В залитованых, но странных
Никому не нужных песнях
Мы поем о чем-то вместе
Неприятно и туманно…
Казалось, совсем недавно страна стояла незыблемо и солидно, как Антарктида под своим ледяным панцирем, но как быстро поменялась жизнь!? Отваливались целые глыбы, звенела капель, стремились ручьи. Или не льды это были, а отмерзшие в северных лагерях слезы народа?
В прежнее, дореформенное то есть, время линия жизни Димы Григорьева, казалось, шла вверх под крутым углом к горизонту. Успешно трудился он на внешней ниве, заключал сделки, грузил товары, крупных ошибок не совершал, поскольку всегда советовался со старшими товарищами и перекладывал ответственность на них. Не пренебрегал он и советами мудрого папаши.
Уже и в партию ему те же старшие товарищи намекали, так, пока в коридоре. Обсуждали общественную нагрузку. А за вступлением в ряды, если кто помнит, следовал скачок в карьере. Дима наматывал прозрачные намеки на ус – стал осмотрительней. Стал обдумывать, какую бы нагрузку общественную взять – полегче, но позаметнее. С иностранцами посторонних, неслужебных связей не заводил – на этот счет опытный его отец специально предупредил. Среди своих тоже трепа бестолкового, диссидентского не заводил и не поощрял. Как только начиналось в курилке что-то сомнительное, тотчас он отвлекался от разговора и уходил.
Но тут – трах, бах! Началась перестройка! Всех застала врасплох!
Какая теперь – к черту ее скорее послать – партия! Зачем она? Там же одни глупцы, негодяи проклятые собрались и карьеристы! Ничего у них святого нету – они и церковь родимую нашу чуть не погубили! Сами отоваривались в распределителях да по «Березкам», а нас в очередях морили! Сами все по заграницам – а мы тут мрем без товара!
Кончалась советская власть, и с этим надо было что-то делать. Оболочка пока оставалась, но содержание уже не пугало. Спасать советскую власть от нее самой в планы Дмитрия не входило. Он, по большей части, беспокоился о собственной судьбе. Очень Дима перепугался. Зашатался сам фундамент, а с ним и каркас того сооружения, в которое он стремился вписать свою жизнь.
Фимиам демократии начинали уже курить повсюду. Всякий чиновник в душе относился к ней подозрительно, справедливо опасаясь подвоха. Но и от советской власти уже ждать чего-нибудь приличного в скором будущем не приходилось…
Жизнь в этой стране, где никто ни в ком не был уверен, более того, чем меньше ты знал, тем безопаснее себя чувствовал, представлялась Диме удивительной, но единственно возможной. Подчиняясь неведомым мужским инстинктам, он интересовался политикой, хотя, объективно говоря, интересоваться ею смысла не было никакого – правды было не узнать, а повлиять на события не представлялось возможным. Будь ты хоть трижды партийным! Со студенческой скамьи Дима, не без добровольной помощи преподавателя «научного коммунизма», научился читать советские газеты между строк, но то, что он между этих строк вычитывал, было обычно не менее отвратительно, чем в самих строках.
И вот, после начала перестройки, заметил Дима, что-то похожее на правду стало появляться на газетных страницах. Дальше – больше. Бывало, он даже отказывался верить в смелые тексты, напечатанные черным по белому. Он даже вырезал из газет эти проявления гласности и пытался сохранить их как документы «эпохи». Впоследствии эти вырезки, конечно, пропали за ненадобностью, поскольку страна просто потонула в потоках гласности и демократии.
Ужас, который с утра до вечера сопровождал работу внешнеторговой организации, начал едва заметно ослабевать. Скоро это стало заметно многим. Уже стали пока еще робко восстанавливаться на работе те, которые были безжалостно вырезаны из полотна государственной деятельности за прегрешения при прежних порядках. Не успели люди оглянуться, а ужас уже перешел в простой страх, потом и страх превратился во всего лишь привычную опаску. Опасаться, правда, стали уже не прямого административного удара, а служебной конкуренции или предательства близкого партнера.
Одновременно он отметил, что насыщенность фирмы персоналом с погонами под пиджаком явно падала. Протокольный отдел, в котором и гнездились по большей части эти зоркие люди, ослабил хватку, стал требовать меньше отчетов. Поэтому сладкий поначалу запах свободы очень скоро стал таким приторным, что напоминал запах разложения оставленного на жаре мертвого тела.
Внешнеторговую организацию его, а торговала она всякой химией и нефтепродуктами, стало основательно трясти по экономическим причинам. Прикрепленные к ней ранее заводы, вернее сказать, их директора, быстро расчувствовали всю прелесть независимости от государства. Находили они западных торговцев, тех же самых, с которыми торговал Дима, заводили с ними прямые связи. Заводили, по совету тех же торговцев, доверчивые люди на далеких островах оффшорные компании и сливали туда разницу в цене. На налоги для родного государства предпочитали не тратиться – оставляли ему сущую безделицу. В городах своих делали они торговые дома и фирмы, которые, правильно мыслите, возглавили их родные детки. Ну, какие могли быть после этого обороты у внешнеторговой фирмы? Убытки одни!
Но не сразу все так резко обломилось. Кое-какая инерция имелась, и Дима, надо отдать ему должное, умело ею воспользовался. Он подумал так: «Вот моя контора имеет пятьдесят долларов с тонны параксилола, а если она будет сорок иметь, кто-нибудь это заметит?» Он оглянулся по сторонам и обнаружил, что никого нет, никто не заметит. Куда-то подевались надзиратели и охранители государевых денег. Ушли все, примкнули, видимо, к кооператорам.
Так получил Дима свои первые десять тысяч зеленью. Привез ему их в чемодане иностранный друг-партнер Питер Хардспун. Дима, когда принимал под ресторанным столом пакет, почувствовал легкое смущение, но, глядя в бесстыжие глаза партнера и слушая его циничные речи, запросто это смущение преодолел и уже более к нему не возвращался.
Кроме параксилола существует и другая химия. Например, пластмассы или каучук. Или, допустим, бензол. Дима неплохо знал конъюнктуру цен на все эти товары и при прочих равных условиях спокойно торговал с теми, которые правильно понимали его устремления.
Тут-то он, находясь на самом взлете, и женился. На свое горе.
Теперь уж поздно об этом говорить, но одолела его в тот момент гордыня. Уже лежала в чемодане первая сотня тысяч зеленых и прямо-таки настоятельно требовала как-то себя проявить. Обладание такой, как ему тогда казалось, значительной суммой повысило комфортность восприятия окружающей невеселой действительности и придало ему вес в собственных глазах. «Ничем я не хуже других», – решил Дима и купил сразу две машины. Взял он пятилетний «Пассат» и в компанию к нему красавицу-итальянку – почти новую представительскую «Лянчу».
На «Пассате» он прибывал в офис, мытьем машину не баловал. Словом, выглядел как обычный русский пролетарий.
«Лянчу» же он полюбил почти как женщину. Покупал ей подарки. Одним из первых была «ракушка». Про косметику не стоит и упоминать. Не зря фирмы рекламируют омолаживающий эффект – «Лянча», казалось, молодела после каждой мойки. По выходным он выезжал на ней для встреч с прекрасным. Прекрасное, по большей части, разгуливало по тротуару и подразумевало противоположный пол.
Познакомился он с Яной на дороге – у нее спустило колесо. Ну, понятное дело, не у нее самой, а у ее машины. Черт знает, какие острые предметы могут валяться на дороге!
«Вот так нога под ней!» – про себя восхитился Дима, когда увидел у обочины, рядом с «восьмеркой» девушку, поднявшую в поисках помощи изящную лапку. Дима в этот момент плавно рассекал на «Лянче» пространство недалеко от тротуара.
«Ого! Да у нее и глаза! И вообще телка в порядке!» – Дима решил остановиться.
Едва он вылез из машины, Яна, а это была именно она, подошла к нему, излучая буквально тонны обаяния.
– Вы мне поможете? – веселые голубые глаза смотрели искренне, шикарная, простодушная улыбка обнажила ровные, ухоженные зубы.
– Не вопрос! – воскликнул Дима, немедленно заразившись от нее такой же веселостью. – А что случилось?
– Не знаю! Колесо, наверное, лопнуло! – Яна с восхищением обозрела Димин автомобиль. – Вы поможете?
– Не вопрос! Запаска, домкрат у вас есть?
– Не знаю, а что это такое?
Диму тронула такая техническая безграмотность. Он расценил ее как истинное проявление женственности. Он посмотрел на Яну с удовольствием и протянул руку за ключами:
– Сейчас посмотрим!
Ну, натурально, нужных предметов в багажнике не оказалось. Пришлось Диме доставать свой домкрат, снимать колесо и везти его в ближайший шиномонтаж. Яну он, понятно, взял с собой – не бросать же красавицу на дороге. После того как он положил сдутое колесо в свой багажник, ему почудилось, что он уже обладает какой-то частичной собственностью на эту девушку. А свою собственность он не привык бросать на дороге.
После того как все технические манипуляции были проделаны и торжественно завершены водружением колеса на Янину машину, выяснилось, что у этой парочки очень много общего. Ну, например, Яна обожала французский язык и вообще Францию. Дима считал, что английский язык для бизнеса ему полезнее, но уважал выбор девушки и его одобрил. Что же касается Франции, Дима, хоть сам там никогда не был, но много слышал о ней от отца, который считал, что Франция – очень хороша, но без французов была бы еще лучше. Вслух он этого не сказал, боясь обидеть девушку.
Когда позднее они сидели в недорогом ресторане и продолжали взаимное изучение, Яна проявила чудеса искренности и объявила Диме о своем возрасте. Дима решил, что она еще вполне молода. Далее Яна, пользуясь все той же привычкой к искренности, сообщила ему, что любит Францию, потому что несколько лет прожила с французом. Жила она с ним и в Москве, и во Франции, конкретно в Марселе. Потом они расстались.
– Чудесный город, – заметил одобрительно Дима, который, что понятно, в Марселе никогда не бывал, но ему хотелось понравиться красавице. Диме хотел было спросить о причинах расставания, но он побоялся налететь на еще более искренний ответ, поэтому сдержался. Однако он был настолько очарован и покорен откровенностью Яны, что даже чуть было сам не начал рассказывать о своих влюбленностях и романах, но вовремя остановился. «Что девчонке хорошо – парню смерть!» – вспомнилась к месту искаженная цитата из классика.
Но Яна тут же сама призналась, что с французом они просто не сошлись характерами, тот оказался нудным деспотом. Виновато в этом, видимо, было его частично африканское происхождение. Нет, нет! Он не был уж совсем черным, как, допустим, свежий асфальт, просто сильно смуглый, с таким, что ли, вечным загаром. Мулат, короче. В Москве он работал какое-то время в представительстве торговой фирмы, потом его попросили вернуться в Марсель. Ну, Марсель, на ее вкус, не особенно красив, порт – он и есть порт… Вообще ей нравится теплый климат и море, но человеческие отношения важнее.
«Как правильно! Как правильно! Конечно, отношения важнее!» – восклицал про себя Дима и кивал согласно головой. Он все больше подпадал под обаяние этой необычайной женщины и был готов услышать он нее все что угодно, даже про любимого негра, причем без всякой критики.
Далее выяснилось, что Яна очень любит анекдоты, но совершенно их не запоминает, так что ей можно рассказывать их практически непрерывно. То есть всякий раз один и тот же. Посмеялись. Дима понял, что от него требуется анекдот, поскольку разговор постепенно заходил в фазу, когда общие темы оказывались исчерпанными. Диме, может, и интересно было бы поговорить о футболе, да только сомнительно, чтобы Яне интересно было это слушать. Словом, нужна была разрядка.
Дима память на анекдоты имел неважную, но у него были несколько дежурных, на разные жизненные ситуации. С еврейским или эротическим, которых он знал немало, Дима решил повременить, и рассказал такой:
«До войны в Америке были запрещены аборты. Но, как часто бывает, одна хорошая девушка забеременела от хорошего мальчика, однако жениться они не могли по причине разного экономического положения. Что делать?
Пошла девушка к семейному доктору, открылась ему. Попросила держать все в тайне и сделать ей аборт.
– Дейзи, послушай, дорогая, – говорит врач, – аборт – опасная штука! Мало того что противозаконная, но ты за него можешь поплатиться бесплодием. Никто заранее не скажет, как все закончится. Давай поступим по-другому?
– Как? – спрашивает Дейзи.
– Ты выносишь этого ребенка. Я так сделаю, что родители твои ничего не заподозрят. А как подойдет время рожать, я положу тебя в клинику, а младенца подложу какой-нибудь роженице, скажу, что, мол, у нее двойня.
Так они и решили.
Прошли положенные месяцы, ребенок появился благополучно на свет. Да вот незадача! Не было ни одной роженицы в этот день у доктора в клинике. Один только пожилой священник с аденомой простаты.
Делать нечего. Приносит доктор священнику мальчика и объясняет ему:
– Святой отец, какое счастье! Мы-то думали, что у вас опухоль простаты! Ничего подобного! Оказывается, вы просто были беременны! Вот ваш сын!
Ничего не сказал священник, только подумал: «Чудны дела твои, Господи!», перекрестился, забрал конверт с мальчиком и уехал в свой приход.
Прошло лет двадцать. Умирает старый священник, зовет к смертному одру сына и говорит ему:
– Джон, сынок! Хочу перед смертью открыть тебе нашу семейную тайну. Ты ведь всю жизнь думал, что я твой отец?
– Да, папа!
– Извини меня, старика, но это не так! На самом деле я – твоя мать! А отец твой – наш епископ!»
Анекдот Яну не рассмешил. Вместо смеха она посмотрела на Диму сверкающими от близких слез пронзительными голубыми глазами и печально сказала:
– А я аборты делала!
У Димы дыхание перехватило от такого признания. Сладкая волна нежности поднялась в его груди, да так и не опускалась до самого расставания.
О проекте
О подписке