Незнакомые номера и родные

Я обычно на незнакомые номера не отвечаю, а тут дал слабину, уж больно вечер какой-то тоскливый выдался.

Это Марина, говорит, Студёнова. Помните такую?

Помню, конечно. Рад вас слышать, Марина. Что вдруг, какими судьбами? И как вообще жизнь?

Ну, думаю, сейчас начнется – вот… столько лет прошло… такие впечатления светлые остались… и я разыскала ваш телефон… как вы, вообще-то…. а мы тут со всеми нашими вас вспоминаем… да, какие времена были… – и пошло-поехало – куча, забытых имен, кто с кем, да как что, рассказы про детей и внуков, а вот эта уже и померла, и тот вот тоже…

Двадцать лет прошло с тех пор, как мы с Мариной Студёновой работали вместе. В одной конторе – неприметной, но незабываемой.

Нормально всё, говорит, жизнь как жизнь. Я, собственно, чего звоню-то, тут вот какое дело, я подумала, вдруг вам интересно будет.

Что за дело?

Дочка моя, Маша – ей двадцать три, она через год родилась после того, как я из Global Access ушла – ну вот, она в Институте современной истории работает. И у них там стажер образовался, американец, приехал, в архивах работает. И Машка его к нам позвала ужинать, уж чего там у них, роман – не роман, не знаю, меня никто в известность не ставит, короче, пришел он… вы слушаете, Володя?

Да, весь внимание.

Я как увидела, прямо поразилась. У меня память на лица фотографическая. И я, как он пришел, сразу сказала – ну надо же, как похож, просто удивительно. А он американец, хотя мать отсюда, а про отца он не знает ничего, только, что тот тоже здешний, а ему же интересно, кто он, и как вообще…

Ну вот, я ему и говорю – вы так похожи на одного человека, я с ним вместе работала когда-то, просто одно лицо, может, родственник? И фотографию нашла, помните, мы в девяносто седьмом отмечали Новый год в «Березках» всем коллективом, вот оттуда. И он тоже сказал – да, есть сходство, а можно с этим человеком как-то связаться, вдруг он что-то знает об отце? Я вам сейчас его фото, он там с Машкой вместе, пришлю, вы тоже поразитесь.

Вряд ли, говорю, я ему чем-то могу помочь, Марина. У меня ни братьев, ни сестер, ни племянников, никого. Если кто и был из родственников, так те уже давно на Востряковском.

А вот я сейчас дам ему трубку, поговорите с ним, хорошо? А то жалко парня, отца же ищет, и ему уезжать через три дня.

Вот же, думаю, не было забот… хорошо, давайте.

Да, добрый день. Да, да, Марина мне рассказала, но у меня никаких родственников нет. А сходство – ну, бывает – от одной обезьяны все, в конечном счете, произошли.

Простите, говорит, забыл представиться. Меня зовут Дэвид Капович. Это фамилия моей мамы. Здесь она была Юлия, а теперь, естественно, Джулия. Ничего вам это не говорит?

Нет… ничего не говорит, никогда не слышал. Рад был познакомиться… ну, счастливо, удачи в ваших поисках.

Т-а-а-к… Дэвид… сын Джулии, бывшей Юлии… доехал, значит, до Москвы… корнями своими интересуется. Увлекательное развитие событий, ничего не скажешь. Сколько же раз жизнь дурака учила – не отвечай, если номер незнакомый. Как будто дело в этом…

1984

Из всех подарков, которые натащили на тот день рождения – двадцать пять, как-никак, первый рубеж, – Валеркин был, конечно, самый ценный.

Держи, сказал он, пока бабы рожать хотят – не пропадем. Бухгалтерша, как выяснилось, из магазина «Автозапчасти», что в Южном порту, у него в отделении лежала на сохранении и благодарна осталась лечащему врачу за заботу и внимание, отсюда и мой подарок – открытка на резину в этих самых «Автозапчастях».

Большая ценность. Так-то, чтобы ее добыть, надо полночи провести в очереди у магазина, отмечаясь в списке каждый час, при этом результат не гарантирован – или хватит на тебя вожделенной резины, или нет, потом еще ждать ее месяца два. А ездить на чем-то надо же. Или, если не хочешь всю ночь на морозе топтаться – отправляйся на толкучку, переплачивай рублей тридцать минимум за каждую покрышку, и неизвестно еще, что тебе там всучат.

Только, говорит Валера, есть у этой открытки один дефект – она просроченная. Но ты не переживай, бухгалтерша-то никуда не делась, ей еще лечиться и лечиться, так что поможет, отоваримся.

Спасибо тебе огромное, вот это подарок, а то сам знаешь, на старой резине в зиму входить – хуже нету, а у меня она уже лысая, как колено. А в каком смысле – отоваримся? Тебе тоже нужно?

