После того как прочли молитву пострижения, послушник подвел Лу Да к алтарю. Помощник настоятеля велел Лу Да снять с головы повязку и разделил его волосы на девять прядей, придерживая их пальцами. Цирюльник обрил Лу Да голову, но когда дошла очередь до бороды и усов, тот вдруг сказал:

– А нельзя ли их мне оставить?

Услышав эти слова, монахи не могли удержаться от смеха.

– Внемлите словам псалма! – провозгласил стоявший на возвышении у алтаря настоятель и начал читать:

– «Ни один волосок не может быть оставлен,

Все шесть органов чувств должны быть очищены.

Тебя должны полностью обрить

Для того, чтобы устранить всякую причину

для беспокойства».

Кончив чтение псалма, настоятель приказал:

– Обрить наголо!

Цирюльник одним взмахом бритвы начисто обрил усы и бороду Лу Да. Помощник настоятеля поднес настоятелю бумагу о пострижении и попросил дать посвящаемому монашеское имя. Взяв бумагу, в верхней части которой было оставлено место для имени, настоятель прочел строку из псалма: «Один луч чудотворного света стоит тысячи слитков золота. Да распространится повсюду блеск учения Будды. И даруется тебе имя Чжи-шэнь, что значит «Познавший глубину».

Даровав Лу Да новое имя, настоятель передал бумагу монаху-писцу, который вписал туда новое имя посвященного и отдал ее Лу Чжи-шэню. Затем настоятель вручил ему монашеское одеяние и сказал, чтобы он облачился в него. После этого казначей подвел Лу Чжи-шэня к алтарю, и настоятель, возложив ему на голову руки, произнес:

– Отныне для тебя должны быть обязательными следующие три правила: быть таким же добрым и всепрощающим, как Будда, следовать истинному учению, почитать и любить своих наставников и друзей. Ты должен выполнять также пять заповедей: не убивать, не красть, не прелюбодействовать, не пить вина и не лгать.

Чжи-шэнь не знал, что при совершении обряда следует отвечать только «могу» или «не могу», и вместо этого сказал: «Я запомню», – что также очень рассмешило монахов.

Когда церемония пострижения была закончена, Чжао пригласил монахов в трапезную, где всем, независимо от звания и положения, преподнес подарки. Затем келарь ввел в трапезную Лу Чжи-шэня и, приказав ему поклониться старшим и младшим братьям, усадил его у статуи Будды, позади остальных монахов. На этом можно закончить описание этого дня.

На следующий день Чжао собрался домой. Он простился с настоятелем и на все уговоры погостить отвечал, что ему надо возвращаться к себе. После утренней трапезы все монахи вышли к воротам проводить Чжао. Сложив ладони и кланяясь, он сказал собравшимся:

– Достопочтенный настоятель и отцы-монахи! Во всех своих делах вы проявляете милосердие и сострадание. Мой младший брат Чжи-шэнь – человек простой и прямодушный. Возможно, что он не всегда будет учтиво и вежливо вести себя, случайно обидит кого-нибудь словом или нарушит высокие правила монастырского устава. В таком случае я очень прошу вас, ради меня, недостойного, будьте снисходительны к нему.

– Не тревожьтесь, господин Чжао, – отвечал на это настоятель, – мы постепенно научим его читать священные книги и песнопения, будем разъяснять божественное учение и откроем ему путь к самосозерцанию.

– Когда-нибудь я постараюсь отблагодарить вас за все заботы о моем названом брате, – промолвил Чжао.

Потом он подозвал к себе Лу Чжи-шэня, отвел его в сторону под сосны и потихоньку сказал ему:

– Дорогой брат! Теперь тебе придется расстаться со своими старыми привычками. Ты должен вести себя соответственно заповедям и не быть гордым и заносчивым. В противном случае ты поставишь меня в неудобное положение. Ну, береги себя и будь здоров. Всю необходимую одежду я буду тебе присылать. – Вам нет надобности предупреждать меня, дорогой брат, – ответил Лу Чжи-шэнь. – Я буду исполнять все обряды и вести себя как полагается.

Чжао еще раз попрощался с настоятелем и со всеми монахами, сел в носилки и отправился домой. Слуги понесли за ним пустые носилки и корзины, в которых были доставлены подарки. А настоятель монастыря в сопровождении монахов вернулся к себе.

