Княжий сын. Отцовский меч
Пролог

Брянское городище. Середина лета 55-го года от Последней Войны.

Я бросил взгляд на беснующуюся передо мной толпу. Сколько их здесь? Три сотни? Пять? Скорее всего, посмотреть на казнь собрались все незанятые жители Брянска, вне зависимости от рода деятельности и достатка.

Тут были и зажиточные горожане в расшитых кафтанах и дорогих кожаных сапогах, и нищие в лохмотьях. Наметанным взглядом я сумел увидеть в толпе как минимум троих профессиональных воришек, замаскированных под просителей милостыни. Для таких казнь – праздник, возможность почти безнаказанно пошарить в карманах у отвлекшихся на развернувшееся представление людей.

Толпа жаждала крови и бесновалась. Не знаю почему, но меня смешило то, что холодную голову сохраняли как раз карманники, три десятка городской стражи, да главные действующие лица. Судья, служитель Красного Тельца, и палач. Правда они не могли позволить себе потерять голову, ведь казнь – это не только веселое представление и правосудие в одном действии, но и строгий ритуал, который никак нельзя нарушить.

Впрочем, основная роль в сегодняшней постановке отводилась мне. И хоть, я и пытался бодриться и делать вид, что способен сохранить дух даже в такой ситуации, мне постоянно приходилось сглатывать слюну и сдерживать дрожь в коленях. Руки, наверное, тоже тряслись бы, не будь они туго связаны за спиной несколькими витками стальной проволоки.

Не каждый день тебя прилюдно вешают. Честно говоря, у меня это вообще в первый раз. Хотелось бы надеяться, что и не в последний.

День выдался приятный. Теплый ветерок обдувал мое тело через множество отверстий в робе, которую мне выдали специально для казни. Солнце ярко светило, но не в глаза, чуть со стороны, с Заката. Площадь будто специально построили таким образом, чтобы во время разворачивающихся на ней представлений, ничто не могло отвлечь зрителей.

Судья заколотил в специальный колокол, подвешенный на эшафоте, толпа практически моментально замолкла, обратив все внимание на служителя закона. Убедившись в этом, он опустил ритуальную булаву – символ власти – и начал свою речь.

– Двадцать пять лет назад, – разнесся над площадью его мягкий, но при этом удивительно сильный голос. – Князь Кирилл собрал наши земли, объединил разрозненный Последней Войной народ и дал отпор пришедшей с восхода Орде.

Последней Войной было принято называть конфликт, положивший конец прежнему порядку. Я не знаю толком, что тогда произошло, но за последующие тридцать лет, которые обозначали, как Темные года, человечество оказалось отброшено на долгие века назад. Почти все технологии оказались утеряны, и выжившим снова пришлось учиться жить с земли. Как раньше.

– Шестнадцать лет назад князь покинул нас, не оставив потомков, – судья очевидно решил зайти издалека. – Перед смертью он передал власть пятерым наместникам, которые мудро правят нашим народом и по сей день. Олег, человек, который сегодня предстал перед нами, совершил страшное преступление. Он выдает себя за сына князя Кирилла. Это самозванец, решивший захватить власть в свои руки, отобрав ее у законных правителей.

С точки зрения местных я действительно был самозванцем. Да и, честно говоря, отца своего я не знал, так что и сам иногда сомневался в собственной правоте. В последнее время, правда, все реже и реже.

А толпа и так прекрасно знала, за что меня собирались казнить. В конце концов, мы навели немало шороху в местных землях, да и награда за мою голову составляла не много не мало – полторы тысячи серебряных рублей.

– За это, а также за организацию вооруженной банды, разбой и грабеж, судом Пяти княжеств, он приговаривается к смерти.

Насчет организации банды он, может, и был прав, дружину я успел собрать. Но вот грабежом мы не промышляли. Даже наоборот – били разбойников везде, где встречали, и даже отнятое селянам возвращали, хотя могли и себе оставить.

