Нестерпимо горячо и влажно. Так приятно, что хочется тянуться следом за прикосновениями невидимой руки, отдаться им полностью, слиться с ними. Я закусываю губу и умоляю всех известных мне богов, чтобы ласка не прекращалась, чтобы тяжесть внизу живота скручивалась плотнее, сворачивалась раскаленными пружинами и выстреливала в кровь мелкими пузырьками невыразимой сладости.

И от этого становится стыдно.

А потом уже – когда влажный жар чужих губ берет в плен набухший сосок – становится все равно.

Кричу в небо, в пьяную безграничную синеву, и не могу сдержать дрожь, когда сильная рука проходится по спине, властно, будто давно знает каждый мой изгиб, оглаживает ягодицы и требовательно раздвигает мне ноги, подбираясь к влажной горячей сердцевине.

Касается уверенно, безжалостно, растирает по складкам пряный сок, а крепкие пальцы проникают внутрь. Совсем чуть-чуть. Скользят по чувствительной плоти, растягивают, наполняют собой, а я мечусь из стороны в сторону, бормочу какую-то чушь, умоляю о большем, но мой мучитель не отвечает.

Он вообще ничего не говорит, только смотрит. Прожигает душу кобальтовой синевой нечеловеческих глаз и усмехается, обнажая острые волчьи клыки.

Смотрю вниз, и сердце прошивает укол страха.

Мой волк – большой мальчик.

Его каменная эрекция прижимается к низу моего живота и чуть покачивается, а я чувствую его жар, желание и нетерпение. Дикую потребность ворваться в меня, покорить, сделать своей.

Заявить права всеми возможными способами.

Как завороженная слежу за прозрачной капелькой, скатывающейся вниз по массивной – идеальной – головке. Темные, наполненные раскаленной кровью вены оплетают тяжелую длину, и кажется, что волк замер в ожидании под моим пристальным, изучающим взглядом.

Чего он ждет? Разрешения?

Или униженной мольбы?

Облизываю пересохшие губы и тянусь к вызывающе твердому члену. Очерчиваю головку кончиками пальцев и слышу глухой рык, сорвавшийся с идеальных чувственных губ.

Длины моих пальцев не хватает, чтобы взять его в кольцо, и я скулю от разочарования, потому что не смогу дотянуться до волка второй рукой.

– Скажи мне “да”, Нанна, – рычит он и подается вперед, проехавшись всей своей длиной по припухшим складкам. – Скажи “да” – и я весь буду твоим.

Открываю рот, чтобы выкрикнуть это проклятое “да”, потому что нет больше сил терпеть муку: я не способна справиться с пустотой, которую он может заполнить так правильно, так плотно!

Но язык не слушается, а из горла рвется только задушенный хрип.

Лицо моего волка расплывается перед глазами, искажается, тонет в накатившей черноте; и последнее, что я вижу, – синеву его глаз, наполненных невыносимым страданием.

Глава 1

Подскакиваю на постели с немым криком и хватаюсь за стиснутое спазмом горло. Простыни мокрые насквозь, а тончайшая сорочка противно липнет к разгоряченному, влажному от пота телу.

Всего лишь сон?..

Щеки краснеют от стыда, а в голове проносятся обрывки горячечного видения, и клянусь, я все еще чувствую прикосновение крепких пальцев к…

Медленно спускаю босые ступни на пол и невольно ежусь от холода. Гладкий деревянный паркет мягко поблескивает в свете потрескивающего очага, на стенах играют в салки глубокие тени, а за окном все еще танцует непроглядная зимняя тьма. Даже свет луны не может с ней справиться, отчего в груди колет от страха и волнения.

Сон не отступает, как я его не прогоняю. Льнет к рукам и спине, бежит мелкими мурашками по коже, прокручивается в мыслях снова и снова – и не остановить его, не стереть и не смыть холодной водой. Осторожно поднявшись, я цепляюсь пальцами за тяжелую ткань балдахина и делаю несколько судорожных вдохов.

