© Салимханов М.С., 2018

© ООО «ТД Алгоритм», 2018

* * *

С неба падал снег. Большие пушистые багровые хлопья, медленно кружась, опускались вниз, тая, не успевая коснуться кроваво-красной земли. Учитель удивленно огляделся вокруг, машинально подставив ладонь под падающую снежинку, словно желая спасти её, и с огорчением увидел, что она превратилась в капельку крови; страх сковал тело, которое отказывалось слушаться, но все же учитель поднял голову и огляделся, он стоял на огромном красном плато, босые ноги по самую щиколотку утопали в теплой мелкой красной пыли, непрерывным красным ковром покрывавшей все вокруг. Рядом шли люди, сотни, тысячи людей, они понуро брели к уступу, возвышавшемуся над красным плато, словно огромная ступень в несколько сотен человеческих ростов. Повинуясь неведомому зову, он пошел за ними, чувствуя, что надо идти к уступу и к тем странным лестницам. Тишина скорби висела в воздухе, он шел и боялся приблизиться к этим неизвестным людям, большим и маленьким, толстым и худым, старым и молодым. Все, как и он, шли к краю долины, заканчивавшейся отвесной скалой, уносящейся ввысь. Дойдя до края, он осмелев поднял голову и осмотрелся; множество лестниц, прислонённых к краю уступа, исчезали за краем уступа. И почему-то каждый знал свой путь и свою лестницу, ведущую вверх. Вереницы выстроившихся у каждой из лестниц людей поднимались вверх и, казалось, исчезали за краем выступа. Сколько бы ни вглядывался, он никак не мог разобрать их лиц. Люди поднимались по ним, но что-то временами падало вниз, и под лестницами образовались кучи каких-то бесформенных предметов, образовавшие небольшие пирамидки, но, что там в этих кучах, разглядеть он тоже не смог, сколько бы ни старался, хотя они были достаточно близко. Пройдя мимо них, он увидел крайнюю лестницу, стоявшую поодаль от остальных и у которой не было ни единой души. Он понял, что это его путь и что надо подниматься по ней и, наступив на перекладину, начал подъем. Довольно легко взобравшись на уступ, он огляделся, но впереди за плотным туманом ничего не было видно; несколько растерявшись он повернул голову направо, и у него захватило дух от увиденного; черная стена невероятной высоты, уходящая куда-то ввысь и на которой были нанесены странные письмена. Он пытался прочесть их, вглядываясь и перебирая в памяти все, что знал, но видел что-то вроде иероглифов, не похожих ни на какие другие, что он видел раньше. Стройные ряды древних знаков заполняли стену снизу до верху, образуя какой-то невероятный узор, исчезавший там, где уже не доставал взгляд. Он огорченно подумал, что ему никогда не прочесть эти странные письмена, когда ему внезапно пришла в голову мысль, что нельзя подходить к этой стене, и, переборов любопытство, он отошел от стены и шагнул в туман. Сделав шаг, он оказался у небольшого дома, типа того, что можно увидеть в любом селе или городе, небольшой, с острой крышей и двумя окнами, выходившими на улицу. Войдя внутрь, он увидел в комнате сидящего за столом человека, и как подсказывало что-то, ожидавшего его. Сев напротив, он взглянул ему в лицо, и поздоровался;

– Салам алейкум, Махмуд!

– Ва алейкум салам, Мазгар. Зачем ты хотел видеть меня?

– Не знаю, наверно, переживал за тебя, думал, правильно ли я поступил, лишив тебя жизни. Я желал, как лучше, и это не дает мне покоя. Я хочу, чтобы ты помог мне снять камень с моей души. Не проходит и дня, чтобы не вспоминал о тебе. Я ведь задушил тебя, помнишь?

– Помню, но у меня нет на тебя зла, и я не держу на тебя обид. Ты помог мне уйти без боли. Спасибо. Мне здесь хорошо, намного лучше, чем там.

– А здесь ад или рай?

– Здесь нет ада или рая, здесь, наверное, продолжение того, что вы называете жизнью у себя.

– А как же, – тут он запнулся, выбирая слово и подобрав, как ему казалось, подходящее, спросил: – недобрые люди? Они тоже здесь?

