Она вошла в скайп, позвонила, но на том конце тоннеля никто не ответил. Записала в ленте сообщений: «Мам, я начинаю, да? Ты как?» Она ждала сигналов от высших сил или от окружения, тем самым пытаясь снять с себя ответственность за мысли, чувства и за то, что воспоследует, будучи начертанным.

Первое движение, как толчок, было похоже на вхождение в материю. Светлая серая масса перед глазами, лёгкая тошнота и заторможенность безвольных движений, даже обречённость какая-то во всём. Ещё не придя в себя, она стала записывать, вяло, так пишут автобиографию, резюме и прочее… о первом ударе раннего взросления, первых ранах незащищённости, о том, как ждала любви, но встретила стену…

«И я стала учиться лгать. Чтобы понравиться. Самое страшное —что я лгала себе, пытаясь следовать чужим представлениям о мире, о моём месте в нём, втискивала себя в рамки новых форматов и улыбалась. Мне кажется, что я попала тогда в некую компьютерную игру, где на выбор предлагалось несколько сценариев, остальное происходило по умолчанию. Я стала понимать всю несправедливость моей ситуации только будучи подростком…»

И тут Вера остановилась. Зачем это всё? Можно ли назвать это судьбой? Да вся ли здесь правда? Разве она собирается рассказывать о детских травмах, которых, кажется, у всех достаточно? Об этом ли книга? Или она заигрывает с читателем? Откуда, спрашивается, такой снобизм, почему она думает, что с читателем нужно заигрывать, иначе он не поймёт? Нужно начать с чистого листа. Да, пожалуй…

«Шестёрка Пентаклей обозначает в раскладе карт Таро покровительство, доброжелательность, а также подарки и шансы судьбы, благоприятные возможности, которые приходят свыше».

В центре города, на небольшом отдалении от главной его артерии, есть маленький оазис, где растёт тысяча деревьев: дикие яблони, лиственницы, липы, есть там и акации, образующие каре вокруг площадки с клумбами. Туда выбегают дети, чтобы поиграть в песке и посидеть на маленьких лавочках, придерживаемых с двух сторон серебряными медведями. У медведей открыты улыбчивые пасти, шкуры лоснятся на солнце, а сами звери смотрят с хитрым прищуром на незнакомцев, случайно зашедших сюда.

С этой площадки, называемой детской, открывается сказочный вид на колоннаду – часть ротонды, примыкающей к зданию. Там можно отдохнуть от зноя, спрятаться от дождя или даже быть повелителем грозы, пока не позвали домой. На полукруглый балкон над ротондой летом выходят аполлоны в тёмных очках, подставляя солнцу свои сияющие тела.

А внизу тропинка ведёт к палисаднику, огороженному ветшающим забором. Ворчливая дворничиха тётя Шура не пускает туда полюбоваться космеями, но дети точно знают: это – садик Кая и Герды, потому что в окне дома красуются большие красные цветы.«Это розы!» – «Нет, герань!» – «Нет, это розы!» Споры до слёз. Девичьи менуэты у палисадника прерываются криком: «Вера, домой!». И – да, уже темнеет.

После вечерних ритуалов Верочка отправляется спать, откидывается покрывало – ах! – это паруса ночной фелуки пахнут ветром. И вот бы уже и уснуть, но бабушка Анимаиса сегодня в особом настроении, и точно будет не до сна, она станет рассказывать свои сказки-были про стародавние времена, Вера слышала их уже тысячу раз, но лежит тихо, чтоб не нарушить этот миг ожидания чуда…Ночное окно открывается в зелень… Звёздочки душистого табака в траве, в чёрном небе звёзды, огненные звёзды.

«Семнадцатый Аркан Таро – “Звезда” – говорит о пути освещённом и полном надежды на будущее. Аркан является переходным, отделяющим мир людей от мира магов, он направлен на плавный переход сознания в касту магов и фиксацию в этом диапазоне».

В малом селении стоят дома цвета малахита да травка стелется бархатным ковром по завалинкам. И запах липы зависает туманом над тихой летней рекой. Это Салда —река липовая, медовая. Воздух дрожит от звона кузнечиков, празднующих приближение зноя. Пёстрое многотравье: кровохлёбка, ромашка, иван-чай…

Из большой рубленой избы выходят сёстры. И одна из них ведьма: что скажет – то и сбудется, а как на кошку взглянет – та летит от неё стрелой, и шерсть дыбом. Глаз у ведьмы чёрный: воздух вокруг движется, будто взрывная волна, но только голову повернёт – и всё приходит в равновесие. Нишкни! Вот села на лавочку, закурила…

Будто от напора ветра распахивается дверь, и свету являет свой орлиный лик сестрица другая. Всё в ней свобода и вихрь: душа ирокеза с берегов Онтарио, образ со старинных фотографий индейских племён: чёрные косы от висков спадают на грудь, взгляд птичий. Вот, кажется, поведёт рукой – и лес ляжет у её ног. Раздолья хочется, раздолья, где скачут молодые бизоны!