“Скажи мне “да”, Нанна”.

Зажмуриваюсь до кровавых кругов, до болезненных искр под веками и на ощупь бреду к тяжелой фарфоровой чаше, наполненной ледяной водой. Запах лаванды бьет в нос, отрезвляя, но слова лихорадочным вихрем все вертятся и вертятся в голове.

Бросаю взгляд на вешалку у зеркала и целую минуту рассматриваю свой свадебный наряд: белоснежное кружево и затейливая вышивка.

Вот-вот я стану женой капитана-регента острова Таселау, но мой избранник не имеет ничего общего с мужчиной из ночного видения.

И это терзает меня с того самого дня, как волк начал топтаться в моих снах, будто у себя дома! Я чувствую вину, живу с ней, ношу с собой ежеминутно, скрываю за улыбками, когда беседую с отцом, прячу за смехом и шутками, когда гуляю с матерью. Не могу простить себе слабости, не могу смириться с терзающим меня голодом, потому что там, за размытой гранью сновидений, я мысленно давно сказала “да”.

И, наверное, никогда не скажу его вслух.

Кому? Незнакомец из сна в реальной жизни не спешил появляться, да и не бывает в реальной жизни таких людей…

Ведь не бывает же?

Тряхнув головой, я хватаю гребень и пытаюсь распутать светлые волосы, безжалостно свалявшиеся во время сна и похожие теперь на воронье гнездо. Прядка за прядкой, локон за локоном, медленно возвращаю себе душевное равновесие.

Все хорошо, все в порядке.

Все хорошо…

Отлично!

Сегодня я встречаюсь с Альгиром Верти. Матушка в восхищении: только и трещит о том, как мужчина хорош собой и как мне повезло с женихом.

Она – восторженная женщина, живущая историями о благородных правителях. Даже если бы Альгир въехал во двор замка с мечом наперевес и требовал бы отдать ему наш дом, матушка бы только в ладоши хлопала и умилялась тому, какой он порывистый и дерзкий.

Вернуть ее из мира сумасбродных фантазий уже невозможно. Только смириться.

Аккуратно уложив волосы, я снимаю с вешалки простое синее платье, которое почти теряется на фоне свадебного наряда. Это костюм для встречи, который должен убедить Альгира, – перед ним трепетная, нежная натура, готовая на что угодно ради своего будущего господина.

Даже щеки щипать не пришлось, изображая здоровый румянец – меня и так порядочно лихорадит, будто всю ночь я бегала по зимнему лесу в одной сорочке.

Внутри скребется уверенность, что Альгир и так знает, что никакой симпатии я к нему не испытываю. Самое большее – уважение к силе и положению.

Это не редкость для договорных браков. Есть надежда, что мы хотя бы не будем швыряться друг в друга посудой и справимся с… близкими отношениями.

Тяжело сглатываю и напоминаю себе, что и этого тоже не избежать.

Мужчина не будет сыт уважением – ему нужен наследник, как и любому правителю.

– Что-нибудь придумаю, – шепчу тихо и подмигиваю своему отражению в зеркале – бледному и перепуганному. – Вот посмотришь, Нанна, все будет хорошо.

И то, что я делаю это ради матушки и ее спасения, капитану-регенту знать не обязательно.

***

Визит Альгира – всего лишь вежливость. Он спокойно может сейчас же посадить меня в карету и увезти в замок, без церемоний и рассусоливаний, но мужчина любит, когда все идет по плану и не отступает от замысла ни на шаг.

Меня забавляет эта его черта: тяга к правильности, к красивым жестам. Если ухаживания, то с размахом; если подарки, то самые лучшие; если слова, то предельно сладкие и именно те, что хочет услышать любая девушка. Он читает людей, как открытые книги, вертит их так и эдак, давит на нужные точки.

Не могу сказать, что это не пугает меня до дрожи.

Я боюсь капитана-регента где-то в глубине души. На самом ее донышке плещется чувство неправильности, напускного благородства.