Мне, отвечает, только одно колесо, на запаску, если не возражаешь. А то таскался в прошлом месяце в Иваново на предзащиту, там не дорога, а танковый полигон, такую яму поймал, что на левом переднем аж металлокорд наружу вылез, осталось его только выбросить.

Да не вопрос, говорю, конечно, забирай. У меня-то проблема посерьезнее – где бы денег взять, чтобы резину эту выкупить.

Не без умысла я это ему сообщил. Хочешь свою долю от моего подарка получить? Ради бога, в этом есть справедливость, но и озадачься тогда финансированием проекта, раз уж в нем участвуешь.

Да, сказал Валера, это проблема, потому что у меня тоже голяк, мы с Люсей на прошлой неделе все, что было, отдали на первый взнос за кооператив. Но я знаю, у кого можно взять – у Леши. Он на гастроли ездил в Баку и там нормально пристроил индийских джинсов семь пар и браслетов медных килограмма два, сам рассказывал. Должен, значит, быть при деньгах. Одна засада – я с ним уже две недели не разговариваю, потому что сволочь он все-таки конченая.

А что такое?

Представляешь, мы с ним квартиру на Вавилова сняли на паях у Володи Меньшова, ну, для тихого времяпрепровождения. Дни поделили – ему понедельник, четверг и пятница, мне остальное, воскресенье Меньшов за собой оставил. И чем дело кончилось? Жена у Леши уехала на месяц в Клайпеду, так он там на три дня заперся с какой-то телкой, на звонки не отвечает и не открывает. Ну, не сволочь, скажи?

Бесполезное тогда получается твое знание. Потому что я с ним третий месяц уже не разговариваю вот ровно по этой же причине.

В смысле? Из-за квартиры?

Да нет, там другое, долго рассказывать, но сволочь та же самая.

Значит, говорит Валера, нужен Илья. Он с ним общается, они даже дела какие-то совместные завели, я слышал. Аферист с аферистом всегда договорятся. Вот пусть Илюха из него бабки и достает.

В итоге образовалось у нас акционерное общество. Каждый пайщик внес свой вклад. У меня была просроченная открытка, у Валеры – действующая бухгалтерша, Леша был при деньгах, а Илья между всеми нами посредничал.

Дело сдвинулось с мертвой точки, но едва не кончилось крахом.

Виновата, оказалась, естественно, советская власть с ее дефицитом, с одной стороны, а с другой – с ее же избыточной щедростью.

Пять покрышек можно было купить на одну открытку. А нас четверо. Хорошо, предположим, Валера забирает себе одну на запаску. Остается четыре на троих. Я считал, что мне положены два колеса – как держателю единственного документа, позволяющего этой операции совершиться. Леша утверждал, что без его денег все предприятие не стоит и выеденного яйца. Илья выпячивал свою роль посредника и миротворца. Под конец и Валера не выдержал – что вы все будете делать без моей бухгалтерши, говорит, я тоже на два претендую. Мы переругались насмерть, и трест грозил лопнуть, не начав свою деятельность.

Выход придумал, естественно, Илья, чьи позиции были самыми уязвимыми, поскольку в разгар выяснения отношений все уже разговаривали со всеми и без него. Давайте, предложил он, сделаем так – купим пять колес и продадим их на толкучке, Леше вернем начальный капитал, а то, что сверху, поделим поровну на четверых. Без резины останемся, но хотя бы с наваром.

Во, сказал Валера, видал проходимца? Все остальные хоть чем-то торгуют, а этот – воздухом.

Но уже сил дальше препираться не было, и все пайщики согласились с Илюхиным планом.

Осуществить его вызвался я. Ну, задняя мысль, конечно, при этом присутствовала. И была она нехитрая. Рублей двадцать-тридцать отогну от общей кассы, думаю, потому что право имею – в конце концов, кто тут именинник и даже юбиляр вообще-то, а вам об этом знать не обязательно.

В Южном порту все прошло как по маслу. Бухгалтерша Тамара, переваливаясь под тяжестью собственного живота, сама отвела меня на склад, откуда я вышел счастливым обладателем пяти новых, издающих острый химический запах колес.

В ближайшую субботу повез их продавать. Толкучка происходила в ночь на воскресенье и не имела постоянной прописки, она все время кочевала по Московской кольцевой дороге на отрезке между Дмитровским и Алтуфьевским шоссе. Торгующие выстраивались на обочине, подъезжали покупатели, через какое-то время возникали гаишники, которые лениво гнали этот табор с облюбованного места. Все послушно собирали товар – колеса, крылья, капоты, фары, распредвалы, карбюраторы, все то, короче, что не купить было в магазине – и перемещались на километр дальше.

