10.

Я так легко управлял велосипедом, что складывалось представление, будто езжу на нем каждый день. Ветер обдувал лицо и гулял в распущенных волосах. Высунув язык, я улыбался широко, как собаки, выглядывая из открытых окон автомобиля. Я и не мог подозревать, что простая езда на электрическом велосипеде способна впечатлить. Восторг, смешанный с чувством бесконечной свободы, заставлял подпрыгивать на мягкой сидушке. Из велика я выжимал максимум. Он оказался шустрым, и от этого кружило голову.

К слову сказать, я сам удивился тому, что у меня хорошо получалось управлять этим зверем – своего у меня никогда не было. На чужом велике я ездил три-четыре раза в жизни. У соседа по этажу, Миши, на балконе стояла красная “Кама”. Он сделал ней сумасшедший апгрейд. Прикрепил к переднему колесу прутья от настольного хоккея, чтобы они торчали по бокам от колеса, как две антенны. Украсил мехом руль и обрезал заднее крыло, предварительно избавившись от старперского багажника. А еще он где-то нашел динамо-машину, которая включала фонари спереди и сзади. Миша выгонял на улицу свой велик очень редко, а когда катался по местным окрестностям, то все ребята со двора пялились на него с открытым ртом и мечтали о таком же.

Под одобрительные кивки моей и его матери, он, оскалив зубы и вжав голову в плечи как черепаха, уступал возможность покрутить педали и мне. Чтобы проехать три метра на его “Каме”, мне пришлось разбить коленку, локоть и фонарь на руле.

Спустя пару дней и несколько оплеух от Миши, под восторженные крики матушки я все же смог поймать равновесие и проехать несколько кругов у дома. Моему восторгу не было предела. Я не мог поверить, что способен ехать на двух колесах без посторонней помощи. Интенсивно крутя педали, я чувствовал себя скворцом, вырвавшимся из душной клетки. Велосипед сам вез меня вперед, а я лишь подруливал и давил на педали. Расставаться с "Камой” я не стремился. Меня опьянила соблазнительная мысль – уехать со двора и проехаться по гладкой дороге. Караван автомобилей проносился мимо, а я несся на "Каме” куда глаза глядят, позабыв обо всем: о матери, об уроках и проблемах в школе. Мне не было дела до обидных прозвищ, которыми меня дразнили: Фед, Жир, Сопля, Дитё-дебил, Корешок и самое обидное – Диги, от полной клички Дегенерат.

Я мчал на чужом велике не зная усталости. Крутил педали, веря, что мне не нужно возвращаться назад, что теперь я предоставлен только себе, что есть лишь я, скорость и окрыляющий ветер.

Несмотря на то, что я приехал раньше времени, в "Теремке” заказ уже стоял собранным. Блин "Илья Муромец”, блин "Карбонара”, сырники и медовый сбитень – все это я убрал в рюкзак и быстрым шагом вернулся к велосипеду. Непродолжительная разлука с ним разожгла радость новой встречи. Он назывался "Транк-18”, был способен развить скорость до тридцати пяти километров в час, а максимальный запас хода составлял аж пятьдесят километров. Выдерживал велосипед нагрузку до ста восьмидесяти килограммов. Прочитал я эти характеристики, пока стоял на долгом светофоре. Мне не терпелось ездить на моем новом друге снова и снова, и когда возникали заминки, я не знал, чем себя занять. Старался провести время с пользой.

Радость от первого выполненного задания меня воодушевила, и свой рабочий день я гонял по заказам как одержимый.

Когда на экране появилась надпись, что смена закончена и пора возвращаться в офис, я расстроился так же сильно, как утром, когда меня разбудила старуха. Будто это все был очередной сон и Карга не дала его досмотреть.

– Антон, ты поставил новый рекорд среди салаг, – ударив меня по плечу, заметил Сергей Валерьевич. – Мать будет гордиться тобой!

Я не слышал слов шефа; смотря мимо него, я думал о "Транке-18”. Велосипед стоял за крепким мужчиной и привлекал меня так же, как Катя, когда заглядывала в "Дикси”. Формы и стремительный характер “Транка” не отпускали моих мыслей. Я испытывал печаль из-за того, что мне нужно оставить его, а самому пойти домой в обоссанную комнату смотреть ТикТок.

– Твой взгляд похож на взгляд моего сына. Ему четырнадцать, и он так же, как ты сейчас, смотрит на игровую приставку, о которой мечтает второй год, – он убрал руку с моего плеча и повернулся к "Транку”. – Понравился велик, а?

Я по традиции кивнул. Удивительно, как Сергей Валерьевич все подмечал.

– Ну ничего, завтра придешь на работу и утрешь нос даже бывалым доставщикам. Антоша, мать тобой гордиться будет. Да?

Я кивнул.

– И велосипед тебя будет ждать со стопроцентным зарядом. Целый день будешь рассекать на нем и делать людей радостными!

Я улыбнулся, и шеф в ответ ударил меня несколько раз по плечу.

– Ну ступай, матери передавай привет.