Что касается Лу Чжи-шэня, то, миновав зал, где он принимал постриг, он повалился на скамью, предназначенную для самосозерцания, и сразу же уснул. Монахи стали расталкивать его, приговаривая:

– Так нельзя! Раз ты стал монахом – должен учиться, как предаваться самосозерцанию!

– Я хочу спать! Это мое личное дело и никого не касается! – возмутился Лу Чжи-шэнь.

– О, милосердное небо!¹⁹ – воскликнули монахи.

– Причем тут угорь? – изумился Лу Чжи-шэнь. – Я и черепах едал.

– Ну и беда с ним! – вскричали монахи.

– Почему же горько? – спросил, недоумевая, Лу Чжи-шэнь. – У черепахи большое брюхо, она жирная и на вкус очень приятна.

Тут монахи оставили Лу Чжи-шэня в покое и больше не мешали ему спать. На следующий день они все же решили пойти к помощнику настоятеля и доложить ему о недостойном поведении нового брата. Но помощник стал их уговаривать:

– Ведь настоятель сказал нам, что когда-нибудь Чжи-шэнь достигнет высшего совершенства и никто из нас не сможет с ним сравниться. Ясно, что настоятель потворствует Чжи-шэню, и пока ничего с ним не поделаешь. Оставьте его в покое.

Монахи ушли восвояси.

А Лу Чжи-шэнь, видя, что его больше не тревожат, каждый вечер разваливался на скамье для самосозерцания и засыпал, раскинув руки и ноги. По ночам на весь монастырь разносился его громоподобный храп. Свои нужды он, к великому ужасу всех монахов, отправлял прямо позади храма и загадил все кругом.

Монастырские служки отправились к настоятелю и стали жаловаться:

– Лу Чжи-шэнь не соблюдает никаких приличий. Он ведет себя совсем не по-монашески! Как же можно держать такого человека в монастыре?

– Вздор! – сердито сказал им настоятель. – Мы не должны забывать нашего покровителя. Брат Чжи-шэнь исправится.

После этого никто больше не решался заговаривать о новом монахе.

Так прошло около пяти месяцев, в течение которых Лу Чжи-шэнь, сам того не замечая, постоянно нарушал спокойную жизнь монастыря на горе Утай. От длительного безделья его стали одолевать различные мысли. Однажды в начале зимы выдался прекрасный тихий день. Чжи-шэнь надел черную рясу, подвязался блестящим черным поясом, обулся в монашеские туфли и большими шагами вышел из монастыря, направляясь куда глаза глядят. Дойдя до беседки, расположенной на склоне горы, он сел на скамейку с высокой спинкой и задумался: «Что за никудышная жизнь! Раньше я каждый день пил хорошее вино, ел вкусную пищу, а теперь меня сделали монахом, и я уже начал сохнуть с голоду! Вот и Чжао что-то долго не присылает своих людей с провизией. Я уже ко всему потерял вкус! Достать бы где- нибудь вина, может быть, на душе стало бы полегче».

Только Лу Чжи-шэнь подумал об этом, как вдалеке увидел человека, который нес на коромысле две кадушки, закрытые крышками. В руках этот человек держал оловянный кувшин для подогревания вина. Подымаясь в гору, неизвестный распевал:

 
Где на склонах Цзюлишань
Был жестокий бой,
Старый меч нашел пастух
И унес с собой.
Легкий ветер пролетел
Над рекой Уцзян,
Поднял пенную волну,
Разогнал туман.
Словно юная Юй-цзи²⁰
С песней проплыла,
От жестокого бавана
Навсегда ушла!
 

Сидя в беседке, Лу Чжи-шэнь поджидал, пока человек с ношей приблизится. А тот опустил кадушки на землю у самой беседки и остановился передохнуть.

– Послушай-ка, приятель! – обратился к нему Лу Чжи-шэнь. – Что это у тебя в кадушках?

– Доброе вино.

– Сколько возьмешь за кадушку? – спросил Чжи-шэнь.

Человек удивился:

– Ведь ты же монах! Верно, хочешь посмеяться надо мной?

– Буду я еще с тобой шутить! – рассердился Лу Чжи-шэнь.