– Ты отказал жрецу Красного Тельца, когда он пришел, чтобы облегчить свою долю, – обратился ко мне судья. – Но Красный Телец милостив, и готов принять даже того, кто совершил такое страшное преступление как ты. Отрекись от своей лжи, публично прими покаяние, откажись от ложной веры, и останешься жив. Смертный приговор будет заменен пожизненной ссылкой на рудники.

Жрец кивнул, будто подтверждая слова судьи, хотя это и не требовалось. Толпу устроило бы и публичное раскаяние. По накалу страстей это было бы ничуть не хуже, чем казнь.

– Я говорю правду, – попытавшись пожать плечами, ответил я. – Я не собираюсь лгать всем и себе только чтобы выиграть пару лишних месяцев жизни, пока меня не забьют надсмотрщики.

– В таком случае ты будешь казнен через повешение, как лжец и вор, – заключил судья, и снова ударил по колоколу. – Можешь высказать свое последнее желание.

Черт знает, кто выдумал этот дурацкий ритуал, но последнее желание разрешалось высказать даже самым отпетым разбойникам и убийцам. Не позволялось это только обвиненным в колдовстве, тех выводили на казнь с заклеенными пчелиным воском ртами. Впрочем, их чаще всего казнили иначе – сжигали на кострах. Если были сомнения, то подвергали испытанию водой, бросая в Десну, предварительно привязав к ногам мешок с камнями.

Многие осужденные начинали умолять о пощаде, валялись на колени, что практически мгновенно пресекалось палачом. Но я не собирался доставлять своим мучителям такого удовольствия.

– Принесите кружку пива, – слегка охрипшим голосом попросил я. – Грустно помереть трезвым.

Судья посмотрел мне в глаза и понимающе усмехнулся. Пока отправят слугу до харчевни за углом, пока объяснят трактирщику про последнюю волю осужденного, пока принесут кувшин, пройдет не меньше пяти минут. Видимо, слуга закона решил, что я пытаюсь таким образом продлить свою жизнь.

– Мы услышали твою волю, – он кивнул кому-то из прислужников.

Толпа зароптала. Они уже ждали, что вот-вот произойдет сокровенное, вот-вот осужденный лишится жизни. И то, что казнь отодвигалась, им совсем не понравилось.

Впрочем, делать им все равно было нечего, оставалось только ждать.

Я улыбнулся. Хоть в чем-то я сумел им насолить. Не так уж и плохо, верно?

Скоро слуга вернулся с большой глиняной кружкой и передал ее палачу. Естественно, что сам я ее взять не мог. Заплечных дел мастеру пришлось поднести емкость к моим губам, только я не понимал, зачем он при этом разжал мне челюсти второй рукой, будто меня надо было поить насильно, а не я сам попросил пива.

Хмельной напиток оказался горьким и теплым, выдохшимся, почти без пены. Похоже, что скряга-трактирщик налил его с самого дна почти пустого бочонка. Ну да, смертнику ведь и такое сгодится.

Тем не менее, я выхлебал поднесенную кружку до дна, хоть не меньше половины и пролилось по моему лицу и шее, испачкав робу. Палач передал емкость слуге, понимающе кивнул мне, схватился за кожаный шнурок на шее и резким движением сорвал деревянный нательный крест. Аккуратно, будто извиняясь, сложил и сунул в единственный нагрудный карман на моем одеянии.

Какая разница, все равно хоронить меня собирались на холме за городом, рядом с другими осужденными преступникам. Да и христианство тут было не в чести. Хоть моих братьев по вере и не преследовали в открытую, но сильно недолюбливали.

Он обошел меня, и уже через мгновение на мои плечи легка крепкая конопляная веревка. Здравствуй, подруга. Скольких ты уже лишила жизни? Вот пришел и мой черед.

Если веревка рвалась, то осужденного отпускали. Тоже проверка своего рода. Только вот случалось это один раз на тысячу, и дело было вовсе не во вмешательстве местного божка, а в обычной нерадивости палача, забывшего сменить перетершееся орудие казни.

