Отзывы на книгу «Большая грудь, широкий зад»

В 2012 году Мо Янь получил нобелевскую премию за «галлюцинаторный реализм, с которым он смешивает сказку, историю и современность».

И вот, три года спустя я читаю центральный в творчестве автора роман, представляющий собой эпопею в семи книгах. И что я могу сказать?

Большая грудь. Широкий зад. Кровь. Кишки. Доброта. Аминь.

Дальше...

По-хорошему, надо бы поставить точку, как и сделал сам автор (я не шучу, этот удивительный китайский роман начинается со взгляда лютеранского пастора на икону Девы Марии с младенцем, а кончается, когда в ушах героя сама собой звучит христианская молитва) и просто искренне порекомендовать всем тем, кто хоть немного мне доверяет, познакомиться с книгой. Это как раз тот случай, когда любой опыт прочтения (прочувствования? проживания? анализа? ) будет глубоко индивидуальным и многое дающим читателю, а долгое послевкусие – гарантированно.

Сравнение книг с яствами и алкоголем стало на ЛайвЛибе уже почти дурным тонов, но тут такое дело, что из песни слов не выкинешь – три года назад я познакомилась с Мо Янем как автором алкогольно-гастрономической крышесносной «Страны вина», феерии с поеданием младенцев и прочими радостями жизни, которую кто-то из рецензентов назвал «алкотрешсатириконом». И вот – новая встреча с автором.

Откровенно провокационное название и, неожиданно, трогательное посвящение матери. Длинный список персонажей, будто в пьесе. Пропускаю в нетерпении. Чего же ждать? Постмодернистских игрищ? Извращенной эротики?

***

Быстро читаю первую книгу. Рождения. Смерти. Кровь. Кишки. Доброта. Реализм? Беспощадность? Любовь?
Несмотря на то, что впереди еще более восьми сотен страниц, Мо Янь не тратит время на прологи, описания и введение читателя в курс дела, я просто в одно мгновение оказываюсь «где-то в Китае» (ни одно из названий мне ничего не говорит), в деревне, в пугающей близости от жизни-как-она-есть.

Большегрудая и широкрозадая женщина рожает восьмого, ослица не может разродиться первенцем, на улице паника, мирные китайцы убегают от японских солдат, которые вот-вот захватят деревню, дочери роженицы ловят креветок в реке, кто-то поджигает мост, рвутся снаряды, кровь смешивается с водой, идут бойцы сопротивления, страх, паника, адреналин, 18-летняя старшая дочь роженицы ловит взгляд смуглого партизана, бой, мешаются в кучу кони, люди, кровь, кишки, к ослице бежит ветеринар, семья немых забивает кур, рождается здоровый мулёнок, солдаты убивают свёкра и мужа роженицы, японский военврач спасает новорожденных близнецов: долгожданного мальчика (первого и единственного сына) и с рождения ненужную, восьмую среди сестер девочку. В патриархальной китайской провинции «главой семьи» становится прежде бесправная (ибо мать только дочерей, не сыновей) невестка – Шаньгуань Лу.

Кровь, кишки, доброта. Но не только. Ещё, и это ошеломляет и не сразу укладывается в голове, - красота. Нет-нет, не эстетика смерти, к которой мы привыкли у Юкио Мисимы и других, а красота сплетения жизни и смерти, обещающих возрождение. Умирающий солдат падает в пруд, откуда взлетают испуганные белоснежные бабочки (Ангелы? Духи местности? И или просто бабочки?), а изо рта юноши выскальзывает чудом спасшаяся золотая рыбка (Душа отлетела? Автор «так видит»? Я фантазирую?). И таких деталей – десятки, если не сотни. Пытаюсь осмыслить, что такое я вообще читаю. Это не игровой постмодернизм «Страны вина», а нечто совершенно иное. Но что? Жестокий предельный реализм, который в страхе хочу «поэтизировать» или китайский символизм? А ведь это пока присказка, сказка-то – впереди, думаю я, и решаю, наконец, посмотреть на список персонажей.