Он весь – фальшь, как она есть, но я не могу это доказать: мне не хватает слов и знаний, правильных определений, тонкого чутья, какое было у моего брата, пусть великая Галакто тепло встретит его душу в своих чертогах.

Отгоняю сомнения, натягиваю на лицо приветливую улыбку, которая ничего не значит и ни к чему не обязывает, и медленно вхожу в гостиную.

Не знаю, куда девать руки, потому стискиваю краешек ленты, перехватывающей пояс, и стараюсь смотреть перед собой, чтобы тут же не натолкнуться на Альгира.

Мне неловко вот так сразу встречаться с ним взглядами – хочется подготовиться, вдохнуть глубоко и вернуть себе привычное равновесие.

Скрип. Тихие, едва слышные шаги по ковру.

Альгир протягивает руку, а я невольно вздрагиваю – и от капитана это не спрятать и не укрыть взволнованный взгляд за веером ресниц.

Теплые губы касаются ладони, когда мужчина все-таки берет в плен мои дрожащие пальцы, а пристальный взгляд светло-серых глаз вызывает странное давление в груди. Это не любовный трепет, не пылкая страсть, какая может вспыхнуть с первого взгляда.

Это волнение и… страх.

Я – кролик, стоящий перед удавом, и он вот-вот бросится, чтобы скрутить мне голову.

Высокий и широкоплечий, Альгир возвышается надо мной на добрых две головы. Рядом с таким мужчиной можно почувствовать себя слабой и беззащитной – что явно нравится матушке, но немного пугает меня.

Затянутый в форменную черную куртку, расшитую серебряной нитью, мужчина движется плавно, будто в танце, и походит на довольного кота – гибкого, уверенного и расслабленного, но это впечатление обманчиво. Альгир всегда готов к неприятностям – положение обязывает.

Густые каштановые волосы аккуратно зачесаны назад, широкие брови вразлет немного хмурятся, и хочется провести пальцами по упрямой складке, стереть ее, чтобы не портила идеальный облик капитана.

Серые глаза полны затаенных гроз. Кажется, что вот-вот в темной глубине вспыхнут золотом самые настоящие молнии. Взгляд скользит по моей шее, задерживается на бьющейся жилке, и я могу поклясться, что чувствую это.

Словно по коже скользят затянутые в перчатку пальцы.

Воздух вокруг нас густеет, нагревается, и я с трудом вдыхаю и продираюсь сквозь раскаленный кисель. Колени дрожат сильнее, и если бы не крепкая рука, держащая меня под локоть, я бы наверняка упала прямо здесь.

– Вы очаровательны, Нанна, – тихо рокочет мужчина. Его голос напоминает морскую волну, накатывающую на песчаный берег. Он вызывает дрожь и странно успокаивает, гипнотизирует и убаюкивает.

Страх и волнение отступают под натиском уверенной силы Альгира.

Он не предлагает мне сесть, нет.

Тянет за собой к высокой двери, ведущей в сад.

Толчок! Створки распахиваются настежь, впуская внутрь запахи вечной весны.

Под магическим куполом, установленным отцом несколько лет назад, тут всегда цветут цветы и щебечут живые птицы.

Баснословно дорого и непозволительно роскошно для обедневшего рода, но когда лекарь говорит, что это поможет обреченной матушке, отец готов пойти на что угодно.

И вот теперь этим “что угодно” станет мой брак с Альгиром.

– Признайтесь честно, – капитан улыбается и смотрит на меня из-под темных ресниц. – Я вам не нравлюсь, Нанна?

Что это? Вопрос с подвохом? Насмешка? Или какая-то проверка?

Нервничаю, как какая-нибудь девчонка, и с ужасом обдумываю все возможные варианты, а капитан начинает смеяться, чем совершенно ставит меня в тупик.

– Никаких проверок, обещаю.

Я невольно ахаю и прикрываю рот рукой.

– Вы читаете мысли, капитан?

– Зачем? У вас на лице все написано.

