В середине двадцатых годов я, школьница первой ступени, стала в толстой тетради вести дневник, <…> Настал день, когда параллельно я завела тетрадку «Смешное! Смех!», тонкую, клетчатую, с таблицей умножения на заднем листке и правилами школьника. <…> Что писалось в тетрадке? То, что мне казалось занятным, смешным. Поначалу преобладал школьный фольклор, общеизвестные расхожие хохмы <…>, подслушанные уличные выражения <…>, какие-то детские скороговорки, считалки, классические фразы-перевертыши <…>. Со временем ребяческого становилось меньше, а «взрослых» анекдотов, острот, эпиграмм все больше и больше. К тонкой тетрадке со смешной мелочевкой я подклеила еще одну тетрадку, потом третью… В дальнейшем я делала так – в толстой дневниковой тетради загибала угол, писала «Смешное». Таким образом «Смешное» как бы образовывало особый постоянный раздел дневника. Записывать остроты, анекдоты стало для меня привычным делом. <…> Подавляющее большинство эпиграмм, анекдотов, шуток из моих тетрадей – сидят точно, прочно на своем месте. Записаны по следам событий. Но есть такие, которые я вспомнила случайно через много лет после их рождения (жаль было не вставить, предать забвению); есть и такие, которые вспоминали, пересказывали мне по моей просьбе задним числом другие люди, наделенные завидной памятью (некоторые даже щедро отдавали свои записи, небольшие по размеру, считая, что большее должно присоединять и поглощать меньшее). <…> Нашлась и у меня малая толика записей, которые были не в тетрадях, а на клочках бумаги, находились в конвертах, папках (то датированные годом и даже месяцем, то вовсе без даты). Вот почему возможны иногда не столь непоколебимо правильные датировки, за что заранее приношу извинения. Надеюсь, что таких случаев немного¹⁸¹.

На деле же картина выглядит немного по-другому. Записи анекдотов в дневниках Н.В. Соколовой относительно немногочисленны – нам удалось обнаружить лишь 90 сюжетов. Анонсируемый автором раздел «Смешное» нам удалось встретить лишь один раз в послевоенных тетрадях – записи анекдотов преимущественно производились непосредственно в тексте дневниковых статей, они немногочисленны и очевидно случайны. Первые из них датируются 1928 годом – а не 1926-м, как следовало ожидать после знакомства с «приведенным в порядок» полным собранием. При этом действительно есть специально отведенная под записи «смешного» тетрадь «Bon mots» [СН 1924—1937] (которую мы относим к категории «записи фольклористов»), где мы нашли записи еще 103 текстов анекдотов. Тетрадь эта имеет авторскую датировку 1924—1937 годами и внутреннюю нумерацию текстов от 1 до 516. Совершенно очевидно, что тетрадь эта велась на протяжении долгого времени – помимо значительно меньшей, нежели у дневников, сохранности об этом говорят разные чернила, которыми записывались тексты, и серьезное изменение почерка, которое мы можем наблюдать в промежутке с первой по последнюю запись; однако нижняя граница авторской датировки (1924 год) может вызывать сомнение – почерк скорее похож на почерк из дневниковых записей подросткового периода конца 1920 – начала 1930-х годов. Частично записи анекдотов из дневников дублируются записями из тетради «Bon mots» (или наоборот), но это не механическое дублирование, а новая запись старого сюжета – возможно, забытого.

Почти все тексты анекдотов в дневниках и тетради «Bon mots» были выделены зеленым фломастером – судя по всему, при работе над собранием анекдотов Н.В. Соколова просматривала свои записи насквозь и набирала их на печатной машинке. От ее взгляда ускользнул лишь один небольшой – в две строки – текст, все прочие были перенесены в собрание. При этом, несмотря на заверения в предисловии, в некоторых случаях дневниковые датировки Соколовой пересматривались – возможно, в угоду составительским амбициям (перенести текст анекдота из объемной главы в менее насыщенную материалами для создания видимости равномерного собрания), или, что на наш взгляд более вероятно, составитель корректировала датировки в соответствии с собственными воспоминаниями, сложившейся у нее картиной развития анекдотической традиции, не нашедшей отражения в дневниках. Авторские изменения даты почти во всех обнаруженных нами примерах не превышают двух лет – исключение составляет только текст 301А, который был записан в дневниковой тетради начала 1950-х годов, но в собрании отнесен по каким-то причинам к разделу за 1929 год. При всем этом мы считаем авторскую датировку Н.В. Соколовой анекдотических сюжетов довольно достоверной. Те сюжеты, которые нам удалось перепроверить по прочим источникам, в подавляющем большинстве случаев датированы Соколовой вполне верно. Не совсем понятно, все ли тексты из собрания Соколовой, записи которых нам не удалось найти в ее дневниках, были записаны ею по памяти; вполне вероятно, что какие-то материалы, могущие лечь в основу ее сборника, не были нами рассмотрены – эти бумаги могли не сохраниться или не попасть в фонды РГАЛИ. К тому же мы работали с бумагами еще не описанными, и не исключена вероятность новых находок в не рассмотренных нами частях фонда. Обнаруженные нами искажения датировок не превышают одного-двух годов, что является приемлемым допущением, поэтому, за исключением явных анахронизмов, мы принимаем датировки Соколовой как достоверные в высокой степени.

