела себя в таком странном образе – диком, ярком, безумном… Неужели, это порыв Реджи породил меня такую? Или всему виной граф?.. Я вспомнила прикосновение его ладони к своей щеке и прикосновение его губ к своей ладони… Почему стало так холодно, когда он отпустил меня?..

– Бланш! Вот ты где! – в комнату вошла матушка. – Куда ты пропала? – она ахнула, увидев испорченную прическу. – Что за вид?!

– Оступилась на лестнице, – солгала я, чтобы не тревожить её лишний раз.

– С каких это пор ты такая неловкая? – поругала меня матушка и тут же занялась моей прической, достав из поясной сумочки гребень. – Но ты ушла к Реджинальду? Как он допустил, чтобы ты упала?

– Его позвал граф, – опять солгала я, – по какому-то важному делу, а мне пришлось возвращаться одной. Там было темно, вот я и споткнулась.

– Главное, чтобы леди Пьюбери не увидела тебя, – матушка наскоро уложила мне волосы, подвязав пряди лентой, которую тут же оторвала от рукава. – Бог знает, что она тогда подумает!

Потом она оторвала и вторую ленту – для симметрии, и мигом выщипала торчащие по шву нитки.

– Ну вот, теперь выглядишь почти респектабельно, – она взяла меня за плечи и покрутила в разные стороны. – Припудри щеки, ты слишком румяная…

– Но девушкам нельзя пользоваться краской! – притворно ужаснулась я, чем рассмешила матушку.

С лукавым видом она достала пудреницу и коснулась пуховкой моих щек и губ.

– Юным девушкам много чего нельзя, но иногда – можно, – сказала она, подмигнув мне.

– Щекотно! – я хотела почесать лицо, но матушка ударила меня по пальцам.

– Не вздумай! И идём поскорее в зал, там танцы в самом разгаре. Возможно, граф уже отпустил Реджинальда? А может, тебя ещё кто-нибудь пригласит. Ты была так мила, когда танцевала с ним. О чем вы говорили?

– Его родители умерли, – сказала я, – он приехал, чтобы уладить кое-какие дела отца. Сказал, что скоро опять уезжает.

– Бедный мальчик, – матушка набожно перекрестилась. – Мы потеряли отца и так страдали, а он остался один на всем белом свете…

– Он не пропадет, – утешила я её, потому что говорить о Реджи мне сейчас совсем не хотелось.

И я сильно сомневалась, что после выходки в зимнем саду Реджи заговорит со мной, не то что пригласит танцевать.

Мы вернулись как раз в тот момент, когда слуги вносили на серебряных подносах новый десерт – торт из безе. Краем глаза я заметила чёрную фигуру графа. Он разговаривал с судьёй и лордом Чендлеем, пока леди Чендлей и жена судьи орудовали ложечками, поедая новое лакомство. Мы с матушкой проходили мимо них, когда леди Чендлей сказала:

– Восхитительно! Этот Маффино – волшебник! Всё так изысканно и просто!

Всегда приятно, когда хвалят дело твоих рук, и неожиданная похвала, пусть даже и адресованная другому, заставила меня замедлить шаг и улыбнуться. Эту улыбку перехватил граф де Конмор, так некстати посмотревший в нашу с матушкой сторону.

– Рад, что вы оценили вкус этого блюда, леди Чендлей, – сказал он громко, явно стараясь, чтобы я услышала. – Оно сделано специально по моему заказу, к этому приему. У него забавное название: «Развалины графского замка».

Обе леди захлопали глазами, не зная, что сказать.

– Вы ошиблись, милорд! – затараторил господин Маффино, оказавшийся рядом – конечно же! – совершенно случайно. – Этот торт называется «Зимний поцелуй», потому что он легкий и сладковатый – как и положено поцелую под омелой.

Это был новогодний обычай – под потолком развешивали омелу, и оказавшиеся под нею должны были поцеловаться. Как всегда господин Маффино поразил всех красноречием и романтикой, и дамы принялись наперебой делать заказы и выспрашивать рецепт.

