а вместо этого она испытывает лишь грусть и жалость – жалость к нему, к себе, к ним обоим, прижимающимся сейчас друг к дружке. О! Какое же чудовище он ласкает!.. Какой страшный ихор течет по ее венам, как отвратно ее нутро, отравленное гнилостными воспоминаниями и горькой нуждой! Если б только могла она вонзить нож в свое сердце, чтобы грязь струей забила из него и с шипением вылилась на пол, оставив саму ее чистой и светлой. И какой же безобидный болван этот румянощекий Уильям – при всей его мужской заносчивости, инстинктах распутника и достойной бродячего пса трусоватости он в сравнении с нею всего лишь овечка. Привилегированное положение размягчило его душу, безмятежное детство защитило от проедающих Конфетку червей ненависти, ей нетрудно вообразить его – мальчика, стоящего на коленях у своей кроватки и произносящего под бдительным присмотром доброй нянюшки: «Боже, дай здоровья маме и папе!»