… И чистота… Неслышно и невесомо спускается на землю тонкая и невысокая девушка с лицом не очень складным и как бы боязливым. И с угольками глаз на фоне бледной кожи. Она молчалива. Она тиха. Она вибрирует. Мальчишеская угловатость тела, длинная шея. Она прячет свои движения, прячет, но голос – флейту Кришны – никуда не спрячешь: он образует над землёй гигантский купол. Она любит петь в церкви, она сама каждый раз её воздвигает. И в церкви той хитроглазый улыбчивый паренёк прибивает к полу калоши местного священника… Но о юноше позже…

И вот уж сёстры несут три лохани в натопленную баню, пахнущую хлебным мякишем и берёзовым листом. Ждут. Из облака и света, склоняясь в дверном проёме, появляется в темноватой баенке фигура в белом. Высокая-превысокая. Иконописная царица византийская из старообрядческой семьи. Мать. Венец на её челе – это коса, настолько тяжёлая, что оставила небольшую вмятину на темени. Эти роскошные волосы три дочери моют в трёх лоханях, как в сказке. А потом, утомлённые негой от горячих камней, направляются в дом.

Там ждёт отец. Великан вернулся с покоса, сидит за столом, опрятный, и оглаживает бороду. Чарка водки. Размяк. Подобрел. «У, филин горевóй!» – шутя припугнул детишек – рассыпались по углам, как горох, – и стал рассказывать им побáсенки приятеля своего, никому тогда ещё неизвестного писателя «Алёнушкиных сказок».

Смешлив отец, добр и могуч. Имеет два дома, хлев, покос и… двадцать пять детей от трёх жён. А работает токарем в нижнесàлдинском заводе. Его огромные натруженные руки нежно держат скрипку. И всех детей от мала до велика он учит нотной грамоте, даже тех, кто не хочет. Он учит их петь, вдохновенно организует хор и служит регентом в церкви. Любит классику.

На звуки домашнего оркестра со всех сторон сбегаются люди, заходят в дом, танцуют на улице. Эта музыка смешивается с ароматом липы и плывёт, плывёт над водой всё дальше, дальше, до кедровой рощи. Там, в тихих завязях сакральных хвойных плодов, спят будущие исполины. Их баюкает ветер.

«Паж Мечей. Аркан указывает на то, что вы очень хотите воплотить в жизнькакую-то идею,вы в восторге от этого и стремитесь как можно скорее поделиться ею с другими. По сравнению с вашим страстным сердцем, время, похоже, стоит на месте. Проблема в том, сможете ли вы поддерживать свой боевой настрой. Начало всегда выглядит многообещающим, но для дальнейшего движения требуется что-то ещё. Пришло время поговорить».

И Вера задумалась о том, что создаёт некую надмирную реальность. По-другому не получается. Она многое знала о своих ушедших предках, но их истории забываются, имена стираются из памяти. И нужно придумать нечто такое, что подчинило бы разные временные потоки: воссоздать прошлое и облечь существование людей, живших когда-то, в форму не исчезающего настоящего. Запечатлеть. А корень этого слова – «печать». Оттиск. Картуш фараонов… Но мысли сбиваются, записать ход событий линейно всё равно не получится – память движется своими путями.

Ранним утром солнце льётся маслом через край подоконника и нос щекочет запах жареной картошки. Любопытная Верочка притворяется спящей, прислушивается, как трещитлук на сковородке и как дедушка тихонечко напевает ему одному понятные мелодии. Дедушка – ранняя пташка – всем готовит завтрак, но сам уплетает тюрю из хлеба с водой. Щурится от удовольствия. Верочка точно знает последовательность всех его действий, мельчайшие перемены в мимике, даже его не видя. Он наверняка сейчас в своей светло-голубой рубашке, в брюках и фартуке, и голова его блестит, как начищенный самовар. Его легко можно себе представить в одеянии египетского жреца, но Верочка ещё ничего о посвящённых не слышала. Щупленький дед с раскосыми глазами не охоч до разговоров о себе. И можно только догадываться о происхождении его рода.

Вера слышала от бабушки Анимаисы, да и от самого дедушки Серёжи странные вещи. «Русские мы, русские!»Без сомнения! Большинство жителей России может похвастаться своими этническими корнями, и в большинстве случаев это – пёстрая мозаика. Но если бабушка и её сёстры прямо говорили о своих греческих и еврейских предках, то дед больше отмалчивался. Такие были времена. А Вере было интересно. Ведь сколько разных ощущений даёт знание, что ты причастен к разным культурам! Это же целый букет! И сначала её родовое древо, которое она скрупулёзно составляла, было больше похоже на гербарий, но позже почувствовался аромат, проявились краски и всё стало оживать: время шло вспять.

