Составитель Муслим Махмедгириевич Мурдалов

Набор текста, корректура Джабраил Мурдалов

Набор текста Микаил Мурдалов

ISBN 978-5-4493-0074-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вступительное слово

Много еще предстоит познать о Чечне и Кавказе, но надо трудиться и работать и много. А я и работаю хвала господу, за несколько лет моих архивных экспедиций у меня накопилось много материалов, касаемых такой важной отрасли Истории, как Археология и я без особых претензий на роль большого эксперта, постараюсь в строках этого сборника попытаться пролить свет хотя-бы на часть раскопок-работ, произведенных на территории Чечне в период до революции и советский период. Мне как историку думается что, без изучения археологии, какой-нибудь цельной картины, а тем более составить Исторического атласа Чечни, вряд ли получится. Не особо претендуя на роль «знатного археолога», считаю важной и необходимой информацией, представленную в этом сборнике. Здесь вы прочитаете много интересного из истории нашего края, дажеинтересных этнографических заметок, читая строки этого сборника многие специалисты, да и люди неравнодушные к своему прошлому узнают, что и где копали, познают что ели и чем занимались наши предки, орудия труда, одежда и многое другое. АН СССР за много лет проведена большая работа, организовано множество раскопок и разведок, издано много книг и написано сотни статей и, по-моему, написано сотни диссертаций. Но до сих пор какой-то целой картины и анализа, ни труды ни диссертации, нам не открывают, Сарматы, Скифы, ХазарыУрарту, Передняя Азия, до нашей эры- после нашей эры. В общем большой каламбур – разномнений и разночтений, а иногда и противоречий ученых-археологов. Например, 1853 год, в Чечне, русскими солдатами был обнаружен склеп- захоронение, судя по драгоценностям Знатной женщины, на речке Валерик, буквально в одном километре от событий поэмы «Валерика» описанных Лермонтовым. Я вот уже несколько лет, размышлял у меня никак не выходила из головы мысль о «Кавказской Нефертити» //так я ее назвал//. Я родился недалеко от верховьев речки Валерик и мне не составило много труда установить место с точностью до нескольких сот метров. А изучив археологический отчет 1990 года, уверенно является составляющей, частью древнего городища и памятника материальной культуры чеченского народа. Хочу Вас заверить, что приложу максимум усилий чтобы узнать тайну «Нефертити», или хотя-бы все что возможно. В своей книге «Кавказская Швейцария», изданная в 2017 году, я опубликовал статью «Археологические наблюдения в области чеченцев» работа графини Прасковьей Сергеевной Уваровой, которая является первой страницей в больших археологических трудах, произведенных на территории Чечни. Мне хотелось больше ознакомиться о археологических работах, проведенных в Чечено-Ингушетии, Дагестане, Кабарде, на Ставрополье. Посоветовавшись со своим братом и большим вспомогателем в моих путешествиях Дадаевым Исламом СийнМайровичем начал поисковую работу с Института Материальной Культуры в г. Санкт-Петербург. Этот архив находится на набережной Невы, в старинном здании, рядом с Государственным Эрмитажем. В этом же здании находится и Институт Восточных Рукописей. Целый день потребовался, для того чтобы выявить материалы археологии по Чечне. Их приходилось искать в разных фондах и описях. Также обширный материал выявил в отделе фототеки. Много материала удалось отсканировать. Следующий этап исследований переместился в г. Москва Институт Археологии РАН, в фондах которого находится обширнейший материал раскопок советского периода, произведенных в Чечено-Ингушетии и на Северном Кавказе в виде отчетов и фотоальбомов к экспедициям.

Чеченцы-археологи 1895 год

«Туземцы Северо-восточного Кавказа». Н. Семенов. СПб. 1895.

Чеченцы-археологи. (Наброски любителя этнографии и археологии).

