Иллюстратор Людмила Тетюшина

© Н. В. Дубовицкий, 2018

© Людмила Тетюшина, иллюстрации, 2018

ISBN 978-5-4483-8962-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Я давно хотел опубликовать свой самый первый опыт в романе, но не находил для этого подходящего повода. Поэтому познакомиться с моей работой читателю придется слишком поздно… Однако, учитывая возвратно-поступательное понимание времени в нашей политической культуре, в то же время – и очень рано. Возможно, именно поэтому некоторые найдут несвоевременную актуальность в том, чем закончится роман. Мы снова вплотную подходим к тому классу проблем, для которых не предусмотрено никаких механизмов отмены и снятия. Вероятно, именно сейчас кажется, что мне и вам необходимо закрыть этот старый гештальт»

Из интервью с Н. Дубовицким

Глава А. Взуважение

Если бы не шпиц по кличке Кнопа, ничего бы этого не случилось.

Маленький белоснежный комочек, воспитанный здоровенными алабаями, со сбитыми инстинктами, и раньше втыкал своё кинжальное зубьё туда, до куда допрыгнет. Маленький изверг с остервенением кидался на все, что двигалось, и потому, когда в последний день лета Стрельцов оспортинивался на корте, тот впился ему бедро и стиснул челюсти с такой неимоверной силой, словно это были гидравлические тиски.

Тварь еще долго преследовала его на своих культях даже когда Федор, окровавленный и охромевший, изо всех сил бежал к забору. Когда же Стрельцов перемахнул через ржавую ограду, эта зверотушка протиснула между прутьями свою пушистую головку и продолжала остервенело лаять, рыть землю и разбрызгивать вокруг белую пену слюны. Глядя со стороны на такую картину, каждый подумает в первую очередь о бешенстве, о том самом rabies virus, от которого раньше делалось сорок уколов в концептуальное место.

Подумал о нем и Федор Стрельцов. И именно поэтому он вскоре оказался в окрестностях Инфекционной клинической больницы №3, чтобы избавить себя от лишних рисков, связанных со здоровьем.

Меж тем 2024 год был богат на события. Мы заняли второе место в летних Олимпийских играх в Новом Орлеане, на Луну отправилась первая пилотируемая миссия, население Земли достигло восьми миллиардов, Казахстан готовился к переходу на латиницу, а наша страна начала сборку сверхзвуковых пассажирских авиалайнеров.

А еще мы готовились выбирать президента. Вместе со старым лидером уходила целая эпоха достижений, провалов и недостигнутых новых горизонтов. Уже никто не помнил его приход во власть, не добропамятовал в каком состоянии находилась страна и с чем приходилось бороться. Жизнь наладилась как бы сама собой, это как бы «случилось», и такому реликту как нынешний президент в ней не находилось никакого места.

Президентская кампания еще не началась, но листовки и баннеры, формирующие общественное мнение, разукрашивали каждый угол. Казалось, если бы их не печатали, а деньги направили в экономику, можно было бы еще разок удвоить ВВП. Стрельцову хватало этих лиц и лозунгов в вузе, где агитаторы пытались заманивать его и других студентов в разные сообщества, клубы, молодежные движения и партии. Но он все равно продолжал переразглядывать яркую печатную продукцию, так как до последнего гнал от себя мысли о грядущих беседах с врачом и, конечно же, уколах.

«Умному человеку делать в политике нечего» – говорил его отец. Эта боевая мантра стала и его принципом, хотя объяснить самому себе что такого нехорошего в этой самой политике он не мог и не хотел. Разбираться в «грязных делах» должны специалисты по грязным делам. Как и в вопросах работы канализации должны разбираться специально подготовленные люди, считал Стрельцов, так и политика – профессиональная среда, где любителю делать нечего. По незнанию заляпаться легко. Косвенно в правоте этой позиции его убеждали и агитаторы в вузе, которые неоднократно высмеивали его не такие уж наивняцкие суждения о власти и о том, как должна быть устроена их страна.

Дом культуры – старое советское здание, протиснувшееся аккуратно между четырехэтажным бизнес-центром и жилой девятиэтажкой – единственное, на котором не было рекламы. Ни продаж таваров, ни кандидатов, ни громких вывесок о дешевых серебряных побрякушках в подарок любимой. Словно поля в тетради, он позволял отдохнуть глазу. Только сбоку кто-то приписал аэрозольной краской: «Я не гей, все геи сидят в Кремле. Никита Воротилов».

Как и многие бюджетные строения, дом выглядел неприбранным и неопрятным, но все же передавал какую-то внутреннюю теплоту давно внушенной неизбежной заботы государства о простых гражданах, плохо помнивших дни той заботы.