– Это вино, – отвечал человек, – я приношу в монастырь для продажи работающим там мирянам: истопникам, носильщикам, уборщикам. Если мы, торговцы, будем продавать вино монахам, нас сурово накажут, отберут деньги, которые выданы на торговлю, и выгонят из жилищ. Все мы торгуем на монастырские деньги и живем в домах, принадлежащих монастырю. Как же я могу осмелиться продать тебе вино?

– Так ты и в самом деле не хочешь продать мне вина? – спросил Лу Чжи-шэнь.

– Хоть убей, не продам! – отвечал продавец.

– Убивать я тебя не стану, – сказал Лу Чжи-шэнь, – но вина ты должен мне продать!

Видя, что дело плохо, продавец подхватил было свой товар, но тут Чжи-шэнь выскочил из беседки, ухватился обеими руками за коромысло и пнул продавца ногой прямо в пах. Тот, схватившись обеими руками за живот, так и присел на землю и долго не мог подняться.

Тем временем Чжи-шэнь втащил обе кадушки в беседку. Подобрав кувшин, он принялся пить неподогретое вино и быстро осушил одну кадушку. Затем он крикнул торговцу:

– Эй, парень! Приходи завтра в монастырь за деньгами!

Боль у продавца постепенно унялась. Боясь, что настоятель узнает об этом происшествии и запретит ему торговать, парень сдержал свое негодование. Ему было уже не до денег. Он разлил оставшееся вино поровну в обе кадушки, схватил коромысло и бегом пустился с горы.

Лу Чжи-шэнь посидел еще немного, вино ударило ему в голову. Он вышел из беседки и, развалившись под сосной, окончательно опьянел. Тогда он спустил с плеч свою черную монашескую одежду, отчего на его обнаженной спине открылась цветная татуировка, обмотал рукава вокруг поясницы и, размахивая руками, как птица крыльями, стал подыматься в гору. Так он добрался до монастырских ворот. Два привратника, издали заметив, что он пьян, вооружились граблями и преградили ему дорогу.

– Ты последователь Будды! – закричали они. – Как смел ты напиться? Разве ты слеп и не читал правил, где говорится, что нарушивший заповедь о непотреблении вина приговаривается к сорока ударам палками и изгоняется из монастыря? А привратник, допустивший пьяного монаха в монастырь, получает десять палок. Ступай-ка ты скорее отсюда, тебе же лучше будет.

Но Лу Чжи-шэнь не так давно стал монахом и не забыл еще своих старых повадок. Свирепо вытаращив на привратников глаза, он заорал:

– Ах вы разбойники этакие! Вы что же, хотите побить меня? Давайте-ка померяемся силами!

Один из привратников, видя, что дело плохо, побежал доложить о буяне казначею, а другой попытался преградить Лу Чжи-шэню дорогу бамбуковыми граблями, Чжи-шэнь одним движением отбил грабли, размахнулся и закатил привратнику такую пощечину, что тот зашатался и с трудом удержался на ногах. Тогда Чжи-шэнь ударил его еще раз кулаком, и привратник свалился у ворот, завопив от боли.

– На этот раз я тебя милую, – сказал Лу Чжи-шэнь и, пошатываясь, вошел в монастырь.

Казначей, услышав о том, что произошло, собрал человек тридцать истопников и носильщиков, вооружил их палками и вышел из западного флигеля навстречу Лу Чжи-шэню. А тот, завидев их, дико заревел и бросился к ним. Люди, шедшие усмирять пьяного, не знали, что еще недавно он служил в войсках. Испугавшись его вида, они поспешно отступили к складу и закрылись там на засов.

Тогда Чжи-шэнь вскочил на крыльцо, ударил в дверь кулаком, а потом ногой и распахнул ее. Его противникам бежать было некуда. Чжи-шэнь отобрал у них палки и выгнал из склада. Казначей побежал к настоятелю и доложил о случившемся. В сопровождении пяти служителей настоятель подошел к флигелю и крикнул:

– Чжи-шэнь, перестань буйствовать!

Тот, хоть и был пьян, все же узнал голос настоятеля, отбросил палку, поклонился ему и, указывая в сторону склада, сказал:

– Я выпил всего две чашки вина и никого не обидел, и вдруг целая толпа прибежала меня бить.

– Ради меня, – сказал настоятель, – отправляйся скорее спать; завтра мы поговорим.

– Если бы не настоятель, я убил бы кое-кого из вас, лысых ослов, – сказал Чжи-шэнь, обращаясь к монахам.