Серьезнейший отпечаток на записи анекдотов, естественно, наложила и личность собирателя. Н.В. Соколова, в свое время очень просоветски настроенная женщина, до шестидесятых годов, по собственному признанию, убежденная сталинистка, в предисловии к подготовленному сборнику так охарактеризовала расхождение своих идеологических убеждений и довольно сомнительного с точки зрения главенствующей идеологии хобби: «Да, мое сознание долгие годы отставало от уровня самых острых и смелых анекдотов, срывающих все и всяческие покровы. Анекдот учил школьницу, студентку, начинающего литературного критика; однако, скажем прямо, молодая женщина была глуховата» [СН 2000—2002: без н.с.]. Н.В. Соколова декларировала принцип беспристрастного собирания: «С одним анекдотом я сегодня солидарна, другой вызывает во мне раздражение, несогласие. Но имею ли я право его вычеркнуть? Уже навычеркивали достаточно <…> Нет, вычеркивать не хочется» [СН 2000—2002: без н.с.]. Действительно, из доступных нам дневниковых записей ничего не было «вычеркнуто», однако даже эти немногочисленные материалы дают нам некоторые основания для констатации возможной идеологической ангажированности собирателя. К примеру – в июле 1928 года в дневнике Соколовой был записан такой анекдот:

«Ох, эти мне большевики. Они у меня вот где сидят. Этот Рыков. Взяла бы железную палку, раскалила ее и всунула бы холодным концом ему в жопу». – «Почему же холодным, Ада?» – «Чтобы он вытащить не мог.» – ДН: 04.07.1928 [СН 1925—1985(3): 3].

Через шесть лет в тетради «Bon mots» появляется следущая запись этого анекдотического сюжета:

«Ох, чтоб этому Самойловичу пропасть. Был бы я Сталин, я бы приказал взять железную палку, раскалил бы один конец и воткнул бы ему в жопу другим концом». – «???» – «Чтоб он вытащить не смог». – ЗФ: 1934 [СН 1924—1937: № 457].

В итоговое собрание сюжет попадает в совершенно ином виде (800A). Безусловно, данный сюжет в поздней советской анекдотической традиции имеет привязку к Сталину и к Гитлеру, но все же перед нами пример собирательской непоследовательности: в итоговую версию собрания, ориентированную на публикацию, автор включает не зафиксированный в его записях 1920—1930 годов текст, а наиболее идеологизированную версию анекдота, возможно не имевшую хождения в указанный период.

Если примеры, могущие указывать на идеологическую ангажированность собирателя, весьма немногочисленны, то случаи редактуры, обусловленной другими причинами, исчисляются десятками. Н.В. Соколова так объясняет возможные искажения и анахронизмы:

Отдельные ошибки, огрехи могли возникать и при позднейшей стилистической редактуре текста. Так, в каком-то анекдоте двадцатых годов было написано «мастерская по ремонту примусов», я ничтоже сумняшеся добавила «и керогазов», опираясь на смутные воспоминания, и в таком виде напечатала анекдот в «Огоньке». Читатель в письме разъяснил мне, что керогазы появились только после войны. Память ненадежна, обманчива, все помнить немыслимо, есть вещи (особенно бытовые), которые сегодня проверить крайне затруднительно или попросту невозможно.

