Пролог

Высокие языки пламени, кажется, касаются самого неба, дотрагиваясь до звёзд и сжигая их дотла, озаряя кроваво-рыжим светом окружающие неровную поляну деревья. Они сомкнулись плотным тёмным строем и гневно шуршат листьями, будто недовольны происходящим совсем рядом с ними, столь противоестественным и неправильным. Огонь вздымается от тринадцати костров, образующих между собой неровную пентаграмму с тремя симметричными точками в центре, внутри которой собрались ровно пятьдесят человек. Самые верные культу и самые достойные, они одеты в кристально-белые рясы, лица закрывают маски с узкими отверстиями для глаз, вырезанные из дерева и изображающие различных животных. На их головах возложены венки, а ноги обуты в одинаковые кожаные сандалии. Они поют и пляшут, будто безумные, каждый в своём ритме: кто-то чуть ли не отбивает чечётку, пока другой кружится сам с собой в медленном вальсе, выставив, как подобает, руки вперёд и будто обнимая воздух. По всей поляне раскиданы бутылки, недокуренные косяки, шприцы, выроненные нечаянно пакетики с травкой и кое-чем покрепче. Великий день, великий праздник – даже те, кто обычно был трезвенником, позволил себе стать грешником, осознавая всю его важность и себя его частью.

Те, кто не входит в этот круг, стоят тёмной молчаливой цепочкой за контуром пылающей пентаграммы, наблюдая за происходящим стеклянными глазами, не шевелясь и даже не моргая, будто погружённые в транс. Их тела покрыты лишь короткими серыми набедренными повязками, независимо от того, мужчина это или женщина. Ноги их оголены, босые ступни покорно стоят в колючей траве.

Внезапно ночную тишину разрезает короткий и сильный удар в гонг, звук от которого, затихая, несколько мгновений будто висит над землёй, а отражающееся от деревьев эхо вторит ему множеством голосов. Теперь уже и люди внутри пентаграммы сначала замирают, обернувшись к трём центральных кострам и образуя своими телами кольцо. Они безмолвно наблюдают за кульминацией ритуала. Те же, кто стоял без движения вовне, сильнее вытягивают шеи, напрягают глаза, стараясь рассмотреть, что же происходит там, – но с места не двигаются, помня и чтя правила культа всем сердцем.

– Братья и сёстры! – раздаётся громкий голос из самого центра пентаграммы. Он принадлежит невысокой фигуре, облачённой в ту же белую рясу, что и другие избранные. От остальных человека отличают лишь высокие ветвистые рога, прикреплённые к венку, и маска, сделанная из настоящей кости – черепа оленя. – Настал день, который ознаменует начало и конец, жизнь и смерть! Сегодня истинным праведником и порочной женщиной будет зачато дитя, чьё рождение станет точкой отсчёта апокалипсиса! Но не страшитесь. Ибо мы будем жить вечно. Мир истлевает, его конец близок. И лишь мы способны сделать так, чтобы после своей кончины он не погрузился в вечный мрак, а переродился новым, чистым и прекрасным! Мы – спасители! Те, кому предречено стать богами нового Мира!

Раздался восторженный гул, больше походивший на вой стаи животных. Ведущий пламенную речь приблизился к молодой, совершенно нагой девушке, лежавшей в самом центре на земле. Она в бессознательном состоянии, по подбородку стекает тонкая струйка слюны, а руки и ноги безвольно распростёрты в стороны. Маленькие бугорки её округлой молодой груди направлены к небу. Серая даже в отсвете пламени кожа девушки испещрена следами от уколов в области запястий, локтей, коленок и паха. Она не шевельнулась и не открыла глаз, когда глава культа, распахнув рясу, тем самым оголившись, лёг на неё сверху. И, вжимаясь всем телом, приступил к совокуплению. Даже тогда с губ девушки не сорвалось ни единого звука: ни крика, ни стона.

Толпа молча наблюдала за своим лидером, за тем, как он методично двигался всем телом то назад, то вперёд, не ускоряя и не замедляя темпа. Каждый ощущал в своём сердце ликование – исполнялось то, что было предначертано.

Наконец запыхавшийся глава культа отполз от девушки всё так же на коленях. Вынул из кармана рясы короткий кинжал с изогнутым лезвием, провёл самым кончиком себе по ладони. Когда первые капли крови выступили из раскрывающейся раны, он слизнул их языком и, простерев руки, запрокинул голову к небу. Последователи культа точь-в-точь повторили эти же действия за своим лидером, достав кинжалы и взрезав ладони, и теперь они все стояли на коленях, уперев взгляд куда-то в глубь бескрайнего чёрного неба. Языки пламени продолжали танцевать в ночи, выбрасывая высоко вверх, в само небо, снопы искр.

Девушка в центре поляны открыла глаза и, увидев стоявшую рядом с собой фигуру с витиеватыми рогами и белеющим в отсвете костров черепом оленя, попыталась отползти, дрожа всем телом, и пронзительно закричала, разрывая окружающую действительность. В следующую секунду она затихла, потеряв сознание. А мир вокруг вновь погрузился в гробовую тишину, готовясь к чему-то ужасному, что должно вот-вот произойти, разорвав реальность на мириады лоскутов.

Часть 1. Возвращение домой

Чуть протоптана тропинка,

В нужный час уйду по ней,

Только утренняя дымка

Укрывает свет огней,

Тех, что светят днём и ночью,

Освещают этот путь…

Не задумывайся очень:

Я вернусь когда-нибудь.