– Здесь нет понятия добра или зла, к которому ты привык у себя, сюда приходят те, кто прошел испытание.

– Какое испытание?

– Испытание жизнью, той, что ты прожил, и если ты прошел его, ты оказываешься здесь, если нет, то ты попросту исчезаешь, словно тебя никогда не было.

– А как же мучения, расплата за грехи, или награда за мучения? Все то, о чем нам твердят с детства. Я ничего не пойму.

– Для чего они, если у тебя была возможность исправить ошибки там? Тебе, может быть, и трудно это принять, но то, что тебя сотрут, словно тебя никогда не было, гораздо хуже, чем какие-то мучения.

– А разве Тот, кто все это создал, ошибается в своих созданиях?

– Он не ошибается, он дает тебе свободу, самостоятельность, право выбора поступить так, как ты хочешь, ты сам принимаешь решения, и ты сам отвечаешь за них. И когда приходит время, ты узнаешь себе цену. Свечу можно зажечь и точно также можно задуть.

– Тогда зачем Ему мы? Разве миры не будут в покое и спокойствии без тех бед, что причиняют люди друг другу и вообще всему живому? И разве меня спрашивали, хочу ли я родиться человеком? Хочу ли я прожить жизнь, полную горя и страданий, раздираемый разными инстинктами, мечущийся между совестью и страданием, между желаниями и запретами, между добром и злом?

– Ты рассуждаешь как человек, не так как мы здесь. То, что тебе привычно и понятно у вас там, здесь имеет другой смысл. Это трудно понять, к этому надо прийти. К сожалению, я не смогу тебе объяснить всей разницы. Представь себя на минутку яичным желтком, будущим цыпленком, который еще не вылупился из яйца, и при этом я буду объяснять тебе, что такое мать, отец, дождь, зерно, зеленая трава, солнце на небе или первый снег. Разве пчела, собирающая мед, знает о существовании и помыслах пасечника? У тебя нет средств понимания того, что я мог бы тебе рассказать.

– Ты не ответил на мои вопросы.

– Я не могу на них ответить, для каждого есть свой ответ, свое решение.

– Ну хорошо, ответь хотя бы на один: я свободен от рождения или нет?

– Все люди свободны, по крайней мере, рождаются свободными, а в цепи заковывают они себя сами.

– А почему ты не спросишь, хочу ли я пройти это испытание жизнью? Увидеть другой мир, куда опять меня пригласят без моего согласия.

– Пригласят, если пройдешь путь, а принять или нет, все зависит от тебя. Пустота всегда кажется глубже, чем есть на самом деле, у нее всегда есть начало и есть конец. Безгранична только любовь и доброта. С того момента, как появится на свет, человек предоставлен самому себе, и он знает, что за стремлением выжить любой ценой стоит понимание того, что за цену эту надо будет платить. Твои поступки идут вместе с тобой, движут тобой, направляют тебя, ставят тебя перед выбором принимать решения, приводящие тебя в итоге к какому-то результату, и дело вовсе не в том, что выиграет – хорошее или плохое, а совсем в другом.

– В чем же это? Я всегда думал, что должно победить либо тело, либо дух, и потом, все в разных условиях, кто-то беден, а кто-то богат, кто-то умен, кто-то нет, люди слишком разные и поступают по-разному даже в абсолютно одинаковых ситуациях.

– Нет. Это не совсем так. Победа одного – это всегда поражение другого. Нет абсолютного добра или абсолютного зла, ты сам это знаешь. Человека должно привести к внутреннему согласию – примирению, взаимным уступкам, пониманию самого себя, и нет ничего плохого в том, что одни умнее других или одни успешнее, а другие нет. Дело в поступках, в тех, что умный обязан понять свое преимущество и обратить его в том числе и в пользу других, сострадать ближнему как себе, сильный не должен использовать преимущества во вред слабым, богач не должен угнетать бедных, превращая свое преимущество в инструмент подавления, все это очень просто и миллионы раз уже сказано. Ты не первый, кто здесь, и не последний, и каждый в меру своего понимания пытается донести до остальных услышанное. Те лестницы, которые ты видел и по которым поднимаются сюда, они разной длины для каждого, хотя кажутся одинаковыми со стороны, и многие не проходят этот путь, срываясь вниз и становясь кучей ненужного хлама.