В тех случаях, когда мы имели возможность сравнить исходную запись и текст из окончательной редактуры, можно увидеть очень серьезную стилистическую редактуру, в ряде случаев лежащую на грани с изменением сюжета. Различия первой записи и поздней версии текста у непрофессионального собирателя фольклора могут объяснятся не только необходимостью «раскрытия» анекдота, но и невозможностью дистанцироваться от традиции. Записывание анекдота зачастую превращается в его письменное рассказывание – текст в таких случаях может обрастать мелкими авторскими добавлениями, направленными на «улучшение». Это нормально и остается в рамках допустимой для устного текста вариативности. Однако, что касается собрания Соколовой, мы можем констатировать наличие совершенно очевидной творческой инициативы собирателя. Психологический климат семьи Н.В. Соколовой, круг ее общения способствовали увлечению всеми формами существования сатиры и юмора: «В нашем доме чувство юмора ценилось очень высоко, лишенных юмора жалели, как тяжелобольных» [СН 2000—2002: без н.с.]. Отсюда внимание к экспромтам, каламбурам и удачным языковым находкам, возникшим в семье или в ближнем круге общения. Собиратель не делает различия между популярным анекдотом и, к примеру, текстом семейного или внутрицехового творчества. Широкий жанровый охват собрания при отсутствии пояснительной информации к подавляющему большинству сюжетов значительно усложняет работу исследователя – одной из основных задач становится отделение текстов политического фольклора, имевших хождение в широких слоях носителей традиции, от авторских текстов, мимикрирующих под анекдот. Рассмотрим это на примере – в собрании Соколовой, в главе, посвященной 1930 году, мы видим такой текст:

В школе изучают Пушкина. Школьник: «А с кем это Пушкин спорит? “Стояли мы на берегу, не вы”». – «Пушкин спорит с царизмом». – СБ: *1930 [СН 2000—2002: без н.с.].

При отсутствии каких-либо пояснений этот текст очевидно воспринимается как анекдот, высмеивающий идеологизацию школьного образования. Удачно переосмысленная цитата из стихотворения Пушкина записана в тетради «Bon mots» под номером 11 [СН 1924—1937: № 11] и спустя несколько десятков лет отчеркнута Соколовой зеленым фломастером – это косвенным образом подтверждает то, что скорее всего именно эта запись была позже «развернута» в текст анекдота. При этом в нашем распоряжении есть мемуарная зарисовка времен поездки Н.В. Соколовой в Одессу в середине 1920-х годов:

Взрослые поспорили о том, какой пароход прошел час назад мимо пляжа. Шел он далеко, на самом горизонте, название не прочитаешь. Мы с отцом были на пляже, а дядя Марк – наверху на даче, довольно далеко, но все равно он стоит на своем. Каждый одессит уверен, что может узнать любое судно по кончикам труб и даже, кажется, по дыму из труб. Отец, заканчивая спор, решительно выкладывает дяде Марку последний решающий аргумент: «Ведь сказано у товарища Пушкина: стояли МЫ на берегу, НЕ ВЫ!». – СБ: 1926 [СН 2000—2002: без н.с.].

Мы видим, что собиратель не различает тексты разных жанров или не видит необходимости пояснять эти различия возможным читателям. Так, в 1991 году в журнале «Огонек» Соколова опубликовала «анекдот»:

Рабфаковка ищет в алфавитном указателе к учебнику Каутского. «На “Сэ” нету». – «Почему на “Сэ”?» – «А как же? Социал-кровавая-собака-Каутский» [СН 1991: 29—30].

Запись этого текста в ее неопубликованном сборнике выглядит немного по-другому:

Отец сочиняет анекдот. «Рабфаковка ищет в алфавитном указателе к учебнику Карла Каутского. «На “Сэ” нету». – «Почему на “Сэ”?» – «А как же. Социал-кровая-собака-Каутский». Вечером отец рассказывает анекдот уже иначе, короче. «Молодая библиотекарша искала Каутского на “Р”. Думала, что у него двойная фамилия – Ренегат-Каутский. Как Конан-Дойл». – СБ: *1926 [СН 2000—2002: без н.с.].

Совершенно понятно, что этот текст нельзя считать аутентичным текстом советского фольклора и использовать иначе как пример фальсификации – осознанной или неосознанной.

Еще один характерный пример искажения текста. В левом столбце приведенной ниже таблицы – запись начала тридцатых годов из тетради «Bon mots», в правой – этот же текст из последней редакции сборника:

Принципиальна не замена одного из героев – для подобного рода текстов это совершенно нормально; ремарка из ранней записи «до сих пор – факт», позже опущенная собирателем, сразу дает нам основания для целого ряда вопросов к тексту. Что это – авторское переосмысление анекдота, дошедшего до нас только в одной записи, импровизация над реальной театральной историей, – на данном материале мы не можем ничего утверждать с достаточной долей ответственности.