Стр. 161 …Чеченцы народ живой и страстный. Спокойная и ровная жизнь им не понутру и поэтому они вечно колобродят, вечно окружают себя атмосферой исключительных жизненных явлений. Только что в Чечне окончились несложные полевые работы, которыми народ был занят летом и раннею осенью, как смотрит, уже наступил сезон джигитских поединков чеченской молодежи из-за самых вздорных причин, да каких поединков? – на кинжалах и пистолетах, с обычным роковым исходом ждя участвующих в них… Мне припоминается несколько таких поединков, в которых падали мертвыми оба противника; помню я не мало и таких, после которых на арене битвы оставался один, но и другой уходил или, лучше сказать, другого уносили с нее израненным так, что он очень не долго переживал своего соперника. На моей памяти был и такой случай. В драку, затеянную двумя, вмешалось человек по пяти родственников обоих соперников… Схватка продолжалась не долго, но результатом ее были четыре трупа и пять изувеченных храбрецов, из которых двое умерли от ран через несколько дней. За сезоном поединков из-за грубого или острого слова, из-за нежного взгляда, брошенного кем-нибудь на чужую невесту, из-за удара палкою чужой собаки, – тотчас, без передышки, наступает другой – сезон борьбы джигитов с принципом собственности или, говоря проще, сезон воровства. Чтобы ни лежало в основе страсти чеченца к посягательствам на чужое добро, не подлежит сомнению, что страсть эта, между прочим, питается и любовью нашего горца к исключительным и сильным ощущениям. Это таинственное следование в темную, как могила, ночь по глубоким балкам, в густой траве или в камышах, это тихое и осторожное перелезание через какой-нибудь забор или уничтожение той или другой преграды, мешающей добраться до соблазнительного предмет, до того тихое, что удальцу отчетливо слышно, как колотится сердце в его груди… потом овладение соблазнительным предметом и осторожное бегство с ним по воровским балкам, поросшим густым кустарником… опасение погони, смешанное с чувством злобно-отважной готовности встретиться и сразиться хоть с самим чертом, – во всем этом для истого чеченца таится неизъяснимая прелесть, увлекающая его поохотиться на чужую собственность так же сильно, как сильно в нем желание полакомиться мясом чужого быка или даром заполучить несколько рублей за чужую лошадь. Подобною охотою пробавляются до выпадения снега и наступления вместе с ним светлых ночей, когда покушения на чужих быков и лошадей по неволе прекращаются или, по крайней мере, доводятся до minimum’a. В указанную пору посягательства на чужую собственность и не выгодны и чересчур рискованны. С одной стороны, домашний скот – главный объект краж в Чечне, – находится не в поле, не в табуне, а во дворе своего хозяина, на конюшне, охраняемой, кроме злых собак, еще самим хозяином, который при первом шорохе или шуме, как из земли, появляется перед непрошенным гостем с очень острым кинжалом и начиненным крупною картечью пистолетом, с другой, – коварный снег с фотографическою точностью снимает следы ног и самого вора и похищенного им скота и отдает эти снимки в полное распоряжение потерпевшего. Вообще глубокою зимою занятие воровством – игра, не стоющая свеч. Но надо же нашему горцу и в это время года утолять свою неодолимую жажду сильных ощущений. И вот он на досуге затевает тяжбы, иногда по делам оконченным 10, 15 и 20 лет тому назад, поднимает мудреные бытовые, этические и теологические вопросы, а главное – накидывается на политику, на ту своеобразную чеченскую политику, которая до сих пор создавала нам столько тревог и хлопот. Не вечною, как привыкли у нас думать, а именно зимою, в пору снега и холодов, изготовлялись до сих пор в Чечне сюрпризы общественно-политического характера, подносившиеся нам с наступлением теплого времени года. Зимою чеченцы перебирают насчет будущего. Зимою между ними разносятся всевозможные слухи и пропагандируются всевозможные слухи и пропогандируются всевозможные идеи. И если, например, раннею весною в Чечне заговорили о переселении в Турцию или, под прикрытием одевшихся в зелень лесов, начали вытанцовывать религиозный танец, известный под именем зикр или зикро, то знакомый с народом не сомневается, что-то или другое из этих явлений – ничто иное, как осуществление фантазий, развившихся зимою. Так было всегда, так было, между прочим, и в достопамятном 1877 году, когда весеннее восстание явилось живым проявлением возбуждения, созданного зимою пропагандою турецких эмиссаров и местных хаджи.