Больше похоже на список «за упокой» - «убита», «казнена», «осуждён», «покончила жизнь самоубийством во время культурной революции», «умерла от застарелой болезни», «выпрыгнул из поезда и погиб» и так далее в таком же ключе. Ничего не скажешь, умею я выбирать книги – самое то, после «Архипелага ГУЛАГ», - думаю я, но я уже ступила на зыбкую почву затягивающей мояневской прозы, назад пути нет. Иду вперёд…

Надолго остаюсь в уезде Гаоми провинции Шаньдун и вместе семьей Шаньгуань переживаю набеги японцев, сменяющиеся победами и властью бойцов антияпонского сопротивления, националистов, отрядов армии «народного Китая» (и, да, это разные военные и политические силы) — и всегда сопровождающее эти события насилие, тяготы, лишения и страдания, потом «мирные десятилетия» правления «великого кормчего» («большой скачок», «культурная революция» и т.д.), которые уносили не меньше жизней, и ломали не меньше судеб, чем немирные. Роман охватывает почти весь 20-й век, основное действие начинается в конце 30-х и, с флешбэками и отступлениями, продолжается до 90-х годов. Семья Шаньгуань живет. Или выживает?

Я бы сказала – живет. Вопреки всему. И благодаря матери, «матриарху» семейства» - Шангуань Лу. Сам Мо Янь говорил, что «при написании романа задался целью исследовать самую суть человечности, прославить мать и материнство и объединить в едином символе материнство и землю».

И это блестяще удалось мастеру. Мать в этом романе не только центральный персонаж, не только человек (или божество?), дающий жизнь, но и сила, поддерживающая жизнь во всех окружающих – родных и неродных, богиня, готовая жертвовать собой во имя людей и во имя каждого (любого, даже враждебно настроенного) человека.

При этом Мать ни разу не «святая» в общепринятом понимании, у этой замужней женщины все дети – от разных отцов, одну из дочерей она продаёт русской эмигрантке (один из многочисленных «русских следов» романа), допускает продажу другой в публичный дом, совершает убийство, и этим список её «грехов» не исчерпывается. Но она безгрешна. Потому что Мать. Потому что такова Доброта.

Уже потом я прочитала, что название книги Мо Яню «пришло в голову после созерцания древней статуэтки – женской фигурки из камня с выступающими грудью и ягодицами».

Дочери Матери, сёстры Шангуань выступают как будто не столько самостоятельными личностями, сколько дополнениями к образу Матери. Они, подобно цветам на лугу, расцветают одна за одной, по старшинству и по природному порядку вещей и делают свой выбор судьбы (читай – мужчин) не на основании разума, расчета или хоть какой-то логики, это всегда некое чудо, ощущение, порыв, взрыв бьющей изнутри неудержимой энергии. Пути сестер разнообразны и, в этом смысле, их можно воспринимать как некую «карту судьбы» китайских женщин, но их пути никогда не против природы, женственности, их изначально «материнской» сущности. Зятья Матери (законные и незаконные) – это очень разные, но всегда по-своему сильные, мужественные и яркие мужчины.

«Из ублюдков настоящие мужчины вырастают. Ваша семья вон какая необычная. И Ша Юэлян, и Сыма Ку, и Пичуга Хань, и Сунь Буянь, и Бэббит».

Женщины любят мужчин (героя сопротивления, который позже станет врагом народа, политкомиссара, американского летчика, немого громилу и т.д.), но… мужчины рождаются для Дела (часто – короткого и бессмысленного и не дающего ни славы, ни богатства), до детей, родившихся по ходу Дела им часто дела нет:

«- Помираете вот… Сбегаете, бросаете одну. Ну как тут жить, когда столько ртов кормить нужно? Господи Боже, небесный правитель, ну скажи, как тут жить дальше?»

Но что это я все про женщин – ведь есть же герой, единственный сын Матери, маленький Цзиньтун («золотой мальчик»)! Вроде бы растет в условиях «наибольшего благоприятствования», но… чересчур привязывается к материнской груди и на всю жизнь остается мальчиком, одержимым грудью. Эту привязанность Мо Янь будет иллюстрировать как на физическом, так и на символическом уровне. Ирония судьбы – полукровка (шведо-китаец – экзотика, да?), с младенчества окруженный любовью множества женщин, готовых ради него на всё, он вырастает… никем. Его судьба иронически отражается в его будущей «карьере», содержащей попытку скрещивания золотого фазана, страуса и павлина. Феникса не получилось. Как не получилось из «золотого мальчика» мужчины. Не только золотого, но и вообще – никакого. Женщина, которую он способен «завоевать» - только мёртвая женщина (и это не фигура речи, а эпизод жизни Цзиньтуна), живые женщины неизменно его сильнее. Трагедия? Быть может. Но, по моим ощущениям, не для Мо Яня. Для него – жизнь мудрее наших о ней представлений. И жизнь продолжается…