«Пятый Аркан Таро – “Иерофант” – знак высшей силы. Знак учителя, человека, находящегося на высоком уровне духовного развития. Символизирует мудрость предков, основанную на милосердии».

Издалека они шли, от янтарных берегов неспокойного моря, от дубовых рощ, от громовых камней и спрятанных в глуши деревянных идолов, которым поклонялись их предки. Несколько семей. Им приходилось держать рот свой на замке, чтобы люди не распознали в них чужестранцев. Они двигались к своим и знали, куда идут: к чудо-озеру, к Синему камню. Там с древних времён было городище, там поклонялись великому громовержцу, и там они остановились, у города Переславль-Залесский.

А потом поднялись на крыло, как птицы, в поисках нового пристанища. На берегу речушки Неи было им спокойно вдали от посторонних взглядов. Тогда и встретил наследник древнего племени смуглую девушку из восточных земель. Они поженились, обзавелись детьми, но житья им родичи не дали. Пошёл клан на клан, стена на стену, и родители прокляли свою дочь за то, что она вышла замуж за иноверца. Да и соседи косо поглядывали. Что делать? – поднялись на крыло.

А путь был неблизкий: за Уральские горы, в заповедные места к высоким скалам, где слагались легенды о самоцветных камнях, золотых приисках, малахитовых копях. И вот пришли туда, где в малом селении стоят дома цвета малахита да травка стелется бархатным ковром по завалинкам. И запах липы зависает туманом над тихой летней рекой.

Их прозвали «краюшкиными», потому что они поставили дом на окраине, а фамилию свою никому не сказали. Им было что скрывать. Дети их в церковь не ходили. Жили тише травы, ниже воды, и слова из них не вытянешь. Только муж молодой стал вдруг изменять своей супруге. Смуглая красавица, которая на всё была готова ради любви, сошла с ума. На улицу она больше не выходила: её держали взаперти.

А сыновья подрастали. Старший – статный и видный, с харизмой оратора и книгочея. Но спесив. Младший по уму ничем не уступал брату, отличался скромностью, хоть и шалун большой, и была у него одна бесценная черта: доброта. Именно этот мальчик увидел девочку с чёрными глазами, когда приколачивал к полу калоши священника. Со школьной скамьи они не расставались, до самой смерти. Именно этот мальчик оказался тем самым Синим камнем, по зову которого шло племя.

Он родился на Урале —небольшой человечек с каштановыми волосами, хитрым прищуром, в вечном поиске чего-нибудь забавного. Он изучил всё, что касается строительства, и строил, строил, строил под землёй, на земле, над землёй… Он собрал людей и посадил тысячу деревьев, чтобы детям было легче дышать после великой войны. Дверь в его дом всегда была открыта для всех, к нему приходили за советом, поплакать, поделиться радостью. Как по воде, он шёл в архипелаг ГУЛАГ, чтобы навестить родственницу, и никто его даже не остановил. Когда он покинул нас, проводить его собралось такое количество народу, что это было больше похоже на прощание с махатмой, и двигалась процессия подобно волнам далёкого моря.

Но до печальных событий ещё очень и очень далеко, и дедушка напевает что-то себе под нос, а бабушка Анимаиса уж тут как тут, подшучивает над ним, подсказывая текст песенки: «Кастрюлю вижу – пою! Картошку вижу – пою!», он сначала это повторяет, а затем спохватывается: «Да будет тебе!» И порывистая Анимаиса с душой ирокеза хохочет сипло, со свистом на выдохе – она ни дня не может прожить без сильных эмоций.«Тише, тише, Веру разбудишь!» – подаёт свой голос осторожная Зинаида. Однако сестра не унимается: «Да неча тут спать-то! Пора девку к порядку приучать. Вон, полы не мыты!» – «Мыты – не мыты, а сперва покушать ребёнку нужно». Вера завтракает, сидя на коленях у деда, а властная Анимаиса зорко следит своими птичьими глазками за каждым её движением. И вот, с тазиком и тряпкой, Вера стоит на пороге комнаты. Это – «вход в святилище».