– А как узнать, когда уступить, а когда нет, когда отказаться, а когда пойти на встречу? Это ведь сложно.

– А ты слушай свое сердце, не дай ему стать глухим.

Учитель задумался, откуда-то появилось острое чувство голода, и тут он вспомнил, что давно не ел.

– У тебя нет тут ничего поесть?

– Есть. – Махмуд встал из-за стола и вышел из комнаты, вскоре он вернулся с тарелкой, наполненной разными сладостями, и положил на стол. Учитель взял кусок халвы и надкусил.

– Совсем даже невкусно, – сказал он, – тут нет ничего другого?

– Не забывай, здесь другой мир, – ответил, усмехнувшись, Махмуд, – и вообще, тебе надо назад…

– Есть пульс! Дышит, – сказал кто-то, и через мутную пелену учитель разглядел увидел склонившихся над ним людей в медицинских масках.

– Уф-ф-ф, – сказал один из них, – я уже думал, все! Давайте его в палату и подключите контрольную аппаратуру. Постепенно он приходил в себя, вспоминая, что неделю назад лег в эту клинику, где ему должны были сделать операцию. Через полчаса его перевезли в свою палату, и врач, который ставил ему капельницу, рассказывал медсестре о том, что учитель родился в рубашке и редко кто после одиннадцати минут клинической смерти приходит в сознание, а тут прямо случай для медицинского журнала, затем проверил датчики на запястьях и на груди, поцокал языком, потрогав заживавшие шрамы на груди, и ушел. Он огляделся, заметил, что в палате еще несколько коек с больными подключенными к медицинской аппаратуре. Ему хотелось есть, и когда пришла медсестра с теплым куриным бульоном, в котором совершенно не было соли, и в который в другое время добавил бы хотя бы щепотку, прежде чем приступить к еде, он тем не менее с удовольствием съел все и заснул.

Утром во время обхода его лечащий врач отметил заметное улучшение состояния пациента и обещал учителю, что если все так будет идти и дальше, то через пару недель его можно будет выписать домой. И добавил: «А ты счастливчик, в рубашке родился. Мало того, что мы удалили полтора метра кишок, перенес клиническую смерть, а теперь выздоравливаешь с опережением графика».

– Домой? – подумал учитель. – Был бы он у меня, наверное, раньше выписался бы, но мне в принципе некуда идти и не к кому. – Но, чтобы не смущать врача, поблагодарил его за квалифицированно проведенную операцию.

* * *

«Человек без имени» долго не мог прийти в себя от того, что его вот так просто освободили. Когда майор вывел его на улицу и показал направление куда идти, он все еще думал, что это провокация, решил, что его просто вывели и пристрелят, как за попытку к бегству. Было уже очень поздно, вдоль улицы, на которую его вывез майор, тускло горели фонари уличного освещения, не видно было даже редких прохожих, загулявших по какой-то причине или задержавшихся в гостях, с моря дул порывистый ветер и, поеживаясь от холода, он ясно осознал, что это свобода, и не верил свое удаче, понимая, что майор мог его пристрелить, и не выводя за ворота тюрьмы; от мыслей его отвлек майор:

– Эй ты, – обратился он к бывшему заключенному, – смотри сюда, – и, порывшись в нагрудном кармане, достал мятую тысячерублевую купюру, и протянув, сказал: – на, тебе на такси хватит.

– А где учитель? – спросил он в ответ.

– Зачем он тебе? Он в безопасности, и вообще держись от него подальше, и вообще ты остался в живых благодаря ему. – Бывай!