Петля затянулась, плотно обхватив мою шею.

– Отче наш, сущий на небесах, – заговорил я.

Сапоги палача глухо бухали по доскам помоста. Здесь рычагам и люкам предпочитали хитрую систему из блоков. Палач крутил колесо, медленно подтягивая веревку вверх. Наверное, это больно.

– Да святится имя Твое, – продолжал я. – Да приидет царствие Твое.

Меня потянуло вверх. Медленно, почти нежно. Касания веревки напоминали об объятиях матери.

– Да будет воля Твоя и на земле, как на небе.

Конструкция скрипела под моим весом, но я все еще мог стоять, правда, лишь опершись носками.

– Хлеб наш насущный дай нам на сей день, – прохрипел я. – И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим.

Меня подтянуло еще выше, ноги оторвались от помоста.

– И не введи нас в искушение, но избави нас от лукавого, – уже не проговорил, а пробулькал я, пытаясь втянуть в себя воздух. В глазах потемнело.

Аминь.

Глава 1

Брянское княжество. Васильево село. Ранняя осень 54-го года от Последней Войны.

– Олежка, – кто-то потряс меня за плечо. – Олежка, вставай.

Я приоткрыл глаза, и увидел нависшее надо мной бесконечно любящее лицо матери. А это означало, что притворяться спящим больше нет смысла. Мама всегда безошибочно угадывала момент, когда я проснулся, и бесцеремонно гнала меня из постели. Особенно, когда ей действительно было что-то нужно.

Да, даже, если она просто решила, что я слишком залежался, и мне следует заняться чем-нибудь полезным.

– Но мама, мы же всю ночь травы собирали, – пробормотал я, пытаясь имитировать сонный голос.

– Да, но я-то уже несколько часов как встала, – возразила мать. – Вставай, надо воды в баню натаскать, а потом мне твоя помощь понадобится.

Пришлось подниматься. Я уселся на набитой соломой подстилке и принялся сворачивать одеяло. С детства меня приучали, что вокруг должен быть порядок, тогда он же будет и в голове, и все дела пойдут на лад.

Впрочем, не сказать, что это правило работало всегда.

– Умывайся и одевайся, – мама задержалась в дверях. – Завтрак на столе, потом пойдешь за водой, котел почти пустой. Сам ведь знаешь…

– В чистом теле чистый дух, – ответил я, отложив в сторону свернутое покрывало.

Мать рассмеялась звонким девичьим смехом и упорхнула. Подобно всем женщинам нашего села, она носила длинное платье, подол которого волочился почти по самой земле. Правда, если большинство из них предпочитало практичные серый или коричневый тона, то мама больше любила зеленый. А еще она никак не прикрывала волосы, и носила длинную, до пояса, косу с вплетенными в нее цветными лентами.

Я не знал сколько лет моей матери, но по обычаям, подтвержденным словами жрецов Красного Тельца, такие косы дозволялось носить только незамужним девушкам, еще не познавшим мужчины. Почему моя мать одевалась так, если имелось неоспоримое доказательство того, что мужчина у нее когда-то все-таки был, в виде моего существования?

Отца я не знал. С раннего детства, как только выучился разговаривать, выспрашивал у нее, что это был за человек, но ответа так и не получил. Вернее, отвечать-то она отвечала, но это каждый раз были какие-то байки и прибаутки, которым не поверил бы даже трехлетний ребенок.

– Ты так и будешь там сидеть? – послышался с улицы голос матери.

Вздохнув, я поднялся с места, вышел из каморки, которую за семнадцать лет привык воспринимать своей, и оказался в основном помещении нашей избы. Здесь все было привычно и понятно: большая печь с дымоходом, полати, несколько полок вдоль стен, завешенных расшитыми полотнищами, несколько маленьких окошек для продуха. Единственное большое окно сейчас было открыто, и на столе возле него стояли блюдце и миска, прикрытые полотенцами, и большая глиняная чашка.