С трудом сглатываю горьковатую слюну и стараюсь говорить беззаботно, будто меня совсем-совсем ничего не тревожит:

– Вы меня немного пугаете. Но что в этом удивительного – мы почти не знакомы.

– “Пугаю”? – капитан удивленно изгибает бровь и склоняется над ближайшей пестрой клумбой. – Но я совершенно безобиден, дорогая! Как и этот цветок.

Он вкладывает в мою ладонь белоснежную гроздь ландышей, а я невольно вздрагиваю от приторного до головокружения аромата и потихоньку теряю нить беседы. Невежливо просто стоять и молчать, правда? Альгир же не просто так сюда приехал?

– Я приехал к вам с просьбой, Нанна.

Опять он все угадывает так, будто владеет чарами!

– Я хотел бы просить ваших родителей перенести церемонию в мой замок.

Не сразу осознаю, о какой церемонии речь.

О брачной? Но почему? Матушка так хотела, чтобы праздник прошел здесь, где все было мне родным…

– Я понимаю ваши сомнения, дорогая, – Альгир сжимает мою руку в теплой ладони и мягко поглаживает кожу большим пальцем. – Но, к сожалению, мне придется предстать перед правителем по срочному делу, сразу же после церемонии. И добраться в срок отсюда будет проблематично.

– Капитан Альгир!

Я не успеваю ничего ответить, как к нам подлетает матушка – белоснежное облако оборок и кружев – она сверкает ослепительной улыбкой и распространяет вокруг цветочное благоухание, в котором угадывается тонкий дух старой болезни. Белоснежная кожа лица сильно напудрена, чтобы скрыть россыпь темных пятен, покрывающих ее щеки и шею.

Лихорадочный блеск лиственно-зеленых глаз одновременно и пугает, и вызывает жалость, но я не смею ни жестом, ни словом показать, как мне страшно и тошно видеть ее такой… угасающей.

Все будет хорошо.

Все обязательно будет хорошо!

Альгир – человек слова. Он обещал помочь.

Матушка подхватывает капитана под локоть и тянет его в дом, а я так и стою в центре дорожки и смотрю на цветок, зажатый в дрожащей ладони.

“…я совершенно безобиден”.

Губы кривятся в кислой улыбке, а в груди стягивается холодный тошнотворный комок неопределенности, который я никак не могу распутать.

Разве вы не знаете, капитан, что ландыш – смертельно ядовит?

***

Разумеется, матушка не отказывает. Лепечет что-то тихонько, кокетливо поправляет выбившуюся из прически прядь волос и то и дело касается кончиками пальцев руки Альгира. Воздушная, невесомая и нереальная, она, как никогда, далека от меня в этот момент. Я чувствую себя камнем, на котором весело щебечет беззаботная птица.

Даже если с небес свалятся обе луны, то ее решительное: “Конечно-конечно, капитан, все, что захотите” – не изменится ни на одно слово. Я пытаюсь возражать – очень деликатно, конечно, но настойчиво, ведь это поместье – мой дом.

Моя единственная крепость, где все знакомо и привычно.

Необходимость проводить церемонию в чужом замке пугает, но разве я могу что-то изменить?

Матушка только раздраженно цыкает, взмахивает рукой, как крылом, и лучезарно улыбается капитану, будто мои слова – досадный шум.

– Нам придется уехать раньше, чтобы подготовить все к вашему приезду, – Альгир говорит мягко, как с ребенком, его взгляд искрится лукавством.

– Не переживайте, капитан! – чирикает матушка, а я едва сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. – Нанна! Надеюсь, у тебя все готово?

Можно подумать, у меня столько вещей, что на их сбор придется потратить несколько дней.

– Да, мама, – тихо отвечаю я и стараюсь смотреть перед собой и не сталкиваться взглядом с женихом. Кто знает, как он воспримет мое недовольство, что скажет и не сочтет ли это капризом избалованного ребенка.

Смотрю в сторону, туда где пышно цветут темно-синие бархатные гортензии – гордость и радость матушки – и в голову приходит мысль, что у незнакомца из сна глаза были такого же оттенка.