Вход, единственное обновление ДК, выполненный из пластика, окружали небольшие бетонные клумбы. Рядом дворник подметал разбросанные по земле листки о продаже башкирского меда и окурки. Рядом стояли два человека средних лет, явные провинциалы, которые бросали фильтры от сигарет прямо на асфальт.

Вывеска все же нашлась. Стрельцов подошел ближе и всмотрелся. На дверном стекле, с обратной его стороны, висел небольшой белый листок формата A4. На нем от руки синими чернилами выведены слова: «Разговоры о языке. Сегодня в 12.00, 14.00 и 16.00. Вверх по лестнице и направо до конца».

Разговоры о языке? Кто так пишет анонсы? Идет ли речь о русском языке, или это беседа торговцев из соседнего мясного рынка, и речь о коровьих языках? У работников Дома культуры не нашлось слов, чтобы правильно выразить свою мысль?

Федор и так целые сутки оттягивал поход к врачу, да и сейчас всеми этими случайными остановками подсознательно прокрастинировал. А надо было бы контркрастинировать. Подумав об этом, он уже было повернулся обратно лицом к проспекту, как услышал, что дверь у него за спиной открылась, из ДК вышло несколько человек. Они ничего не сказали, только произносили какие-то неконтролируемые звуки, какие обычно испускает человек от восхищения или удивления.

Он повернулся. Гостей столицы оказалось всего трое. Двое одеты современно и в целом походили на местную диаспору. Третий постарше, одет в народный костюм южных регионов. Он размахивал руками, но не мог ничего произнести из-за переполнявших его чувств.

– Вот шайтан! Ну и что эта была такое? – наконец произнес он.

Его спутники пожали плечами.

– Кудэсник! – продолжал южанин. – Точно гаварю – кудэсник! Ничиго падобного нэ видел, мамой клянусь!

Получилось похоже на анекдот, или на то, как они видят нас, как мы видим их. Путаница пропозиций.

Двое местных, что стояли поодаль у клумб, переглянулись. Тихо выдавив из себя какое-то расхожее народное ругательство, они побросали окурки на высаженные цветы и направились неторопливо в сторону метро. Южане же отошли в сторону и продолжали недоуменно переглядываться и делать руками вопросительные жесты, не имея слов обсудить случившееся.

Это настолько контрастировало с недавно прочитанным, что Федор сделал несколько шагов вперед, даже поднялся на первые две ступеньки на пятиступенчатом крыльце, и снова пробежался глазами по листку. Сомнений не оставалось: сейчас без десяти четыре, и эта троица явно вышла после очередного «разговора о языке».

Находясь в легком смятении, Стрельцов ненавязчиво приблизился ко входной двери и, повернувшись лицом к зданию, сделал шаг в сторону южан чтобы лучше расслышать их триолог. Потрясенные чем-то увиденным, они высказывали только восхищение, а когда повисала пауза, смеялись и делали неопределенные импульсивные жесты руками.

Что такое русский язык он знал не понаслышке, как и любая жертва средней общеобразовательной школы в этой стране. Нудные зубрежки правил, домашние задания, слова-исключения, наречия, прилагательные, вопросы по ЕГЭ, безударные гласные и бессмысленные экзамены. Даже думать не хотелось, как обходились в прошлом люди без широко распространенных сегодня текстовых редакторов и синтезаторов текста с голоса. Если добавить суда престарелую учительницу Марию Никитичну, которой самое место в сумасшедшем доме, и разговоры возбужденной общественности о величестве и могуществе русского языка в блогах, полные орфографических ошибок, становится понятно, какие чувства испытывает среднестатистический школьник или студент, когда звучит словосочетание «русский язык».

Решив, что русскому человеку не надо рассказывать про его родной язык, он и так все знает, и то, что лекции по русскому языкознанию могут удивлять только отсталых кавказцев, Стрельцов отвернулся от стеклянной двери и афиши. Он уже сделал первые шаги вниз по лестницы, как дверные петли снова скрипнули, и из глубин оскверненного храма культуры вышел на свет вполне успешный человек в дорогом пиджаке, часами «Montblanc» на запястье, играющий ключами от автомобиля. Этот знаковый язык Федор понимал намного лучше, чем язык межнациональных отношений.

– Вот засранец, а, – произнес он насмешливо вслух, глянув мельком на Федора.

Он подбросил ключи, ловко поймал их, послал сигнал куда-то влево, откуда ему откликнулась припаркованная машина, и с возбужденным видом покинул площадку перед ДК.