Теверовская Е. Г.

Глава 1

Вторник. 5 августа 2014 года

За окнами вагона проносились искрящиеся в лучах полуденного солнца кроны раскидистых деревьев, широкие речушки, озёра разных форм и размеров, полузаброшенные платформы, на которых лишь редкий поезд делает остановку. А этот пролетал мимо, не сбавляя своего мягкого, но быстрого хода. В одном из рядов в одиночестве сидел мужчина тридцати четырёх лет, прижавшись лбом к стеклу и опёршись подбородком о кулак. Он понуро наблюдал за сменяющими друг друга пейзажами. На его лице – небрежная трёхдневная щетина, совершенно никак не сочетающаяся с чистыми и выглаженными бежевыми брюками и белыми, без единого грязного пятнышка, кроссовками. Рядом с мужчиной, прислонённые к соседнему креслу, стояли два грубых деревянных костыля.

Джереми Уилборн – так звали мужчину. Теперь в стране было мало людей, кто бы не знал его имени и фамилии. Особенно среди так называемых «патриотов», готовых всё сделать во имя страны в тот момент, когда они сидят на диване с кружкой пива в правой руке и почёсывают левой выпадающий животик. Многие даже знали его в лицо – спасибо современным источникам информации и бесконечным программам новостей. Он не был известным актёром или певцом, спортсменом или музыкантом. Его вообще сложно было назвать кумиром. Да и известность он получил в один момент, всего лишь полторы недели назад. И известность далеко не положительную.

Тем не менее сейчас Джереми всё это не особенно волновало. Он сидел, будто погрузившись в некий транс. Перед его глазами проплывали одно за одним воспоминания из детства и юношества, перекрывая собой проносящиеся за окнами поезда картины. Давно уже Джереми не был дома, там, куда направлялся теперь, и это пробуждало в нём череду сменявших друг друга будто бы фотокарточек из чьей-то чужой памяти… В те дни его обязательно называли Джереми-младший. Почти все, кроме, пожалуй, сверстников, среди которых у Джереми не было особенно много друзей.

В какой-то момент он начал вспоминать те редкие эпизоды из детства, когда вместе с родителями они неслись вот так же, в поезде, через всю страну на юг, на тёплые песчаные пляжи, которые так любила его мать, Шая Уилборн. Вечно занятой, буквально женатый сначала на работе, а потом уже на матери Джереми-младшего, его отец, Джереми Уилборн, соответственно, старший, на самом деле души не чаял в сыне и жене. Его сын никогда не был обделён родительским теплом и любовью, и всё же они мало времени проводили вместе. Как-никак мистер Уилборн, ещё когда Джереми не было и пяти лет, получил должность мэра городка, в котором они жили тогда и в котором чета Уилборн проживала до сих пор. Бритчендбарн – мало кому известное название сложно произносилось, а писалось ещё сложнее. По виду это было скорее поселение городского типа, состоявшее в основном из частных домишек с небольшими участками. В центре насчитывалось всего лишь с десяток домов, которые пренебрежительно называли бараками ещё в детстве Джереми. И которые обещали снести из-за аварийного состояния, но так и не снесли до самого совершеннолетия Джереми, совпавшего с его отъездом из родительского дома. «Неужели они стоят там до сих пор?» – подумал Джереми, переводя взгляд с проносившихся пейзажей, которые он не замечал, на костыли, лежавшие рядом.

Ему сильно повезло, что поезда уже не те, что были раньше, – не отбивают ритм на стыках рельсов, раскачиваясь из стороны в сторону и гремя словно бы каждым винтиком и болтиком. Конечно, в тех поездах оставалась некая романтика, доступная лишь тем, кто ездил на них ещё в юности – той самой поре жизни каждого человека, когда весь мир вокруг кажется прекраснее, трава зеленее, а небо голубее. И всё же Джереми не мог себе представить, что бы с ним было в поезде из прошлого после последнего перед отправкой, шестичасового допроса, затем ещё пары часов подписывания всеразличных бумаг о негласном «невыезде» из Бритчендбарна… после чего его на машине доставили на перрон прямо за минуту до отправки поезда.

Теперь Джереми чувствовал, как его переполненный организм требует довольно объёмного освобождения. Опёршись руками о ручки сидений, он встал на ноги, после чего подтянул костыли и перекинул на них вес тела. Правое плечо сразу же заныло – там застряла первая пуля, которую ещё долго не доставали, пока Джереми был в плену за границей. Видимо, следуя какой-то извращённой симметрии в сознании судьбы, неподвластной человеку, вторая пуля пробила ему бедренную артерию левой ноги, оставив с обратной стороны бедра ещё одну маленькую, но также довольно ощутимую дырочку. Умереть Джереми не дали, но вот из-за не проведённой вовремя операции по прогнозам врачей он до конца жизни теперь точно будет хромать. Конечно, ему грех жаловаться – по идее в этот самый момент он должен уже довольно долгое время быть вообще мёртв.

Пройдя по широким коридорам меж рядов сидений, опустив голову и стараясь не мотать ей, чтобы не показывать лишний раз пассажирам своё лицо, Джереми зашёл в просторный современный туалет, напичканный всевозможными удобствами, начиная от элементарного пространства и заканчивая сушилкой для рук. Не то что раньше, когда содержимое туалета выплёскивалось на рельсы, а что касается комфорта – было уже замечательно, если из крана тонкой струйкой лилась не только ледяная вода.