Приехал, встал, открыл багажник. Спать охота, но жажда наживы сильнее. Для начала, думаю, поставлю максимальную цену и еще пять рублей сверху. Не станут брать – через час пятерку сброшу, и так, пока не купят.

Минут через сорок подходят два мужика. Фонариком посветили на мою резину, пощупали – почем? Я назвал цену. Они предложили пятерку сбросить. Молодец я, думаю, все правильно рассчитал. Помялся для вида и уступил.

Они деньги отсчитали, резину мою к себе в багажник переложили. А теперь говорят, предъявите, пожалуйста, документы. И сами удостоверения достают. ОБХСС. Вы, сообщают, совершили действия, идущие вразрез со статьей двести семнадцатой Уголовного кодекса. Спекуляция, значит, а какая часть – первая, или вторая, в особо, то есть, крупных размерах – это еще предстоит установить.

Вот же черт. Нажился, называется. А и справедливо, думаю, по большому счету, нечего было у своих крысятничать, хотя они бы точно так же поступили на моем месте, тут сомнений никаких.

Ладно, не поперло, бывает.

Оступился, говорю, мужики, даже и оправдываться не стану. Вину признаю, каюсь, черт попутал, готов нести заслуженное наказание.

Сколько, про себя решаю, дать-то им? Рублей двадцать – хватит? Гаишникам обычно больше трешки не давали, когда те прикапывались к торгующим – а не хочешь платить вообще, тоже имеешь право, просто в этом случае придется менять дислокацию и вставать где-нибудь на отшибе. Но эти-то – ОБХСС, и предъявляют они не остановку в неположенном месте, а спекуляцию, тут трешкой не обойдешься.

По червонцу – нормально будет?

Они переглянулись. Вы что же, Владимир Львович – это они мои права изучили, – взятку предлагаете? Должностным лицам, находящимся при исполнении?

Да боже упаси. Просто штраф хотел бы заплатить на месте за противоправные свои действия, но по безграмотности не знаю, сколько надо. Полтинник?

Рейд у нас – еле слышно, не разжимая губ, прошелестел один из них, – начальство здесь. Придется оформлять, товар изымем. Все, что можем – написать в протоколе, что колес было три. Тебе же лучше – на крупный размер не тянет, штраф заплатишь – и дело с концом.

Вот же оно, еврейское счастье…

Ладно, говорю, по рукам.

Права, сообщают, мы сейчас заберем, справку дадим, а в понедельник подъезжай к нам на Донскую, сорок седьмой кабинет, оформим протокол и штраф выпишем, права вернем.

Разошлись.

В понедельник поперся, деваться некуда, на эту Донскую – нести заслуженное.

Нашел сорок седьмой кабинет. В коридоре перед ним – аншлаг, все жертвы рейда по борьбе с нетрудовыми доходами собрались. Правда, очередь движется быстро – зашел, вышел с квитанцией на штраф, следующий пошел.

Захожу. В кабинете один из тех двоих, кому я так удачно свою резину продал в субботу. При виде меня он вдруг как-то засуетился. Да-да, говорит, проходите, присаживайтесь, сейчас, минуточку, мне тут надо… посидите, подождите… И ушел. Больше я его не видел.

Пауза сильно затянулась. Я уже нервничать начал – время-то не казенное, мне еще на курсы надо успеть, и потом – что за проблемы, до меня все отсюда вылетали пробкой.

Минут через пятнадцать дверь открылась и появился человек. Лет, наверное, на семь меня старше, немного за тридцать ему, блондин уже лысеющий, роста среднего, губы уточкой складывает, двигается по-моряцки немного, вразвалочку, а больше ничего приметного в нем не было. Разговаривал еще очень вежливо, тихим голосом, даже немного смущенно.

Здравствуйте, говорит, Владимир Львович, извините, пожалуйста, за задержку, я капитан Комитета государственной безопасности, зовут меня Николай Николаевич, мы сейчас с вами немного побеседуем. Вы, как я вижу, курите? Так ради бога, курите, сейчас я пепельницу поищу. Я-то не курю, но могу себе представить, как это мучительно – воздерживаться, если есть такая привычка.

Человек приятный. Чего не скажешь об организации, в которой он работает. Совсем не скажешь.

А главное – почему? Зачем я им вдруг? Фарцовка – совсем не их профиль. Антисоветчина какая-нибудь? Да ладно, бросьте, анекдоты, что ли, за столом, так их сейчас ленивый только не рассказывает, да хоть бы и Солженицын читанный, но это еще доказать надо, а дома я ничего такого не держу… Настучал кто-то? Но на что? И почему именно здесь надо разговаривать, почему к себе не вызвали?