– «Зимний поцелуй»? – переспросил граф. – Что ж, возможно, я ошибся. Действительно, торт – воздушный, сладкий, с легким послевкусием горчинки от шоколада, но именно она и придает ему особую прелесть. А потом ощущается такой дерзкий хруст обжаренных орешков. Ты пробуешь – и потом вспоминаешь лишь о нём… О «Зимнем поцелуе». Как вы считаете, леди Авердин? Вам понравилось? – он любезно обернулся к матушке. – А вашей дочери понравилось тоже?

Нам ничего не оставалось, как поклониться леди Чендлей и супруге судьи, и присоединиться к их компании – хотя бы для того, чтобы ответить графу.

– Мы ещё не пробовали этот прекрасный торт… – начала матушка, но я её перебила.

Это было очень невежливо, только смолчать после намёков графа я не смогла:

– Конечно, мы оценили его, милорд. Всё, как вы сказали – и сладость, и умеренная горечь… Но при всём уважении, десерт слишком прост. Он может впечатлить провинциальную публику, а где-нибудь в столице на него не обратили бы внимания. Я бы сказала: ему не хватает изысканности, не хватает вкуса, истинного чувства. Этот десерт – неплохая импровизация, но не шедевр.

Матушка незаметно ущипнула меня за руку, а господин Маффино от такого предательства попросту потерял дар речи. Дамы застыли, держа ложечки на весу, и только граф смотрел на меня, как будто я сказала нечто очень приятное.

– Вы, видно, хорошо разбираетесь в десертах, – заметил он. – Много их пробовали?

Учтивый вопрос, который имел особый смысл лишь для двоих – для меня и де Конмора, добавил задора беседе. Я улыбнулась так сладко, что сделала бы честь лучшему десерту из безе, и ответила:

– На самом деле, я не сладкоежка. Не люблю сладкое, и ваш торт, милорд, попробовала лишь по принуждению.

– Бланш! – сказала матушка углом рта и совсем другим тоном добавила: – Вы должны простить её, господин де Конмор. Ваш прием так великолепен, что любая молоденькая девушка потеряет голову…

– Вам не надо извиняться, – заверил матушку граф. – Это прекрасно, когда девушки честны и говорят то, что думают. Хотя я не согласен с леди Бланш – торт очень хорош. Мне посчастливилось наблюдать за его приготовлением, и я был впечатлён.

Я строго посмотрела на него, но не разглядела насмешки, хотя и была к ней готова. Матушка тоже была обескуражена словами похвалы и призвала на помощь всю женскую хитрость.

– О! Я вижу Анну, она зовёт нас! – она подхватила меня под руку и указала в угол зала. – Идем же, Бланш! Это моя вторая дочь, господин де Конмор – Анна. Прошу прощения, мы вас покидаем.

Раскланявшись, мы с матушкой удалились.

– Какой странный разговор вы вели с графом, – сказала она, понизив голос. – Ведь он знает, что ты работаешь в лавке Маффино?

– Да, мама. И был настолько любезен, что снизошел поболтать со мной о тортиках и печенюшках.

– О тортиках… – матушка посмотрела на меня искоса, но сделала вид, что не замечаю её взгляда.

Ужасно хотелось посмотреть на графа, но я сдержалась. Любопытство не красит благородную леди, это точно, а показывать, что меня интересует его персона – это было бы слишком сладко для некоторых.

Пока матушка разговаривала с Анной, я не слышала ни слова, вспоминая наш разговор с де Конмором. Что было его целью? Оскорбить меня? Но никто ничего не понял. Граф хотел меня смутить? Но почему оказался так доволен, когда это не удалось? Его намерением было лишь подразнить?.. Подразнить… Горячая волна прошла по моему телу от сердца до макушки, а потом до кончиков пальцев на ногах. Разве мне не понравилось разговаривать с ним? Разве я не ощущала себя особенной, посвященной в тайну, когда мы говорили о вещах столь сокровенных при посторонних людях? Почему он оказался в саду, где были мы с Реджи? Случайность ли это, или граф… следит за мной?