Настоятель приказал служителям уложить Чжи-шэня в постель. Завалившись, он тотчас же захрапел.

Старшие монахи, окружив настоятеля, стали говорить ему:

– Мы же предупреждали вас, почтенный отец. Что теперь делать? Разве можно держать в монастыре этого дикого кота, оскверняющего чистые правила Будды?

– Правда, сегодня он доставил нам немало хлопот, – отвечал настоятель, – но верьте, придет день – и он станет совсем иным. Ничего не поделаешь, ради нашего благодетеля Чжао придется и на этот раз простить его. С завтрашнего дня я сам примусь за него.

Расходясь по своим кельям, монахи переглядывались и говорили друг другу:

– Ну и настоятель! Ничего не хочет понимать!

На другой день после утренней трапезы настоятель послал за Чжи-шэнем послушника. Оказалось, что Чжи-шэнь еще не вставал, и посланный решил подождать его пробуждения. Вдруг Чжи-шэнь вскочил и, набросив на плечи одежду, босой, опрометью выбежал из кельи мимо испуганного послушника.

Послушник выбежал вслед посмотреть, куда побежал Чжи-шэнь, и не мог удержаться от смеха: тот сидел около храма и справлял нужду. Дождавшись, пока Чжи-шэнь покончит со своими делами, послушник сказал ему, что его вызывает настоятель.

Когда Чжи-шэнь явился к настоятелю, тот стал упрекать его:

– Хоть ты и бывший военный, Чжи-шэнь, но наш благодетель Чжао рекомендовал тебя в монахи, и я при пострижении наставлял тебя пяти заповедям – неприменным правилам поведения монахов: не убивай ничего живого, не воруй, не прелюбодействуй, не пей вина и не лги! Первое, от чего должен отказаться принявший монашеский обет, это от вина. Как же случилось, что вчера ты напился пьяным, избил привратника, сломал двери на складе, разогнал всех служителей, кричал и ругался? Разве такое поведение достойно монаха?

– Я никогда больше не буду так поступать, – сказал Чжи-шэнь, почтительно преклоняя колени перед настоятелем.

– Ты ведь пошел в монахи, – продолжал настоятель, – как же ты осмеливаешься нарушать не только заповедь о запрещении вина, но и другие святые правила буддизма? Если бы не наш покровитель Чжао, я тотчас выгнал бы тебя из монастыря. Смотри, не повторяй подобных поступков!

Чжи-шэнь встал и, сложив ладони, сказал:

– Впредь я не посмею так вести себя.

Оставив Чжи-шэня в своей келье и позавтракав с ним, настоятель ласково уговаривал его вести себя, как положено монастырским уставом. Потом он подарил Чжи-шэню рясу из тонкой материи, пару монашеских туфель и послал его в храм.

Но тому, кто привык к вину, трудно отказаться от этого удовольствия. Недаром говорится: «С вином дело ладится, с вином и провалится». Даже не слишком храбрый человек, выпив вина, становится смелее и развязнее, а уж что говорить о человеке с характером свободным и независимым!

После описанного скандала Лу Чжи-шэнь месяца четыре не осмеливался выходить из монастыря. Но вот во втором месяце, когда день выдался особенно теплый, он вышел за ворота. Побродив около монастыря, он засмотрелся на гору Утай и даже невольно воскликнул: «Как красиво, как замечательно!» Внезапно ветерок донес до него металлический звон «дин-дон-дин-дон», который раздавался внизу, у подножья горы.

Чжи-шэнь вернулся к себе в келью, взял немного денег, положил их за пазуху и медленно спустился с горы. Миновав арку с надписью «Обетованная земля Утай», он увидел поселок из семисот домов. Здесь шла бойкая торговля: продавали мясо, рыбу, овощи, вино, хлеб.

«Вот чертовщина! – подумал Чжи-шэнь. – Если бы я раньше знал, что близко имеется такое местечко, я не стал бы драться из-за той кадушки, а давным-давно купил бы себе вина здесь. За последние дни я, кроме воды, ничего и не пил. Пойду-ка посмотрю, что здесь можно достать».

Звуки, которые он слышал еще на горе, доносились из кузницы, где ковали железо. Рядом находился постоялый двор, на воротах которого висела вывеска: «Гостиница отца и сына».