Выдаются, однако, для чеченцев и такие зимы, когда для работы мысли в общественно-политическом направлении прямо не хватает материала, и вот такою именно и оказалась зима с 1887 на 1888 год. Прежние три-четыре зимы были посвящены чеченцами разработке пресловутого вопроса о привлечении их к несению военной службы. Все помыслы народа были направлены именно в эту сторону. Чего только не говорили, чего не измышляли на эту жгучую тему! Тут было и обращение всех в христианство, и выдача чеченских девушек в замужество за русских солдат, и много другого подобного же вздора. В результате такого настроения народа получились известные замешательства 1886 года, когда дело чуть не дошло до общего восстания в Чечне. Данной темы хватило еще и на зиму 86—87 годов. Но летом 1887 года вопрос получил окончательное решение и при том такого рода, что даже вечно протестующие чеченцы должны были признать себя удовлетворенными и стихнуть (чеченцев, как и других кавказских горцев-мусульман, освободили от натуральной воинской повинности, заменив ее весьма необременительным для населения денежным налогом). Наступила затем последняя зима – и наши горцы очутились вдруг без всяких политических вопросов и тем, вносивших прежде в их жизнь столько оживления и задора. Чеченцы удивились было такому необычному положению вещей, но однако не на долго: благодаря живости и плодовитости своей фантазии, они очень скоро нашли себе выход из него. Какой? Не-чеченцу никогда не угадать, что это за выход. Да и как угадать, что с целью употребить в дело избыток своей энергии, с целью удовлетворить своей страсти к экстраординарным приключениям, они надумались заглянуть в недра разбросанных по их территории могильных курганов!

Когда-то, надо думать много столетий тому назад, на пространстве нынешней плоскостной Чечни жил какой-то народ, или жили какие-то народы, насыпавшие холмы над могилами своих покойников. После этих народов на том же месте жили другие народы, потом пришли на него чеченцы и живут уже по меньшей мере два-три столетия (говорю о плоскости собственно; что-же касается нагорной полосы Чечни, то нынешние чеченцы, меджехи или меджехеты древности, обитают на ней с незапамятных времен). Могильные курганы стояли себе на плоскости, как безмолвные свидетели жизни минувших веков, и все оставляли их в покое. Но вот у беспокойных людей явился досуг – и памятники седой старины начали подвергаться энергическому разрушению.

Началось с того, что по Чечне пронесся слух, будто бы около одного из чеченских аулов, расположенных на правом берегу реки Сунжи, на восток от города Грозного, носящего название Алды, кто-то нашел в кургане необычайной величины алмаз. Говорили, что нашедший алмаз, по незнанию достоинства находки, продал его какому-то армянину за 80 рублей, а последний отвез камень в Москву и взял за него там 12 тысяч. Рядом с этим слухом разнесся другой – будто бы на горе Сюрин-корт, возвышающейся на левой стороне реки Аргуна, верстах в семи – десяти от того же Грозного по направлению к югу, в кургане зарыты сокровища, принадлежавшие когда-то какому-то калмыцкому хану. Распространители слуха утверждали, что источником его была калмычка, стодесятилетняя старуха, жившая в Караногайских степях лет 30—40 тому назад. Эта калмычка дала, будто бы, самые точные указания относительно способа отыскания сокравищ, которыми в свое время почему-то никто не воспользовался. Стоило только отыскать между могильными курганами, разбросанными вокруг Сюрин-корта, место зарытой в землю большой кабаньей головы и от этого места направиться к кургану, находящемуся от него ровно в десяти шагах взрослого человека. Найденный таким способом курган нужно было разрывать до тех пор, пока откроется массивный камень, привезенный на свое место на сорока парах волов. Подрыться под камень будет неимоверно трудно, но наградой за труды явятся бесценные сокровища, которые обогатят сотни людей. Эти слухи сами по себе уже сильно распалили воображение чеченцев, а тут еще кто-то пустил в ход молву, что жители Малой Кабарды давно уже обогащаются насчет курганных находок. Чаша терпения чеченцев переполнилась. Последняя весть огласилась приблизительно в половине декабря 1887 года, а к концу января следующего года множество курганов плоскостной Чечни было уже разрыто. Хорошо еще, что местная администрация поспешила энергически воспретить археологические экскурсии любознательных джигитов, иначе на всем пространстве плоскостной Чечни на месте древних курганов в настоящее время красовались бы одни волчьи ямы.