«Счастливый вдовец… хотите знать, почему… везде суёте нос… трудно жить рядом с вами… поцелуй невозможно забыть…» – голос графа до сих пор звучал в моей голове.

«Ты слишком впечатлительна, дорогуша, – мысленно сказала я себе с издевкой. – Понятно, что скучная жизнь в Ренне располагает к мечтаниям, но ты и в самом деле переела сладостей, если считаешь, что пара двусмысленных фраз показывает особое расположение к тебе».

От размышлений меня оторвал распорядитель бала, который снова потряс посохом с бубенчиками, привлекая внимание гостей, и объявил Танец лилий. На этот танец дамам полагалось приглашать кавалеров – забавно, мило, но страшно волнительно. Мне казалось, я никогда не смогла бы пригласить мужчину и предпочла бы ускользнуть из зала, сделав вид, что у меня внезапно развязалась лента на туфельке или случился какой другой казус, потребовавший бегства в дамскую комнату. В отличие от меня, Анна и Констанца тут же пригласили двух молодых людей и одними из первых заняли места в шеренге танцующих.

– А ты, Бланш? – спросила матушка, посмеиваясь. – Ты чего ждешь? Сейчас разберут самых молодых и красивых!

Ей хорошо было смеяться – возраст и положение вдовы избавляли её от выбора кавалера.

– Милорд очень выделяет ваших милых дочерей, дорогая Леонидия, – произнесла леди Медоус, подобравшаяся к нам с ловкостью кошки. – Констанцу он назвал первой красавицей Ренна, а с Бланш так долго разговаривал…

– Зато Анне не досталось ни слова, ни улыбки, – ответила матушка кротко. – Он всего лишь выполняет роль радушного хозяина, дорогая. Не надо видеть подводных камней там, где их нет.

– Я всего лишь о том… – обиженно начала леди Медоус, но не договорила. – Смотрите, милорда графа приглашает Алария! Я слышала, она недовольна, что милорд отдал звание первой красавицы Констанце…

– Ну что вы, – добродушно возразила матушка, – не поверю, что такая милая девушка станет обижать мою Констанцу!

Но судьба Констанцы в это мгновение меня совсем не волновала, потому что я повернулась, как флюгер, в сторону, где стоял граф. Алария и правда присела перед ним в изящном поклоне, приглашая танцевать, и приглашение было принято. Де Конмор подал девушке левую руку, и они прошли на середину зала.

Вопреки здравому смыслу я ощутила разочарование. Но осмелилась бы я пригласить графа? Это вряд ли.

Алария была чудо, как хороша. Не так красива, как Констанца, но одета гораздо богаче и пышнее. Если моя старшая сестра была нежным цветком, пугливой ланью, то Алария действовала без робости и без смущения. В ней были лишь отточенное изящество и чувство собственного превосходства. Вот она склонила голову к плечу, что-то рассказывает графу, кокетливо опуская ресницы. Он молчит, но слушает с улыбкой.

Коротко вздохнув, я отговорилась головокружением и сбежала в дамскую комнату, где просидела до самого последнего танца. Тут матушка вытащила меня в зал почти насильно:

– С чего это ты изображаешь затворницу, Бланш?! Уверена, что с десяток молодых людей будут счастливы потанцевать с тобой!

Вопреки матушкиным надеждам, никто не пригласил меня, зато для сестер нашлись кавалеры. Я следила за Анной и Констанцой со смешанным чувством радости и сожаления. Они и в самом деле были самыми красивыми, и Констанца не зря была объявлена королевой бала.

Она уже пришла в себя и весело кружилась, держась за руки с молодым человеком, который не сводил с неё восхищенных глаз.

А мои глаза высматривали в толпе танцующих не только сестёр. Но графа не было видно. Хозяин праздника просто исчез. «Я не смогу с вами попрощаться…», – он уже знал, что не станет провожать гостей. Впрочем, Аларии тоже нигде не было видно.

Лорд и леди Чендлей выступили вперед, благодаря всех, почтивших визитом. Вот бал и закончился.