Он завешен пологом размытого синего цвета, с золотистой бахромой и вышитыми на нём крупными маками. Приглашение в царство грёз. За белой дверью всегда царит прохлада – большое трёхстворчатое окно выходит на север. В центре находится полированный стол цвета чёрной вишни, слева – такой же буфет, точнее, гигантская дароносица, ибо сокровищ и даров в ней видимо-невидимо. По углам комнаты раскачиваются на высоких подставках диковинные новозеландские лилии, подарок из ботанического сада. А справа – чёрный ящик пианино, он же ящик Пандоры для бедной Верочки: она каждый раз надеется, что, разучивая очередной этюд Черни, мучиться придётся недолго, и что отпустят гулять. А пока можно полежать на холодном полу, который так напоминает ей большую плитку шоколада. Дощатый, неоднократно крашенный и гладкий, как застывшая глазурь, он совсем не скрипит и будто приглашает танцевать венгерский танец Дворжака, от которого в доме все так уже устали. Любимая изъезженная пластинка Верочки ждёт её в уголочке, как центр далёкой галактики с выходом в иные миры, на которые можно посмотреть в дырочку, как долгожданная награда за труды, как запретный плод, доступный лишь тогда, когда Зинаида и Анимаиса уйдут из дому, в очередной раз зажимая уши. «Ну сколько можно, Вера? Ну сколько можно?!» А она, нарядившись в шифоновое платье бабушки Зины, опять станет Майечкой Плисецкой, и дедушка будет её «помогатель». Ведь она не может сказать «балерун» – это как-то некрасиво… «Вера! Ты что тут валяешься? Полы домыла? Я проверю!»

После уборки следовали занятия арифметикой, после чего она садилась за фортепиано – трынь-трынь – попытка складывать звуки в гармонические композиции. Подумаешь, какая важность! И зачем, скажите, всё это во время летних каникул? Потом надо было читать Пришвина с его бесконечными описаниями природы, в то время как во дворе ожидали и дикие райские яблочки, от которых болит живот, и кивающие цветы.

«Шестерка Кубков отражает внутреннего ребёнка в поиске традиций. Карта символизирует прочные отношения с близкими людьми, благоприятное влияние на судьбу и наследование».

Вера была частью своего рода, его продолжением, маленьким кусочком смальты в большой мозаике. Поэтому рассказа о себе ей избежать не удастся для воссоздания общей картины. Что ж, пусть так и будет. И она предстанет здесь во всём блеске своих фантазий! Или нет… Вера хочет, чтобы всё было по-настоящему, она скрупулёзно будет отбирать предметы, явления, события из реальной жизни. Вопрос: как она будет это делать?

Есть чудесный фильм обо всём таком. Называется он «Фанни и Александр» Ингмара Бергмана. Один из героев этого фильма —Оскар, владелец и режиссёр местного театрика —рассказывает детям историю в рождественскую ночь о простом старом стуле, стоящем в детской. На нём, оказывается, восседала в давние времена китайская принцесса, и был этот стул ярко расписан, инкрустирован и украшен сусальным золотом. Не с него ли всё началось? Как попала она в паутину этих наивных выдумок, этих снов наяву? Нет, это случилось гораздо раньше, на Урале, когда она увидела витраж в полутёмном классе музыкальной школы. Мягкий предвечерний свет не распадался на осколки, проекция на стене вмещала в себя одновременно все оттенки цветов, они переходили друг в друга, переливались и дрожали. По законам оптики это вполне возможно, если учесть знойное марево на улице и движение воздуха от проходящих машин. Прозаично? Да где там! В её воображении это осталось даже не как свет волшебного фонаря, а нечто большее. Тогда она не знала ещё, что такое портал, только любила очень сильно кружиться, чувствуя, как земля уходит из-под ног, потому что мама однажды вот так полетела. Правда, у мамы в руках был тогда тяжёлый портфель, а Верочка брала большую сумку для противовеса и всё ждала, когда это случится. Чувство полёта возникало и во время танца: она становилась птицей, расправляла крылья и тянула подъём, но уже дошкольницей понимала, что в балетную школу её не возьмут: шея короткая, плечи широкие. А выходя во двор, где тысяча деревьев, она всегда смотрела на крышу, где, по словам дедушки, бегали мама и её приятельница, будущая великая балерина. И вовсе они не бегали, а летали. Вера подходила к пожарной лестнице, по которой они туда забирались: нет, высоко.

Ей казалось, что она с рождения знает историю этого дома, двора, где во время войны гоняли в футбол известные скрипачи, пока ещё мальчики, а на втором этаже жила семья Л. – «говорит Москва!», а в доме напротив – два подростка, будущие бард и кинорежиссёр. И все дружили. И мечтали о будущем. Тогда и открылся портал, связывающий людей узами дружбы, взаимопонимания, милосердия и высокой духовности, которую они осознавали и не осознавали. Просто жили, переживали вместе войну, читали книги и ходили в оперу, хотя бы для того, чтобы на время забыть о чувстве голода. То время зажгло новые звёзды, и жители окрестных домов через годы и расстояния наблюдали их далёкий свет.