Когда жители Поднебесной узнали о том, что представитель Китая удостоился Нобелевской премии в области литературы, в сознании людей произошел поистине "культурный переворот": все книги новоявленного лауреата исчезли с прилавков китайских магазинов в течение нескольких дней после признания Мо Яня самым выдающимся писателем 2012-го года. В рекордные сроки маэстро Гуань Мое, известный всему миру под псевдонимом "Мо Янь", стал богатейшим писателем Китая. И дело вовсе не в том, что Мо Янь являлся самым известным и популярным творцом в своей стране, просто сам факт обладания медалью из Стокгольма сделал писателя новой "иконой" современной китайской прозы, и каждый уважающий себя обитатель Поднебесной империи счел нужным приобрести хотя бы один роман первого гражданина КНР, получившего Нобелевскую премию по литературе.

На сегодняшний день Мо Янь по праву считается одним из наиболее выдающихся представителей Дальнего Востока. Его творчество, не имеющее грани между реальностью и галлюцинацией, стало образцом новой китайской литературы. Но сам автор не считает себя великим, полагая, что мировые премии - не показатель мастерства и гениальности писателя. Для Мо Яня главным критиком всегда будет оставаться простой читатель.

За годы многолетнего и плодотворного творчества Мо Янь написал немало достойных, уникальных в своем роде романов. Но как и каждый серьезный писатель, Мо Янь из всех своих произведений выделяет главный, самый значимый для его творчества труд, принесший не только всенародную слову, но и длинную вереницу диспутов, которые не прекращаются и по сей день.

"Большая грудь, широкий зад" - opus magnum Мо Яня. Этот роман, написанный с грандиозным размахом, пережил 3 масштабные правки с момента первого издания 1996 году. Мо Янь не скупился на подробности, он воссоздавал на книжных страницах историю Китая от падения династии Цин и до конца "культурной революции". Книга, сравнимая лишь с "Жестяным барабаном" Гюнтера Грасса и "Сто лет одиночества" Габриэль Гарсиа Маркеса, пугает и завораживает читателя своей массивностью. С первых строк нас поглощает описание жизни семьи Шаньгунь, за образами которых кроется глубокий символизм. Автор будто нарочно заставляет отвлечься от буквальности текста, выписывая на первых страницах судьбы каждого героя, коротко и цинично (точно в этих словах сокрыта вся суть тогдашней жизни простого китайца). Мо Янь изучает психологию людей, чьи жизни долгое время стоили меньше, чем козьи или ослиные. Он хочет, чтобы вместе с ним мы прошли сквозь этапы строительства КНР, наблюдая за рутинной эссенцией его персонажей, и чтобы эта история не выглядела излишне серой, Мо Янь представит нам уникальную возможность надеть очки, стекла которых будут сделаны из бурлескно-гротескных материалов. Да, в галлюциногенном мире Мо Яня невозможно не запутаться (сразу вспоминается история деревни, в которой обитало семейство Буэндиа), но роман стоит того, чтобы его прочитал каждый ценитель высокой прозы.

Главным героем выступает невероятно странный, вызывающий сочувствие персонаж Шаньгуань Цзиньтун (Цзиньтун в переводе с китайского означает "Золотой Мальчик"). Он - полукровка, родившийся от связи между китаянкой и шведским миссионером-пастором. Для Китая того времени родившийся мальчик выглядел крайне диковинно: обладатель золотых волос, с европейскими чертами лица, он был рослым и крепким. При других обстоятельствах у него могла бы сложиться другая, нормальная и даже счастливая жизнь, но, увы, ребенок стал жертвой писательской коварности Мо Яня. Дело в том, что гениальный автор решил изучить душу человека, страдающего патологическим пристрастием к женской груди, физическим и моральным. До конца своих дней Цзиньтун, обладающий ошеломляющими умственными данными, так и останется "духовным карликом", привязанным к материнской груди, он не сможет сделать из себя личность. Медленно впадая в безумие, он будет окружен всевозможной женской заботой: восемь сестер, мать, фанатично обожающая сына, в будущем жена, - все они будут подводить китайца-полукровку к самому дну существования. Шаньгуань Цзиньтун - символ крайне робкий, олицетворяющий "потерянное поколение китайских интеллигентов", от которых жестокая история предпочла избавиться с помощью извергающихся красных вулканов власти. Цзиньтун не защищен от реальности, и душевная болезнь, с каждым годом прогрессирующая, вынуждает его стать преступником, а затем проводить средний возраст в амплуа "безумного извращенца". В самом конце романа, когда Цзиньтун окончательно упал в низ общества, мы видим, как болезнь съедает его изнутри и со смертью матери "умирает" и он сам, саморазрушаясь.