Что-то изменилось с появлением конвенционного образца успешности в этом гиблом месте. У Стрельцова, не желавшего идти к врачу-инфекционисту, появилась слабая надежда потратить время на что-то бесполезное, чего ему так не хватало в жизни.

Он решил, что, если и следующий, кто выйдет через парадный вход Дома культуры, зауважительствует себя своим успешным и деловым видом, он все же отправится внутрь и посмотрит что там происходит. А к врачу – после лекции. Но если выйдут те, кто ничего не добился в жизни и выглядит дешево, он возьмет себя в руки и все же покажется инфекционисту.

Переложив принятие решения на слепой случай, Стрельцов отошел от двери, присел на край клумбы, достал старенький десятилетней давности смартфон и вышел в Интернет, где его ожидали десятки нелепых, нудных, рекламных и ненужных сообщений, среди которых только одно имело смысл – от брата.

«Наша сборная в Лондоне. Передай родителям, чтобы не волновался. Долетели нормально».

Недели обучения отца пользоваться Интернетом не принесли никаких плодов. Детский контроль не состоялся. Что до, что после приходилось работать посредником. А на Ивана не было никакой надежды, так как он целыми днями пропадал на партийных пьянках или даже митингах, после которых еще несколько суток сидел в «обезьяннике», а придя домой пил и хулиганил.

Кавказцы уже ушли, по улице то туда, то сюда сновали люди, которым до происходящего не было никакого дела. Изредка кто-то заходил в ДК, но оттуда никто не выныривал.

Федор уже подумал двигаться в сторону поликлиники, так как оставалось без двух минут шестнадцать, как дверь снова привычно скрипнула, и на пороге показался Денис Мешков. Одногруппник, насколько это слово вообще применимо к человеку, который посещает только те лекции и семинары, которые ты систематически прогуливаешь.

С виду, как всегда, одет безупречно: темно-синий свитер и джинсы, подчеркивающий его чуть выше среднего рост, утонченные очки и, чтобы совсем не потеряться среди коренных – нелепый браслет, обиндивидуаливающий его с ног до головы – как есть.

– Федя? Так вот ты где пропадаешь…

– Да не…

– Там начинается уже все!

– Да погоди ты, – остановил его Федор. – Твои-то как дела?

– Если не считать того, что бросил Свету, все нормально… Потом как-нибудь расскажу. Иди давай, а то не успеешь…

Федор поднялся с клумбы и в несколько прыжков оказался на одной с Денисом ступени. Не то чтобы Стрельцов рассматривал его как успешного в жизни яппи, но то, что он встретил знакомого, уже само по себе было отчетливым знаком счастливого случая, на который он понадеялся.

– Это что-то стоящее? – напоследок уточнил Федор.

– Ты дурак что ли? Этот мусор, что нам толкают на факультете, вообще ни в какое сравнение…

В спешке попрощавшись, Стрельцов направился внутрь. Сперва длинный коридор, увешанный афишами звезд эстрады муниципального масштаба, послушать которых ходят престарелые и слабопомнящие. Среди них и образцовый оркестр ФСБ. Затем с плакатов смотрят местные юмористы, популярные еще в нулевые, проплаченные районной ячейкой партией власти. Поворот на лестницу, а затем, на втором этаже, туда, куда указывала нарисованная той же шариковой ручкой стрелка – на малоприметное помещение. Это даже не актовый зал, а скорее переоборудованное в таковой подсобка, ранее служившая складом.

Внутри находилась небольшая полукруглая сцена, вокруг которой стояли рядами стулья разных размеров, изготовленные то из пластика, то из древесины, иные основательно шатались. Свет притушили, поэтому помещение казалось больше по размерам, чем есть на самом деле. Одинокий прожектор с потолка светил в центр сцены. На сцене стоял табурет и доска для рисования. Такие часто в офисах вешают – чтобы задачи и штрафные очки сотрудникам прописывать.

Солнечный свет пробивался над-через старыми дырявыми, но очень плотными шторами. Это позволяло разглядеть ждунов. Из примерно сорока мест они занимали только пятнадцать. За редким исключением все сидели по одному, никто не разговаривал. Впрочем, чего стоило ожидать от такой убогой вывески? Наверняка случайные люди, коротающие время, как и он сам. Лиц не видно. Да и какая разница кто из них кто?

Стрельцов пробрался на ощупь в первый ряд и сел с краю, в трех стульях от грузного мужчины, который шумно дышал носом. Руки на его животе не сходились, и он раз за разом делал попытки сцепить их вместе. Контакт пальцами еще более-менее удавался.

Началось все минут через пять, чуть позже запланированного времени. На полусцену вышел человек средних лет. Самый обыкновенный: в невзрачных брюках и простой темной рубашке, без колец, браслетов и цепочек, непривлекательной повседневной внешности – и будничным жестом начертил на доске маркером схематическую фигуру человечка.