В миске оказалась пшенная каша, щедро сдобренная сливочным маслом. На блюдце – кусочек манника, который мать готовила вчера. В чашке был уже остывший травяной чай.

Быстро пробормотав слова благодарности Красному тельцу, я умял приготовленный матерью завтрак, собрал блюдца одно в другое, прихватил кружку, и двинул на улицу. Миновал сенца, в которых стоял привычный тяжелый дух трав, развешенных для просушки.

Я более-менее разбирался в растениях. Умел правильно собрать и засушить, приготовить и отвары, и мази, и настойки, а все потому что мать нещадно гоняла меня по этому делу. Еще бы, ведь именно оно и было причиной относительной зажиточности нашей семьи. И, наверное, одной из причин того, почему матери прощали многое, чего не стали бы терпеть от других женщин Васильевского села.

Дело было даже не во внебрачном сыне, нравы у нас были более чем свободные, да и беременность до брака воспринималась не как порок, а как достоинство – значит, женщина здорова, не бесплодна. К тому же многоженства жрецы Красного тельца никак не порицали, а совсем наоборот, всячески поощряли. Считалось, что у мужчины может быть столько женщин, сколько он способен обеспечить, и столько детей, сколько он способен прокормить и воспитать.

Дело было в другом. Мне этой весной исполнилось семнадцать, а значит, матери было никак не меньше тридцати трех – тридцати четырех лет. С точки зрения местных это было недопустимо, чтобы женщина на середине своего четвертого десятка оставалась незамужней.

Но терпели. Да, я частенько слышал, как бабы у колодца или родника шептали друг-другу что-то про ведовство, и прочее, и быстро умолкали, едва стоило мне подойти поближе. Да, несколько раз мне приходилось драться с другими мальчишками, которые заявляли мне, что мать моя – ведьма.

Но постепенно это сошло на нет.

Оказалось, что я и правда провалялся почти весь день, что неудивительно, ведь с холмов мы с матерью вернулись только перед самым рассветом. Она всегда говорила, что один летний день весь год кормит и, хоть мы и не пахали землю, а зарабатывали другим, это было все равно справедливо. Зимой-то травы не растут.

Подошел к бадье, стащил с себя рубаху, повесив на ветку дерева, и бросил взгляд на свое отражение на поверхности водной глади. Глуповатая у меня рожа, как ни крути. Вроде и лицо правильной формы – не круглое, но и не вытянутое. Вроде и нос тонкий, и уши не торчат. Но все равно, есть что-то такое, что выдает деревенского паренька.

Когда в том году осенью с дядькой Фомой ездили на ярмарку в Брянск, как я ни старался приодеться по-городскому, натянув вместо обычных рубахи и ботинок на деревянной подошве кафтан и подаренные матерью кожаные сапоги… Все равно, все поняли, что из деревни.

Может быть, дело в стрижке? Намочив ладонь, я попытался пригладить неровные волосы с короткой челкой, но так вышло только хуже. Отбросив желание плюнуть в свое отражение, выбросил из бадьи занесенный туда ветром лист яблони, и принялся умываться, шумно плеща водой и отфыркиваясь.

Закончив с этим, снова оделся, подпоясавшись веревкой, взъерошил волосы, чтобы они торчали в разные стороны и пошел к сараю мимо курятника, где квохтали, жалуясь на свою нелегкую птичью жизнь, с десяток несушек.

Мать сидела на скамье у бани, что-то перетирая в ступе.

– Собрался? – спросила она, бросив на меня взгляд. – А волосы чего взъерошил?

– С прилизанными глупо выгляжу, – ответил я.

– Так ведь и так не лучше, – она снова засмеялась. – Ладно, как этой осенью снова в город поедете, дам тебе пару монет, зайдешь в бани и пострижешься по-городскому. А сейчас, бери ведра, коромысло, и натаскай воды. Потом баню затопишь.