В этом романе Мо Янь, подобном умелому художнику, вырисовывает весь Китай, затем вскрывая картину литературной галлюцинацией. Мы видим на полотне его творчества всю жестокость, ужас, цинизм того периода, а персонажи Мо Яня - эти несчастные люди - символы целой эпохи. Тут нет сюрреализма "Страны вина", - только жизнь, как ее видят глаза китайского мэтра.

"Большая грудь, широкий зад" - роман, который стоит читать. Не стоит пугаться названия книги, ведь как сказал сам Мо Янь: "Кого в наши дни можно испугать подобным?". Каждая страница текста - шедевр гротеска и символизма. Сложные образы персонажей заставляют задуматься об истории человечества, а препарация души главного героя - взглянуть на мужчину, изначально обреченного существовать под тяжестью фатальных обстоятельств.

"...И без всякой опаски признаю, что духовный мир Шаньгуань Цзиньтун списан с меня, - пишет Мо Янь в предисловии романа. - Ведь один уважаемый мною философ как-то сказал: " В глубине души каждого современного китайского интеллигента кроется маленький Шаньгуань Цзиньтун..."

У китайцев, надо признать, весьма своеобразное чувство юмора. Юмор этот довольно чёрный, временами кровавый и почти всегда тяготеющий к абсурду. Китайский папа может отлить пианино их стали, если его дочке нужно заниматься, а денежек на настоящий инструмент нет (фильм «Стальное пианино»). Китайская жена может развестись с мужем из корыстных побуждений, а потом много лет подряд заставлять его жениться на ней ещё раз («Я не Пань Цзиньлянь» Лю Чжэньюнь). Китайская бабушка может воспитывать малолетнюю внучку при помощи палки и удивляться, что её обвиняют в жестоком обращении с детьми («Это я — ирландка?» Гиш Чжэнь). А что вытворяет китайская тётушка, я даже говорить не буду… («Постмодернистская жизнь моей тёти»).
Зная всё это, я относительно спокойно переносила все странности поведения героев Мо Яня. Иначе читать его было бы почти невыносимо: кровь в его книге льётся реками, человеческая жизнь ничего не стоит, а ближайшие родственники относятся друг к другу так, как будто они злейшие враги.
На самом деле, история Китая ХХ века ещё страшнее, это знают все, кто читал «Диких лебедей» Юн Чжан. Кровь стынет в жилах – куда там фильмам ужасов. Так что Мо Янь – большой гуманист. Во-первых, уже в начале он приводит краткий перечень героев с описанием их краткой судьбы (почти все кончили плохо), так что знаешь, к чему готовиться. Во-вторых, действительно, описывает всё с юмором, хотя это и юмор висельника. В-третьих, пишет частную историю – историю одной семьи, так что подлинный масштаб бедствий остаётся за кадром.
Но выводы, к которым приходишь, прочитав огромный том Нобелевского лауреата, неутешительны. Всё зло, которое происходит вокруг, творят самые обычные люди и творят обычно из самых мелких и низменных побуждений. Дело не в политическом строе, не в том, какой год на дворе, и не в том, какие супостаты напали на твою страну. Это тоже важно, но гораздо важнее твоё ближайшее окружение. С ним тебе приходится сталкиваться ежедневно.

Думаешь, политике государства можно противостоять? По мне, так ничего у тебя не выйдет.

Что нобелиант из Китая Мо Янь жесток к своим героям и не расположен щадить чувств читателя знает всякий, кто знаком с его книгами. Это предельно физиологичная и натуралистичная проза, где описание табуированных вещей с омерзительными подробностями скорее норма, чем исключение. Каковые особенности делают встречу с его книгами серьезным испытанием для читателя, воспитанного в условно европейской традиции, и к чему нужно заранее приготовиться. Примерно как настраиваясь окунуться в крещенскую прорубь не ожидаешь тех же ощущений, как от купания в теплой ванне, но скорее испытываешь себя: смогу ли?