Последние редакции собрания Н.В. Соколовой складывались уже в современной России, после выхода в свет всех крупных сборников советских анекдотов. Совершенно очевидно, что Н.В. использовала в качестве источника минимум одно издание – собрание Д. Штурман и С. Тиктина. В собрании Соколовой нет прямых цитат из собраний предшественников – всякий раз она целиком переписывала текст, но близость ее коллекции и [ШТ 1986] очевидна – подавляющее большинство сюжетов, опубликованных в израильской коллекции, имеют аналог в собрании Соколовой. В значительной части случаев сюжеты, сильно варьирующиеся в записях из прочих источников, в этих двух сборниках относительно близки, но запись Соловой почти всегда больше, с некоторым количеством довольно бессмысленных для сюжета подробностей и, возможно, с несколькими вариантами концовки, часто очень ходульными. Примеров этому много, в качестве характерного можно привести сюжет № 5659. Мы нашли две его фиксации – первую из собрания [ШТ 1987: 510] мы целиком привели в Указателе; вторую, представленную в Указателе только шифром, отсылающим к собранию Соколовой, позволим себе процитировать ниже:

На морозе стояла длинная очередь. Прошел слух, что будут давать икру. (А икра всегда нужна; идет в качестве подарка врачу, чиновнику, оказавшему тебе услугу, и т.д.; так принято, такой сложился обычай.) Стоят час. Выходит заведующий. «Евреям давать не будем». Евреи бурно реагируют, кричат, что Эйнштейн был еврей, Гейне был еврей, считают Героев Советского Союза еврейского происхождения. Заведующий: «Как хотите. Тогда вообще никто не получит». Евреев выводят из очереди. Стоят еще час. «Беспартийным давать не будем». Беспартийные кричат, что даже Сталин высоко ставил преданных беспартийных, что дело не в партбилете, а в честном служении Родине… Кончается тем же. Еще час прошел. «Здесь все партийные? Ну так вот: икры нет и не будет». Расходятся возмущенные. «Подумать только… эти жиды пархатые уже два часа в тепле. Вот кто умеет устраиваться». (ВАРИАНТ: «…икры нет и не будет. Заместитель спрашивает заведующего: “Зачем ты так сделал? Отпускал людей постепенно?” – “Я, как еврей (наполовину) и беспартийный (на все сто), симпатизирую евреям и беспартийным. Решил сделать для них лучше”». ВАРИАНТ: …Кончается тем же. Еще час прошел. «Здесь одни коммунисты? Вам могу сказать все. Так вот: икры нет и не будет. Расходитесь без шума небольшими группками. И смотрите, никаких обывательских сплетен о том, что у нас в стране якобы не хватает икры!») – СБ: *1967 [СН 2000—2002: без н.с.]

Соколова часто превращает запись анекдота в небольшое художественное произведение, в котором она старается прояснить, исходя из своего понимания сюжета, мотивации персонажей и дать исторический комментарий. Пуант анекдота Н.В. часто увеличивает до нескольких предложений или же продолжает действие анекдота уже после того, как было озвучено смеховое ядро сюжета. Такого рода записи мы старались включать в Указатель только в виде шифра.

Серьезную проблему представляет также наличие в собрании Соколовой множества сюжетов, безусловно имеющих фольклорную природу, но, вероятно, не являющихся частью советской устной традиции. Н.В., видимо, использовала переводные издания зарубежных анекдотов, такие как «Антология мирового анекдота», и адаптировала к советским реалиями классические сюжеты про, например, англичан, французских проституток и пр. Подобного рода сюжеты мы включали в Указатель в статусе сомнительных и с примечанием, содержащим ссылку на запись более традиционной версии сюжета.

С одной стороны, перед нами источник с очень значительным количеством записей советских анекдотов и довольно хорошей авторской датировкой сюжетов. С другой, источник, наполненный никак не помеченными авторскими текстами, чрезвычайно похожими на анекдот по форме, и текстами, имевшими хождение в очень узких интеллигентских кругах – анекдотами в понимании XVIII века. Не вполне понятно, к какому жанру относить десятки текстов о РАППе и сотни текстов о советских писателях, по форме очень похожие на анекдот, но имеющие шансы на популярность только в очень узких интеллигентских кругах, в которых вращалась Н.В. Соколова, знакомых с литературной «кухней» советского времени. Даже если подобного рода тексты не являются записью продукта творческой инициативы собирателя или близких к нему людей, все равно круг распространения подобного рода «анекдотов» был крайне невелик. Такой же вопрос правомерен и по отношению к десяткам зафиксированных Н.В. Соколовой каламбурных шуток на политические темы. Каламбур как основа анекдотического сюжета крайне нехарактерен для городской – и тем более крестьянской – традиции ХХ века. Любовь к каламбурной шутке является совершенно очевидной составляющей персонального чувства юмора Н.В. Соколовой – профессиональный писатель, она хорошо чувствовала язык.

В связи с неоднозначностью источника и необходимостью проверки каждого конкретного текста в Указатель были внесены лишь 2253 текста из собрания Соколовой. Половина текстов из рассматриваемого источника не была включена даже в статусе «сомнительных» сюжетов, возможно не имеющих устного хождения, – слишком очевидна в большинстве случаев авторская инициатива Н.В. Соколовой.