– Пусть бабы таскают с коромыслом, а я и прямо так могу, – ответил я, схватив оба пустых ведра в одну руку и, не слушая материнских возражений, двинулся к калитке.

Подпрыгнул по дороге, сорвал крупное зеленое яблоко с низко висящей ветки, потер его о рубаху и откусил. Оно оказалось слегка кислым, но это ничего, сорт такой.

За водой можно было пойти к колодцу, что в центре деревни, или к роднику на окраине. Я решил отправиться к роднику, он и ближе к нашему с матерью дому, и набирать воду оттуда вышло бы быстрее, чем вертеть колоду. Тем более, что ключ у нас бил на холме, то есть, подниматься туда нужно было с пустыми ведрами, а идти с горы с полными выходило бы полегче.

Поэтому я повернулся спиной к деревне и пошел в гору, гремя ведрами и продолжая грызть яблоко. Утоптанная десятками ног тропинка под подошвами нещадно пылила, будто по ней ехал отряд конных, а не поднимался один паренек.

Развернувшись, я посмотрел вниз, на деревню, на родное Васильевское село. Или Васькино, как многие жильцы его ласково именовали. Почему его так назвали, в памяти местных не сохранилось. Да и не задумывался, наверное, никто.

Всего-то десятка два домов, в каждом по одной-две семьи. И несколько строений побольше: харчевня с просторным двором, где проводят все местные празднества, дом стражи, и гордость Васильевского села – храм Красного тельца. Единственный на ближайшие пять или шесть сел, из-за чего, жрец тамошний был очень занятым человеком. Ну так, единственный божий служитель на пару десятков километров, вечно в трудах и разъездах. Ни одна свадьба и ни одни похороны без него не обходятся.

В общем, маленькое село. Отсюда кажется, что на ладони уместиться может, здания все, как игрушечные. Вон, от дома пекаря Петра дымок поднимается, значит, скоро можно будет свежей выпечки купить. Хлеба-то на семью каждая хозяйка сама может сготовить, если мука будет, а кренделей, да рогаликов, как он делает, да с посыпками разными…

А вон, от дома стражи в разные стороны расходятся наши бравые сторожа. Почему их так назвали, не знаю, но есть у них и доспех, и оружие. Хотя, на все Васильевское село их всего-то с десяток человек. Да и делать им что-то не так уж часто приходится: во время праздников перепивших селян вразумить, иногда драчунов разнять. Насчет того, что они против разбойников сдюжат, я сомневался, но ведь в таком случае все деревенские мужики соберутся, а их здесь не меньше полусотни. С вилами, да рогатинами, но все равно, намнут бока, кому хочешь.

Хотя, старший из сторожей, дядька Виталий, рассказывал, что он еще в дружине самого князя Кирилла ходил, и с Ордой воевал. Только вот, сколько я у него не просил, меня научить с мечом обращаться, он отказывается. Наверное, мать запретила тайком, чтобы я от лекарских занятий не отвлекался, а сама не говорит.

Единственное кирпичное здание в деревне – тот самый храм. И не только для того чтобы подчеркнуть величие и богатство церкви Красного Тельца, но и потому что это – убежище. При необходимости там можно было бы спрятать всех детей и женщин нашего села.

Чуть в стороне, будто одеяло лоскутное, пашни раскинулись. Правда на большинстве просто черная земля – где-то уже сжали, а где-то озимые посадили. Ну и зеленые есть, те, что под паром. Пшеница, просо, овес, рожь – все здесь сажают, и урожаи хорошие. Рядом – репа, картошка, бурак, гарбузы… Скоро тоже собирать будут, но я в этом обычно не участвую. Мы с матерью не с земли живем.

Земли кругом сколько угодно, и каждая семья возделывает столько, сколько сможет. Не забудь только пятину с урожая отдать людям наместника, которые по осени приезжают. Все точно взвесят, сосчитают и заберут.