Он не поприветствовал собравшихся, не представился, не объявлял никому благодарностей за то, что это мероприятие состоялось. Просто вышел и начал свой «разговор о языке».

– У аборигенов Австралии нет такого понятия как «дерево». С деревьями они сталкиваются каждый день, но дерево как явление для них отсутствует, потому что у них нет подходящего слова, обозначающего дерево. Если спросить аборигена о том, сколько деревьев растет на холме, он приглядится и скажет: «Там растет три кауры, один эвкалипт и две секвойи». Но вместе они не составляют единства. Когда же начинаешь говорить, что каура, эвкалипты и секвойи – это все деревья, он вас не поймет. Для него смешивать разные породы деревьев в одном понятии «дерево» это все равно, что найти общее слово, которое для нас обозначало бы здание и реку. Существуют языки, которые используют разные числительные для предметов разной формы, есть языки, в которых нет глаголов или таких понятий как «мать» и «отец», существуют языки, в которых нет большинства известных нам цветов, а у белого или черного цвета могут быть десятки оттенков. Это было бы простым занимательным фактом с точки зрения эрудиции, если бы не то обстоятельство, что человек на самом деле мыслит словами, а не идеями. Для него существует то, что названо, и отсутствует то, что не имеет названия.

Выпалив скороговоркой заготовленную речь, он расслабленно сел на табурет и вытянул вперед руку, которая сжимала маркер.

– Вы знаете, что это за предмет, потому что у него есть название, – продолжил он. – И вы знаете все предметы, которые вас окружают в течение дня, потому что человек раздал им всем соответствующие названия. Но названия даются на разных языках, в одних что-то есть, в других что-то отсутствует. Если у русскоговорящего человека болит рука, он говорит, что это болит МЫШЦА или КОСТЬ, и что проблема в них, что надо принять ТАБЛЕТКУ. Но когда болит рука у китайца, он говорит, что все дело в том, что поток энергии ЦИ изменил свое течение, и что надо применять искусство ЧЖЕНЬ-ЦЗЮ, основанное на нумерологии, мифологии, астрологии и зодиакальной системы ГАНЬЧЖИ. И чаще всего именно оно лечит болезнь, а не пачка «Пенталгина». Человек с удочкой не может наловить рыбы и объясняет это МЕТЕОРОЛОГИЕЙ, а также тем, что у рыб есть определенный КАЛЕНДАРЬ ПИТАНИЯ. Но на то же место приходит коренной обитатель севера. Он точно знает, что неулов – дело рук демонов ЛОЗОВ. И зная повадки этих «лозов», облавливает приезжих, какими бы дорогими удочками и приспособлениями они не были оснащены. Для него европеец глуп: он говорит о каких угодно причинах неудачи, только не о настоящих. Таким образом, люди, говорящие на других языках, находящиеся в других знаковых системах, кажутся нам дикарями, верящими в разную чушь, а мы кажемся дикарями им…

Человек повернулся к доске, и некоторое время смотрел на схематичного человечка.

– В разных языках предусмотрены разные понятия, и они не всегда соотносятся друг с другом. Умело манипулируя понятиями, можно напрямую заставить человека видеть то, что он до сих пор не замечал, и скрывать от него то, что вы хотите скрыть. Это не обман, не НЛП и не гипноз. Я называю это недокументированными возможностями языка… – Он повернулся к грузному мужчине. – Вы думаете, что видите все, что видит ваш глаз?

– Да, – ответил неуверенно тот.

– А приходилось ли вам, прочитав книгу, поймать себя на мысли, что вы только что услышали такую простую и гениальную идею, что, если бы напряглись, сами бы до нее дошли – и без прочтения этой книги? Что она как бы лежала на поверхности? Что гениальное вообще – это просто!

– Да! – Человек активно закивал головой.

– А не означает ли это, что вы получили те слова, без которых вы эту идею не видели? Так стоит ли удивляться, что полтора века назад правительство Японии отправляло населявшим леса мифическим демонами-тэнгу официальное прошение освободить провинции, через которые проезжал правитель? То, что существует в языке, существует и в реальности, а никак не наоборот!

Человек поднялся с табуретки и указал маркером на дальний конец зала, где в углу сидела некая женщина.

– Вы! Знаете ли вы, что такое жизнь?

– Наверное, – ответила женщина в летах и еще одна девушка, которая решила, что обращаются к ней.

– И вы уверены, что можете отличить нечто живое от чего-то неживого?

– Конечно! – ответила на этот раз одна лишь женщина в углу.