Сказав это, майор сел в машину и уехал, даже не пожелав доброго пути хотя бы для приличия, обдав его теплым воздухом нагретого мотора, перемешанного с запахами моторного масла и бензина. Когда машина скрылась за поворотом, он медленно побрел в направлении, указанном майором. Раны на ноге уже затянулись и почти не напоминали о себе, но он, зная, что не желательно давать нагрузку на незажившие мышцы, неторопливо брел вдоль обочины, стараясь беречь силы. Через какое-то время его обогнала маршрутка, и водитель, притормозив возле него, бодро сообщил ему: «Двадцать рублей до автостанции, едешь?» – «Давай», – ответил он, и через полчаса уже сидел в придорожном кафе возле автостанции, внимательно изучая меню, прикидывая свой бюджет из девятисот восьмидесяти рублей и сопоставляя его с открывающимися при этом возможностями. Наконец, он сделал выбор, который объективировался в кассовый чек на сумму около двухсот сорока рублей. Заплатив деньги и подождав, пока официант принесет еду, он стал думать о том, как быть дальше. Он еще раз оглядел помещение кафе, посетителей, несмотря на раннее время, было много, какой-то мужик сидевший за дальним столиком с двумя закутанными в платки женщинами показался ему знакомым, но он не мог вспомнить, кто это и где его раньше видел, затем, решив, что это ему показалось, вновь углубился в размышления. Вернуться к своим было бы глупо, думал он, дважды судьба такого подарка не преподнесет, идти к близким родственникам – опасно, могут донести, если не они, то соседи уж точно. И тогда – пиши пропало. Оставаться на автостанции тоже риск, и причем серьезный, за то время, пока он здесь, уже дважды прошел наряд милиции. Глаз у них наметанный, и сразу определят, что больше двух-трех часов без дела околачивающийся на автостанции человек либо вор-карманник, либо еще какой правонарушитель, и неминуемо подойдут с расспросами, а у него ни документов, ни денег, чтобы откупиться. Вскоре официант принес на подносе еду и, расставив все на столе, ушел, забрав чаевые – целых двадцать рублей. И человек вновь погрузился в раздумья.

– Который час? – оторвавшись от раздумий, спросил он официанта.

– Шесть тридцать, – ответил тот, удивленно посмотрев на него.

Поняв, что сплоховал, и понимая, что надо что-то сказать, ведь сегодня почти не встретишь человека без мобильника, если конечно, он не глубокий старец, он, улыбнувшись, сообщил он официанту: «Батарейка села».

– А-а-а, – понимающе протянул тот и побежал с подносом дальше.

Наконец, он вспомнил своего дальнего родственника, который жил на окраине города и, если старик еще жив, думал он, то у него можно некоторое время перекантоваться. Выходя из кафе, он спросил у официанта, как проехать на улицу Юных Пионеров, тот ему объяснил, что надо перейти дорогу и сесть на маршрутное такси номер пять или семь, а там уже водитель высадит, где надо. Он вышел из кафе и, перейдя дорогу по пешеходному переходу, встал у края проезжей части и поднял руку, когда увидел приближающуюся маршрутку с табличкой «семь» на лобовом стекле. Заплатив водителю, он попросил его остановить, когда будут проезжать улицу Юных пионеров, и поудобнее устроился на сидении за спиной водителя. Из дрёмы его вывел зычный голос водителя: «Кто просил Юных пионеров?» – «Я», ответил он и, поблагодарив водителя, вышел из маршрутки. Заметив табличку на стене углового дома, он пошел вверх по улице, свернул в переулок и вскоре оказался у нужного дома. Ветхий забор из шлакоблоков, облепленный вьюнком, придававшем забору некоторую респектабельность, и высокая, потемневшая от времени грубо сколоченная дверь из сибирской лиственницы давали некоторую надежду, что за те двенадцать лет, что он тут не был, ничего не изменилось, и хозяева по-прежнему те же, и что он не зря проделал этот путь. Нажав на кнопку звонка, он стал ждать. Где-то во дворе залаяла собака и через пару минут кто-то подошел к двери с другой стороны и спросил: «Кого надо?»

– Рассвет Али здесь живет? – с надеждой, что со стариком ничего не случилось, и он по-прежнему жив, спросил Арс.

– Да, здесь, а кто это?

– Это я, Арсен, сын Халила.