II. В начале февраля прошлого 1888 года пишущий эти наброски находился в небольшом укреплении Ведень, лежащем в самом сердце восточной части нагорной Чечни, носящей название Ичкерии. Это то самое укрепление, близ которого находился предпоследний (последним был знаменитый Гуниб) оплот бывшего имама кавказских горцев, Шамиля, взятый нашими войсками штурмом в 1859 году. Оно расположено на одном из рукавов известной чеченской реки Хулхулау и в настоящее время занято весьма незначительным гарнизоном, служа вместе с тем местопребыванием местных административных чиновников. Отношения между гарнизоном укрепления и окрестным населением теперь до того мирные и дружественные, что некоторые из представителей населения живут в самом укреплении, а за стенами его еженедельно, в воскресные дни, устраиваются базары, на которые отовсюду стекаются со своими сельскими произведениями не только мужчины-чеченцы, но и жены и дети их. Я находился в Ведень временно (не в первый, впрочем, раз) и в тот день, которым начинается настоящий рассказ, собирался выехать в Грозный, ожидая только окончания всех сборов в дорогу и прихода ко мне моего постоянного спутника – переводчика с чеченского на русский язык. Переводчик не заставил себя долго ждать. Было часов десять утра, когда он явился ко мне и с обычною чеченцам церемонною вежливостью пожелал мне доброго здоровья. Чтобы познакомить с ним читателя, скажу, что это был молодой человек лет 25—26, высокий, широкоплечий и вообще коренастый. Крупные и округленные черты лица его – большой бесформенный нос, большой рот с толстыми пунцовыми губами, крупные скулы и пухлые щеки, – да при этом еще смуглый цвет кожи сразу выдавали в нем плоскостного чеченца восточной полосы Чечни, в жилах которого несомненно течет значительная доза ногайской крови. Что в этом чеченце было оригинального, хотя и не особенно редкого в сынах его племени, – это контраст между цветом его лица и цветом глаз. Хаким – так звали моего переводчика, – будучи по лицу и волосам сильным брюнетом, имел глаза небесно-голубого цвета, глядевшие вдобавок довольно наивно. Нельзя было сомневаться, что в этом контрасте лежала причина и крайне странного выражения его лица или, точнее говоря, отсутствия в его лице всякого определенного выражения. Кроткие и благодушные глазавыражали одно, все другие черты, проникнутые энергиею и физическою мощью, выражали другое, а в общем получалось что-то двойственное, туманное и бесхарактерное.

– Вы готовы, Н. С.? – обратился ко мне Хаким: насчет лошадей я уже распорядился: скоро будут.

– Готов, почти. Остается только покончить с укладкой вещей.

– Да, – спохватился переводчик, – сейчас я был на базаре и видел там чеченца, приехавшего с плоскости; он по секрету продает какие-то предметы, выкопанные из кургана, – есть и золотые. Вас ведь это интересует.

– Конечно, интересует. Беги скорее на базар и тащи сюда этого чеченца.

Хаким ушел и через несколько минут – благо, квартира моя находилась около самых крепостных ворот, – явился с продацом курганных предметов, чеченцем из аула Сержень-юрт, расположенного у входа в Хулхулауское ущелье, верстах в 20 от Ведень. Чеченец, меднолицый, с грубыми манерами, вошел в комнату тяжелою походкою и, остановившись у порога, слегка приподнял свою папаху в знак приветствия.

– Ну, показывай свои вещи, обратился к вошедшему Хаким, – ты не беспокойся: пристав не узнает.