Впрочем, возможно дело в серьезных ментальных и культурных различиях между нами и жителями Поднебесной, все китайские авторы кого я читала, отличаются несколько даже нарочитой откровенность в областях, обычно не принятых к обсуждению: физиологические акты, вроде испражнения с подробным описанием процесса, конечного продукта и того, что с ним можно сделать в дальнейшем; смерть не как сакральный акт, но телесная, с разными степенями разложения. Полное отсутствие деликатности в разговорах на эти темы, вызванное не желанием напугать или шокировать, как это было бы у европейского автора, а непониманием, что такого-то?

Наверняка у европейцев есть немало того, что в свою очередь ввергает китайцев в состояние когнитивного диссонанса и культурного шока, но даже такая естественная и интернациональная вещь, как еда и пищевые привычки часто за пределами понимания. Тухлые яйца и ласточкины гнезда не те деликатесы, которыми стремятся приобщиться к великой китайской культуре европейцы, а кулинарные эксперименты с поеданием ящериц, змей, насекомых, летучих мышей - и вовсе дорого обошлись человечеству. Обо всем этом стоит помнить, пускаясь в авантюру с чтением или прослушиванием, как было в моем случае, Мо Яня.

"Большая грудь, широкий зад" шестой роман уже известного и отмеченного множеством наград писателя (хотя до Нобеля еще далеко, он будет только через шестнадцать лет). История семьи Шаньгуань от конца тридцатых до конца девяностых прошлого века. Они не только бедны, но отмечены той несчастливой многодетностью, которая в аграрном Китае воспринималась родом проклятия, в семье семь дочерей и ни одного сына. И вот, восьмые роды, последний шанс для жены утвердиться в звании женатой матроны, свекровь ей не помогает, потому как у них - так совпало - в первый раз ослица жеребится и помощь нужнее там.

И снова родится девочка, но постой-ка, она не одна, следом мальчишка. Рыжий. Вы ж понимаете. что подобная аномалия в случае Китая невозможна, если только не вмешается некто сильно посторонний. А учитывая ревность матушки в христианстве, и то, что пастором в деревне Далань служит шведский миссионер Мюррей, как раз рыжий - не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сложить два и два. Может оно и к лучшему. что детки мертвые. Хотя там все совсем не так просто, муж импотент вынуждал супругу рожать от других, но не от рыжего же, блин, шведа!

И надо было так совпасть, что в этот самый день японская армия вторгается в Китай, глава семьи гибнет, но японский врач спасает близнецов, которые вовсе не мертвые, и вся история, которая развернется перед нами позже, рассказана мальчиком Дзиньтуном. Не самым надежным рассказчиком, отмеченным к тому же аномальным пристрастием к женской груди. У него какое-то психосоматическое расстройство, когда твердая пища отторгается и человек, давно вышедший из младенческого возраста, может питаться только молоком, что приводит к фетишизации груди. Как по мне, вся эта история с сиськами редкая хрень, но Мо Янь вообще не мой автор, как вы наверняка догадались.

И вот в случае, когда материал вызывает отторжение, бесценна возможность опереться на руку или, как в случае аудиокниги - на голос друга, человека, который проходит это испытание вместе с тобой. Игорь Князев, в чьем исполнении я слушала книгу, подходит на роль проводника и спутника в этом странствии идеально. Возвращаясь к содержанию, "Большая грудь, широкий зад" обычная для семейной саги "судьба семьи в судьбе страны". Рассказ обо всех восьми дочерях, напоминающий отчасти "Тихий дон" Шолохова, частью бабелевскую "Конармию", но очень густо окрашенные национальным колоритом и на порядок более жестокие. Стоит также помнить, что это магический реализм с разного рода оборотнями и прочим "то чего на белом свете ваабче не может быть".

Одна из сестер становится женой торговца опием и вообще мутного типа, в неразберихе военного времени переживавшего взлеты и падения. Вторая выходит за командира сопротивления и тоже проходит с ним через множество испытаний. Третья влюбляется в угнанного японцами в плен птицелова и после его исчезновения становится птицей-оборотнем. Четвертая продает себя в публичный дом, чтобы спасти от голода родных, такое сонямармеладовастайл. Пятая делается коммунисткой. Шестая выходит замуж за американца из союзнической армии. Седьмую продают русской графине Ростовой ̶н̶а̶ ̶о̶п̶ы̶т̶ы̶ для удочерения. Восьмая, слепая от рождения, утопилась в трудные времена, не желая быть обузой. Ну, такое.

