Изумительный пролог:
Опять явилось вдохновенье
Душе безжизненной моей
И превращает в песнопенье
Тоску, развалину страстей.
Так посреди чужих степей,
Подруг внимательных не зная,
Прекрасный путник, птичка рая
Сидит на дереве сухом,
Блестя лазоревым крылом;
Пускай ревет, бушует вьюга...
Она поет лишь об одном,
Она поет о солнце юга!..
Двенадцать строк, вереница образов... Каждый последующий отрицает предыдущий: песнопение - безжизненность; вдохновение - тоску; лазоревое крыло - дерево сухое; ревет, бушующая вьюга - солнце юга. Обнаженная душа юного поэта -"птички рая посреди чужих степей", состоящая из противоположностей и противоречий. Сливаясь воедино, они непостижимым образом рождают неоспоримую, унылую гармонию диссонанса.
А что же дальше?
Дальше - маскарад, на который Печорин явился в черкесском костюме Измаил-Бея. Имел успех у дам и девиц. Как всегда, вызвал зависть и раздражение мужчин, настолько сильное, что был готов быть убитым своими же "товарищами". Правда, и сам готов убить, а уж о сломанных им, походя, судьбах и говорить не приходится. А чего Печорин изобразить не смог бы, так это ненависти. Измаил-Бей ненавидел Россию. Печорин ненавидеть не мог: пофигизм иссушил и заморозил.
Вот так семнадцатилетний Мишенька Лермонтов начинал свой спуск (восхождение) в адские бездны (на адские вершины) - к Печорину и, совсем уж глубоко (высоко) и темно, - к Арбенину.