Дверь открылась, и он увидел своего дальнего родственника, которого не видел очень давно. Старику было, наверное, уже под восемьдесят, но выглядел он несколько моложе своего возраста, был худощавого, крепкого на вид телосложения, и только морщины, беспощадно избороздившие его лицо, словно паутина времени, сотканная самой жизнью, выдавали возраст хозяина дома. Ему хотелось извиниться перед ним, попросить прощения за то, что давно не захаживал, придумать что-нибудь, что правдоподобно объясняло бы его появление, но тот, не дав ничего ему сказать, показал рукой во двор в сторону дома и сказал: «проходи». Пока они шли по вымощенной диким камнем тропинке, ведущей к крыльцу, он внимательно осмотрел двор. «Как в аптеке, – подумал он, – вот что значит старая закалка», – было видно, что хозяин тратит уйму своего времени для ухода за клумбами и небольшого парника, где через полупрозрачную толстую пленку виднелась какая-то зелень. Они прошли двор, и на крыльце он увидел немецкую овчарку, нерешительно остановился и, глядя на собаку, спросил хозяина дома:

– Это тот самый щенок, что у тебя тогда был? Забыл, как его зовут.

– Джек.

– Привет, Джек, – сказал он, обращаясь то ли к хозяину, то ли к овчарке, – а он не укусит?

– Он обученный, без команды не нападет, а ты тут какими судьбами?

– Долго рассказывать, да и не интересно будет.

– Ничего страшного, я давно на пенсии, времени много, мы с Джеком тебя послушаем, правда, Джек?

Джек, словно понимая, о чем говорит хозяин, подошел к нему ближе и лег, положив голову на лапы и подняв уши, будто концентрируя свое внимание, настраиваясь слушать длинный и неинтересный рассказ гостя. «А пока, – продолжил хозяин, – я принесу чего-нибудь поесть, чаю попьем. Не обессудь за небогатый стол, но если бы предупредил заранее, то я бы купил чего-нибудь, чтобы ты не обвинил меня жадности». Гость понял шутку хозяина и ответил бодро:

– Ну что рассказывать, был в Сибири, работал на стройках, на шахте, а теперь вот решил приехать домой.

– В Сибири, говоришь? И где ты там работал, интересно, сибиряк, – усмехнулся дядя Рассвет, – ты мне зубы-то не заговаривай, как-никак всю жизнь в милиции проработал, и люди многое о тебе болтают, и совсем недавно приезжали родственники наши из села, про тебя всякое говорили нехорошее. Мол, бандит и все такое. Ты ведь меня знаешь, говори, как есть, чтобы я не от посторонних слышал.

– Сидел я в тюрьме, вчера освободили.

– Вот как? Прям-таки освободили?

– Да, освободили, мне, к твоему сведению, и обвинение не было предъявлено, вывел меня на улицу хозяин тюрьмы и сказал: «Иди на все четыре стороны».

– Так и сказал? А документ есть?

– Какие документы? Когда меня брали, я был без документов.

– Ну, справку об освобождении дали?

– Да какая справка, дядя Рассвет? Я даже не понял, где я сидел. Если я тебе расскажу, что это было, ты все равно не поверишь. Если есть кусочек ада на земле, то это там.

– Ну ладно, попьем чаю и иди отдыхай. Во дворе, к западной стороне забора не подходи, соседи увидят. Отоспишься, расскажешь все по порядку. Договорились?

– Я-то расскажу, а тебе это надо?

– Тебя давно не было, здесь изменились порядки, и я должен быть готов к любым сюрпризам. Сидеть на старости лет за пособничество боевикам не хотелось бы. Понял?

– Понял. Я могу утром уйти, если тебе в тягость. Извини, что побеспокоил. Не должен был я к тебе приходить.

– Это я решу, уходить тебе или нет, – неожиданно жестко ответил хозяин, – а пока ты мой гость и к тому же родственник, по нашим законам я не имею права прогнать с порога даже кровника, попросившего приют, так что помалкивай и слушай старших.

– Понял, дядя Рассвет. Извини, – и, помявшись немного, спросил о том, что его интересовало всегда и было любопытно узнать, потому как никто уже из знакомых не помнил ответа на данный вопрос: – Дядя Рассвет, не скажешь, откуда у тебя такое прозвище? Ну, чтобы знать, – замялся он, – когда я был моложе, мне неудобно было у тебя спрашивать, и ответить мне на этот вопрос никто не мог.

Рассвет Али усмехнулся и ответил: