«В каждом мраке есть место для света, как и в каждом свете таится тень. Но лишь тот, кто примет обе стороны, сможет увидеть истину.»

Глава 1. Рожденный во тьме

Ночь в горах была тяжёлой и непроглядной. Небо закрыли плотные чёрные тучи, не пропускавшие ни единого луча звёздного света. Воздух стоял густой, пропитанный сыростью и тревогой, как перед большой бедой. Тишина давила на уши, лишь изредка прерываемая слабым шорохом ветра, что скользил по склонам, словно шепча о грядущем. Но эта тишина была ложной – она скрывала угрозу, готовую вырваться наружу и разорвать всё живое.

На вершине холма возвышался замок Дракенхольм – мрачный и древний, как сама земля под ним. Его стены из чёрного камня поднимались высоко, их края были неровными, покрытыми трещинами от времени и бурь. Башни торчали, как сломанные кости, пронзая тьму. Этот замок казался мёртвым, заброшенным, но в ту ночь он ожил, наполнившись звуками боли и страха.

В одной из комнат, где воздух был пропитан запахом крови и пота, лежала леди Эльвира. Её тело, истощённое родами, распростёрлось на широкой кровати с резным балдахином. Тёмные шторы колыхались от сквозняка, обрамляя её, как занавес перед последним актом. Лицо Эльвиры было белым, кожа натянулась на скулах, глаза ввалились, потускневшие и пустые. У её ног стояла повитуха – старуха с морщинистым лицом и руками, покрытыми пятнами возраста. Она держала окровавленную тряпку, её пальцы дрожали, но движения были точными. В её взгляде мелькал страх, не от усталости, а от чего-то большего, что она чувствовала в этой комнате.

Эльвира дышала тяжело, каждый вдох вырывался из её груди с хрипом, будто жизнь цеплялась за неё когтями, но уже проигрывала. Она знала, что не доживёт до утра. Её грудь вздымалась всё реже, кровь текла по простыням, пропитывая их алым. Но смерть не пугала её так, как то, что должно было родиться. Она чувствовала это – существо, которое она носила, было не просто ребёнком.

Когда младенец появился, крики Эльвиры оборвались. Тишина рухнула на комнату, тяжёлая и гнетущая. Повитуха подняла его, её руки задрожали сильнее. Глаза ребёнка – чёрные, глубокие, без единого блика – уставились на неё. Это были не глаза новорождённого, а взгляд чего-то старого, чужого, что знало больше, чем могло вместить человеческое тело. Кожа младенца была бледной, почти синеватой, а крик, что он издал, резанул по ушам, как звук рвущегося металла, эхом отразившись от стен.

Эльвира, собрав последние силы, повернула голову. Её губы шевельнулись, голос был слабым, едва слышным:

– Эндориан…

Имя вырвалось, как выдох, полный ужаса, и повитуха вздрогнула, чуть не выронив ребёнка. Её руки затряслись, глаза расширились. Она посмотрела на младенца, потом на Эльвиру, но та уже не дышала. Её тело обмякло, голова откинулась назад, открытые глаза застыли, глядя в пустоту. Кровь продолжала течь из-под неё, заливая кровать, пока старуха стояла, не в силах пошевелиться.

Стражи в углу комнаты – двое воинов в тяжёлых доспехах – шагнули вперёд. Их лица были суровыми, но в глазах мелькнула тревога. Повитуха, словно очнувшись, передала им ребёнка, её руки тряслись так, что она едва не уронила его. Один из стражей взял младенца, его пальцы в железных перчатках сжали тонкое тело, и он отвернулся, пряча взгляд.

Замок принял нового хозяина. Ночь стала ещё темнее, ветер за стенами взвыл громче, словно сама природа хотела скрыть этот момент от мира.

Так началась жизнь Эндориана, сына лорда Бальтазара Вальмира, чьё имя гремело по Даркарии как гром перед бурей. Бальтазар был человеком, для которого сила и жестокость были единственными законами. Он правил замком Дракенхольм и его землями, подавляя любое сопротивление. Его власть держалась на крови – он резал врагов, сжигал деревни, оставлял за собой только пепел и страх. Для него мир был полем боя, где выживают те, кто готов убивать без колебаний. И в сыне он видел не просто наследника, а оружие, что продолжит его дело.

Эндориан рос в холодных стенах Дракенхольма. Зимой ветер пробирался сквозь трещины, леденя коридоры, летом сырость из подземелий заполняла залы. Каменные стены гудели от шагов, каждый звук отражался, как предупреждение. Здесь не было тепла, не было уюта – только тьма и холод.

Его детство началось не с игр, а с боли. Бальтазар не позволял сыну быть ребёнком. Каждое утро Эндориан вставал с рассветом, встречая день звоном стали и криками. Его учили держать меч раньше, чем писать своё имя. Вместо историй о героях он слушал рассказы отца о войнах – как лорд разрубал врагов пополам, как их кровь текла по земле, как страх ломал их волю.

Тренировки были жестокими. Бальтазар нанимал воинов – грубых, покрытых шрамами наёмников, что били мальчика без жалости. Они нападали на него с деревянными мечами, пока он не падал, задыхаясь от боли. Если он был слишком медленным, удар приходился по рёбрам, выбивая дыхание. Если не блокировал – получал синяки, что держались неделями. Его заставляли драться с противниками втрое старше и крупнее, их кулаки оставляли следы на его теле, кровь текла из разбитых губ.

Иногда в замок привозили зверей. Огромных медведей с севера, чьи когти рвали кожу, как бумагу. Льва с юга, чьи зубы ломали кости одним укусом. Однажды привезли тварь – чёрную, с горящими глазами, что выла, как демон. Эндориан, которому едва исполнилось десять, стоял перед ней с коротким мечом, его руки дрожали от страха и усталости. Зверь бросился на него, когти разорвали плечо, кровь хлынула на пол, но мальчик вонзил клинок в горло твари, чувствуя, как горячая кровь заливает его лицо. Он рухнул рядом с мёртвым зверем, задыхаясь, пока Бальтазар смотрел сверху.

– Слабость – это смерть, – сказал лорд, его голос был холодным, как сталь. – Враг не ждёт, пока ты встанешь. Война – это не игра, сын. Один промах – и твоя голова лежит в грязи. Будь жестоким, или тебя раздавят.

Эндориан поднялся, его тело ныло, кровь капала с подбородка. Он не плакал – слёзы были выжжены из него ещё раньше. Мать умерла при его рождении, а отец заменил ласку ударами. Он не знал, что такое тепло, только боль и приказы.

В стенах Дракенхольма он становился сильнее, но холоднее. Друзей у него не было – только противники, которых он побеждал или заставлял подчиняться. Бальтазар смотрел на него с гордостью, но не как на сына, а как на клинок, что он точил годами.

Но внутри Эндориана что-то росло – неясное, тихое. Каждый удар, каждая капля крови оставляли след не только на теле, но и в душе. Он замечал, как его рука дрожит перед ударом, как глаза врагов – полные страха и боли – остаются в его памяти. Эти образы приходили к нему ночью, их крики звучали в ушах, пока он лежал в темноте своей комнаты.

Он начал задавать вопросы. Почему мир так жесток? Почему сила – это только кровь и страх? Эти мысли были чужими в Дракенхольме, где слабость считалась грехом. Однажды он спросил отца, стоя в зале после тренировки, его голос был тихим, но твёрдым:

– Почему всё решает только смерть?

Бальтазар повернулся, его глаза сузились, лицо стало жёстким.

– Не смей задавать глупостей, – отрезал он. – Мир – это поле боя, где выживает тот, кто бьёт первым. Война не терпит сомнений. Убей, или будешь убит. Слабый падает, сильный стоит. Это закон.

Эндориан замолчал, но слова отца не заглушили его сомнений. Он топил их в тренировках, в ударах меча, но они возвращались, как тени в углах зала.

К юности он стал воином, чьё имя вызывало дрожь. Его сила и холодная решимость пугали даже старых рыцарей. Когда Бальтазар посвятил его в рыцари, церемония прошла в главном зале – под взглядами стражей и слуг, что шептались о нём. Его назвали Темным Рыцарем – титул, что звучал как угроза. Имя Эндориана стало символом смерти, его боялись, как чумы.

Но внутри него росло беспокойство. Он чувствовал, что тьма, в которой он жил, душит его. Она была повсюду – в стенах замка, в глазах отца, в крови на его руках. Он хотел чего-то другого, но не знал, что это.

Однажды всё изменилось. Он ехал через горы, возвращаясь из похода, когда наткнулся на руины храма. Каменные колонны лежали в пыли, стены поросли мхом. Там стоял старик – худой, в рваном плаще, с лицом, покрытым морщинами. Он смотрел на Эндориана спокойно, без страха, что было странно для Темного Рыцаря.

Старик шагнул ближе, его голос был тихим, но ясным:

– В каждом мраке есть место для света. И в каждом свете – тень.

Эндориан замер. Эти слова ударили по нему, как клинок в грудь. Тишина вокруг стала гуще, ветер стих. Он смотрел на старика, не понимая, почему его сердце забилось быстрее.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он, голос был хриплым от долгого молчания.

Старик улыбнулся, его глаза блеснули.

– Ты носишь тьму, как доспехи, – сказал он. – Но под ней есть что-то ещё. Найди это, или тьма сожрёт тебя.

Эндориан хотел ответить, но старик исчез, словно растворился в воздухе. Он стоял один среди руин, слова монаха звенели в голове. Впервые он почувствовал, что его мир – тьма, страх, кровь – может быть не единственным.

Дорога обратно в Дракенхольм была долгой. Лес окружал его, деревья гудели на ветру, их ветви скрипели. Он шёл, его сапоги оставляли следы в грязи, а мысли кружились, как вороньё над полем боя. Отец учил его иначе. Каждый день Бальтазар повторял свои уроки, стоя над сыном, пока тот истекал кровью после тренировок:

– Война – это наука страха, Эндориан. Побеждает тот, кто бьёт без жалости. Враг должен видеть в тебе смерть, иначе ты станешь добычей. Тьма – твоя сила, овладей ею, или она раздавит тебя.

Эти слова были законом. Но теперь они трещали, как старый щит под ударами. Эндориан вспоминал глаза умирающих, их кровь на своих руках. Сколько раз он хотел остановиться? Сколько раз его меч казался слишком тяжёлым?

Когда он подошёл к воротам Дракенхольма, они возвышались над ним, чёрные и массивные, как сама тьма. Ветер выл, холод пробирал до костей. Он остановился, глядя на замок. Это был его дом, его мир – полный боли, крови, страха. Но слова монаха горели в нём: «В каждом мраке есть место для света».

Он толкнул ворота, железо заскрипело, и замок принял его. Но в этот раз Эндориан вошёл не просто как сын Бальтазара, не просто как Темный Рыцарь. Он вошёл как человек, который начал искать что-то большее.