Голову особенно не ломайте, сообщает Николай Николаевич. Наша с вами встреча – дело случая. Вот нам только не хватало мелкими экономическими преступлениями заниматься, есть все-таки заботы поважнее. Но раз уж так получилось, давайте познакомимся поближе. Кое-что нам, конечно, про вас известно, но, может быть, вы сами что-то хотите рассказать?

Да нет, вроде, говорю, ничего такого, что бы вас могло заинтересовать.

Да вы об этом не задумывайтесь, мы сами решим, что интересно, что нет, вы рассказывайте.

И завязался какой-то странный разговор, пустой, на самом деле, ни о чем. Я несу всякую чушь – ну, там, конечно, круг общения у меня того… всякие попадаются люди… надо быть разборчивее, я понимаю… пьянка, да, случается… и общественной работой, конечно, мало занимаюсь, но это из-за того, что загруженность большая по месту учебы, а там-то у меня всё в порядке, показатели успеваемости хорошие…

Откуда только слова-то эти во мне взялись – общественная работа, по месту учебы, показатели успеваемости – от ужаса, наверное. Так человек собаке зубы заговаривает, когда она на него рычит.

Николай, значит, Николаевич, делает вид, что ему это все очень интересно, записывает даже что-то на листке бумаги. Когда в дверь постучали и он пошел открывать, я приподнялся и глаза запустил в его записи. Ничего там было не разобрать, просто каракули какие-то.

Что же, думаю, все это означает? И что они про меня на самом деле знают? Про то, что было в сентябре, – могут? Теоретически – да, потому что в этом городе все мелют языком почем зря… но в чем смысл?… сейчас-то уже след простыл, тогда надо было предъявлять, и я бы не отвертелся… или им все равно, когда?..

Часа два эта нудятина продолжалась. Дошли уже до полного бреда. Часто ли в театр ходите, что в кино видели, какие литературные новинки привлекли внимание? Так прямо и сказал – новинки.

Вообще, отвечаю, нечем похвастаться. В кино ходил недавно, но с девушкой, поэтому не помню даже, что смотрели, а в театр хороший билетов не достать, из книжек «Мастер и Маргарита» понравилась, но это же теперь у нас издано, официально, вы же знаете…

Да, да, говорит, конечно, я слежу. А вопросами религии интересуетесь, Владимир? – доверительно так спросил, уже без отчества.

Вот уж от чего далек, так это от религии. Совсем неинтересно. С чистой совестью я ему ответил, между прочим, потому что, правда, не увлекает, а если, думаю, это намек на то, что досками занимался, – то зря, не было такого.

Ну и напрасно, вдруг говорит Николай Николаевич. Мракобесие – это одно, а корни свои надо знать, это же часть истории каждой народности, такие вещи надо разделять. Вы что же, и в синагоге никогда не бывали?

Не бывал.

Совсем неинтересно?

Совсем.

Ну хорошо. А скажите… вот если бы вы вдруг случайно услышали или узнали что-то такое, ну, что могло бы представлять для нашей организации интерес – сообщили бы?

Да, разумеется, я же…

А и ладно, вдруг сказал Николай Николаевич, посмотрев на часы. Ого, как мы с вами засиделись-то. Давайте подводить итоги.

Давайте.

У меня, Володя, сложилось о вас очень хорошее впечатление, вот, правда. Вы молодой человек, образованный, интеллигентный, с перспективой. То, что мы в таком месте встретились – так это просто неудачное стечение обстоятельств, я думаю. Могли бы и в компании какой-нибудь познакомиться и даже подружиться, как считаете?

Ну да, наверное, конечно…

Вот видите. Вы со мной откровенно разговаривали, и я решил, что вам можно доверять. Смотрите, тут какое дело… Я-то сам не москвич, честно говоря, я тут на учебе у вас, в Высшей школе. Вот, учусь, значит, потому что расти надо. Так у нас там есть предмет один, у нас по нему практика как раз, зачет сдавать надо, вы же понимаете, сами сейчас квалификацию повышаете, вот меня и прикомандировали сюда.

Понятно.

Он засмеялся. Студиозус студиозуса, говорит, всегда поймет и поддержит, братство у нас такое.

Ну, значит, что мне надо-то, Володя… Да собственно, формальность мне нужна, бумажка для отчета, иначе плакала моя практика. Вы мне напишете, что с вами проведена беседа, вы все осознали, впредь не повторится, и если что, то вы как настоящий советский человек и комсомолец, естественно, придете и расскажете. Вот и всё, и разбежались по своим делам.

Можно, говорю, Николай Николаевич, вопрос?

Оставьте вы уже этого Николаевича, тем более, что вы, наверное, догадываетесь… ладно, сейчас про другое… спрашивайте, конечно, все что угодно.

Почему именно я? Вон же полный коридор…

Ладно, говорит, отвечу честно. Есть у вас один выигрышный момент. Я же не зря вас про синагогу спросил. И вот только поймите