В представлении многих читателей дебютная работа писателя обязательно должна быть "сырой" во всех смыслах - и сюжет хромает, и слог, и еще не выработан тот самый индивидуальный стиль, который помогает сразу же выделить произведение именно этого автора среди множества других творений. Такие ожидания, конечно, имеют место быть - зачастую первая проба пера сильно выбивается из общей картины творчества писателя, и каждое последующее произведение на порядок выше и сильнее первого опыта.
Но вот дебютный роман Милана Кундеры под названием "Шутка" - совсем другая история. С первых же строк чувствуешь ту самую "кундеровскую меланхолию", узнаешь его особенный стиль и почерк, придающие его произведениям такую непохожую ни на что самобытность.
Каждая строка любого из романов Кундеры будто насквозь пропитана лирикой и поэзией, несмотря на то, что темы там поднимаются вовсе не возвышенно-романтические, а, скорее даже, диаметрально противоположные. Писатель препарирует душу каждого героя, обнажая самые темные и омерзительные тайные закоулки человеческой души.
В этом Кундера особенно хорош: самые сильные места в его романах, а в частности, в "Шутке" - это те, где он так психологически тонко передает малейшие колебания и оттенки чувств своих героев, раскрывая их внутренний мир, всю их сущность перед глазами читателей. Ты можешь искренне не разделять циничных убеждений и аморального поведения героев, осуждать и негодовать, но не понять и не прочувствовать, что происходит у них внутри - этого Кундера вам попросту не позволит.
"Шутка" - это история одной искалеченной судьбы. Главный герой повествования, Людвик, объединяет вокруг себя всех остальных персонажей, с которыми его так или иначе связывают узы прошлого. В этом прошлом переворотный момент в жизни героя начинается с шутки, которая будет в тех или иных формах преследовать его всю жизнь.
Оптимизм - опиум для народа! Здоровый дух попахивает глупостью! Да здравствует Троцкий! Людвик.
- эти несколько строк, адресованные нравившейся главному герою сокурснице, в попытке поддразнить чересчур серьезную девушку, оборачиваются для него отчислением из университета и исключением из партии. В реалиях современной жизни эти события вряд ли покажутся судьбоносными, но в эпоху всепоглощающего коммунизма это было равнозначным подписанию обвинительного приговора.
И Людвик за долгие годы своей жизни так и не примирился с этим изгнанием из "нормальной" жизни. Он не сумел забыть своего унижения и простить бывшим товарищам их лицемерного ханжества и надменной холодности.
Но это "тыканье" было не товарищеским, а официальным и угрожающим....<...>Мир, в котором люди повсеместно "тыкают" друг другу, есть мир не всеобщей дружбы а всеобщего неуважения.
Но окончательно прочувствовать всю "особенность" своего положения Людвик смог лишь после призыва в армию. Черные пуговицы - символ политического отступничества - черной тенью нависает над душой Людвика. С отчаянием он понимает, что бессилен вновь вернуть себе "политическую честь", и потому обречен на прозябание в статусе врага народа.
Именно в этот период безысходности он встречает свою первую и единственную любовь - Люцию. Их отношения - пожалуй, единственное светлое пятно во всей книге, автор описывает их так трогательно и нежно, что щемит сердце. Однако этому светлому чувству отведено совсем немного времени - ему суждено исчезнуть под гнетом непонимания и несказанных слов.
Людвик и здесь вновь видит насмешку судьбы над собой -
Ее сопротивление меня совсем не умиляло, напротив, казалось бессмысленным, обидным, несправедливым, мучительным, я не понимал его.
Вдруг меня охватило безотчетное бешенство. Мне казалось, какая-то сверхъестественная сила стоит поперек дороги и всякий раз вырывает у меня из рук то, ради чего я хочу жить, о чем мечтаю, что мне принадлежит, что это та самая сила, которая отняла у меня партию, и товарищей, и университет, которая каждый раз все отнимает и каждый раз ни за что ни про что, без всякого повода. И теперь эта сверхъестественная сила, противоборствующая сила воплотилась в Люции.
В жизни Людвика не остается места ни для чего, кроме давно ушедшего прошлого.
А человек больше всего мечтает о том, что ускользает от него.
И его любовь к Люции становится таким же памятником прошлому. Ему не нужна сама девушка, со всеми ее страданиями, обидами, горестями и разбитым сердцем. Он любит образ, созданный его воображением, безупречный и полный романтической возвышенности.
Ореолом романтизма он окружает и свою долго вынашиваемую месть, которая на самом деле оборачивается нелепейшей шуткой всей его жизни. Вот так вот, с шутки началось, шуткой и закончилось.
Я вдруг осознал, что вещи, возникающие по ошибке, столь же реальны, как и вещи, возникающие по праву и закономерно.
Еще большую нелепость мести Людвика придает тот факт, что его главного врага, которого он так стремился унизить и стереть в порошок, больше как бы и не существует. Земанек стал совсем другим человеком, с иным мировоззрением, другими идеалами и взглядом на вещи. А если нет того Земанека, то кому же и мстить то?
Большинство людей обманывают себя двоякой верой - он верят в вечную память (людей, вещей, поступков, народов) и в искупление (поступков, ошибок, грехов и неправд). Обе веры ошибочны. В действительности же наоборот: всё будет забыто, и ничего не будет искуплено. Задачу искупления (отмщения и прощения) выполнит забвение. Никто не искупит учиненных неправд, ибо все неправды будут забыты.
И если поначалу это открытие причиняет Людвику самую настоящую боль и опустошение, то затем эти пустота и боль трансформируются в нечто прекрасное - присоединяясь к игре музыкального ансамбля своего старого друга Ярослава, Людвик вновь начинает пробуждаться к настоящей жизни, песни словно бы становятся проводниками в мир живых чувств и эмоций.
... а я чувствовал себя счастливым внутри этих песен, в которых печаль не игрива, смех не лжив, любовь не смешна, а ненависть не пуглива, где люди любят телом и душой, где в ненависти тянутся к ножу или сабле, в радости танцуют, в отчаянии кидаются в Дунай где, стало быть, любовь - все еще любовь, а боль - все еще боль, где настоящее чувство еще не выкорчевано из самого себя и не опустошены пока ценности; и мне казалось, что внутри этих песен я дома, что из них я вышел, что их свет - мой изначальный знак, моя родина, которой я изменил, но которая тем больше моя родина.
Разве эти чувства не являются весточками, знаменующими духовный переворот Людвика и его возрождение к настоящей жизни, свободной от уз прошлого? Кундера предоставляет нам возможность судить об этом самостоятельно, оставив финал открытым после внезапного окончания концерта. И такая концовка только еще раз красочно иллюстрирует талант французского писателя чешского происхождения, который до конца остается верным самому себе.