Вторая Мировая и неразбериха, сродни Гражданской нашей истории. После, Культурная революция с ее кошмарами, голод, лишения, доносы, травля, аресты и лагеря. Постепенный курс на социализм с человеческим лицом, становление и расцвет бизнеса - и все через историю семьи. Стилистическая особенность романа - практически абсолютное отсутствие рефлексии. Мыслей, чувств, мотивации поступков мы не видим на этих семи с лишним сотнях страниц. Только действие, через которое должны составлять собственное мнение о движениях загадочной китайской души. И если говорить о новаторском. необычном, то неотрефлексированность текста , пожалуй, главное.

Понравился мне роман? Абсолютно нет. Но это не значит, что он плох. Скорее - что я не тот. читатель, какой может оценить его по достоинству, возможно он ждет именно вас.

Горы - это груди земли, волны - груди моря, слова - груди мыслей, цветы - груди травы, фонари - груди улицы, солнце - грудь Вселенной... Все возвращается на груди своя, грудь связывает весь материальный мир.

Тяжело писать рецензии на книги, открывающие для читателя необъятную чуждую страну, да еще знакомую лишь поверхностно, да еще в масштабе не мировом, а семейном. Но насколько увлекают такие произведения, особенно приправленные ноткой оригинальности и ироничной философией.

Жизнь Сюаньэр, вошедшей в семью Шангуань, выдалась до ужаса трудной и изматывающей, но не сломила сильную женщину, поднявшую на ноги не только своих детей, но и детей своих детей. Одна беда – сын все никак не рождался, одни дочери (что в китайской семье, в общем, далеко не залог хорошего обращения), а когда долгожданный мужичонка все же пришел в этот жестокий мир, то принес с собой патологическое влечение к женской груди, вплоть до того, что бог знает сколько времени не мог принимать другую пищу, только молоко, причем из груди, и даже переход на вымя козы дался болезненно и не без труда. Можно сказать, Цзиньтун так и остался навсегда прикованным к материнскому молоку, и самостоятельного человека из него не получилось. Но кое-что стоящее он все-таки делает – рассказывает нам всю эту историю.

А история долгая и штормовая. Войны, революции и отдельные напасти прокатываются по Гаоми и семье Шангуань, постепенно разделившейся на множество маленьких осколков, бросают их то вверх, то вниз, за бедностью – благоденствие, за успехом – падение, за спасителем – враг.

Отличительной особенностью романа, на мой взгляд, в первую очередь является то, что хотя отпрыски семьи Шангуань не раз и не два ввязывались в военные и преступные конфликты, и это коренным образом переворачивало их жизнь, создается впечатление, что все эти политико-законнические бури проходят мимо главных героев. Этакое плавное течение реки – сменился строй, ну, хорошо, теперь мы на этом уровне… Что, теперь так? Что делать, будет так. И так постоянно, со страшными бедами, но как-то отстраненно: вот уж поистине, история народа, а не страны.

К слову о персонажах - рассказчиком является Цзиньтун, но центральным персонажем видится его матушка - несгибаемая Шангуань Лу. В этом свете за неожиданную концовку книги автору достаются бурные аплодисменты, он прямо-таки вырвал читателя из мира титек Цзиньтуна и вернул с небес на землю, а именно к истоку этого мира – матушке, и история словно потекла заново, оставив позади всю эту страшную муть, которую пришлось пережить вместе с семьей Шангуань. Потом, правда, вернул обратно, но эффект все равно получился мощным.

Есть тут и крупинки магического реализма, которые везде хороши, точно в моем вкусе и невольно отсылающие к творению Маркеса («Сто лет одиночества») – ровное приземленное повествование, а потом раз – и какая-нибудь полуволшебная чертовщинка, граничащая с психоделикой и одновременно – с банальной реальностью. Все это вмешано в кровавый и жестокий мир, в котором приходится жить, и в конечном итоге сплетается в философскую насмешку, сосредоточенную в бедолаге-Цзиньтуне.

Единственное, что мне не понравилось в этом романе – это нестройное повествование, иногда перепрыгивающее с первого лица на третье, заставляющее думать, а откуда рассказчику известны подробности, о которых он знать не мог (вечный бич рассказа от первого лица), и рассказчик ли это вообще, вон, там о нем в третьем лице, ан нет, все-таки опять от первого. Но, быть может, это недостатки перевода. В остальном чтение на ура, хотя, если быть честной, Китай все-таки воспринимался тяжеловато, но это именно за счет особенностей почти незнакомой страны. С другой стороны, такое расширение кругозора - посредством необычной истории - весьма приятно.