Домой я не шел, а плыл по асфальтовым рекам. В животе поселились насекомые, которые щекотали меня своими лапками. Мое тело было воздушным, как сахарная вата. Несмотря на то, что на улице потемнело, я ощущал тепло невидимого солнца. От разговора с шефом мои щеки стали румяными. Проходящие мимо меня люди на удивление были приветливыми и дружелюбными. Мне не хотелось рассматривать их обувь, меня интересовали их лица и глаза. Наушники без дела висели на шее, и мне не хотелось ничего слышать, кроме звуков города.

В квартиру я впервые за последний год зашел без опаски. Я не переживал о том, что скажет мать, станет ли она меня пытать допросами или наградит холодной тишиной.

***

Мать смеялась и обсуждала что-то по телефону, пока Гузеева на всю квартиру кого-то женила. Я захлопнул входную дверь и разулся. Как только я оказался в зале, старуха тут же бросила трубку и выключила ящик. Она встала с дивана и пристально посмотрела на меня.

– Звонил Валерка… – она сделала долгую паузу. – Знаешь, что он сказал?

Мое хорошее настроение сменилось напряжением. Все жгло, будто я проглотил колючку. Прижав плечи к шее, отрицательно покачал головой. Мышца на правом глазу задергалась.

– Сын-то его тебя хвалил!

Я выдохнул, но не расслабился. Присутствие матери давило, как если бы на меня пялилась змея с расправленным капюшоном.

– Говорит, что ты ответственный парень, – произнесла мать отстраненным голосом, – хорошо работал. Старательно. Представляешь, и даже мне перепала похвала. Дмитриевич сказал, что я хорошая мать. Вот не ожидала такого, конечно. Только знаешь, о чем я подумала?

Климат в квартире изменился. Вместо хохота в словах старухи сквозило претензией, а вместо заводной музыки из "Давай поженимся” – невыносимой тяжестью тишины.

– Если ты такой талантливый и одаренный, как о тебе воркует сынок Валерки, то какого хрена ты все это время протирал штаны? – ее голос был холодней, чем воздух в моей комнате зимой. – Заставлял меня нервничать, думать о том, как же там мой сыночек, а сыночек-то вон оказывается каков – гений! – Она схватилась за сердце и упала на диван. – Что папаша твой лентяй, что ты. Сперва прикидывается валенком, а потом вон что вытворяет, лучший сотрудника года. Посмотрите. Вот сразу так нельзя? Всегда нужно вас гонять, чтоб хоть что-то добренькое случилось. Ой, горе мне!

Мать замолкла и быстро заводила рукой перед своим лицом.

– Не стой как истукан, неси, – она попыталась схватить воздух ртом, – неси валерьянку… и быстрей.

Я замешкался. Ноги приросли к полу, а тело парализовало. Я смотрел, как мать корчится от нехватки воздуха, и ничего делал. Тик под моим глазом успокоился, и вместо того, чтобы побежать к холодильнику, где мать хранит лекарства, я развернулся и пошел в ванную.

– Не смей отворачиваться от меня, – закричала старуха, – я твоя мать, мать, – протянула Карга, – я тебя вырастила, поставила на ноги, а ты вон как со мной. Ой, – заныла она, – люди добрые, что творится! Родной сын успокоительное принести не может, а у меня же с сердцем беда. Ой, помогите!

Я зашел в уборную и закрыл дверь на защелку. В грязном зеркале на меня смотрел леший. Я хотел врезать ему, но вместо этого тихо заплакал. У меня не было ни одного объяснения, почему текли слезы. Я просто стоял и смотрел, как в мутном зеркале рыдает леший. Мне не верилось, что на той стороне я. В отражении стояло тело, в котором я живу. Мне стало жалко себя.

Раздались твердые удары в дверь. Ощущение было такое, что ведьма била не кулаками, а табуреткой.

– Подай матери успокоительное! – кричала она. – Матери плохо, козел неблагодарный.

Слезы потекли еще сильней, так же внезапно, как грибной дождь превращается в ливень.

– Я тебе вырастила!

Глухой удар в дверь.

– Я тебя поставила на ноги.

Ещё один удар.

– Я не спала ночами из-за тебя. Выходи!

Удар и еще удар.

– Принеси! Матери! Лекарство!

Я зажал уши. Удары в дверь вместе с криками старухи стали где-то далеко. Я смотрел в зеркало и не мог поверить, что все это происходит со мной.

"Нет, это все проживает кто-то другой, не я, у меня все хорошо! Я живу в Таиланде на острове Пхи-Пхи, у меня симпатичная подруга и классный мотоцикл. Я хорошо выгляжу, у меня стройное тело и брутальный голос. В зеркале не могу быть я. Это невозможно. Этих криков безумной старухи не существует. Ха-ха. Я на острове, а не здесь. Это все сон. Это сон. Ха-ха”, – думал я.

– Это все не со мной, этого не существует, – закричал я и стал бить себя в лоб. – Это все происходит не со мной. – Стуки в дверь прекратились.

– Антоша?

– Антон? С тобой все хорошо? – тихо спросила Катя. – Ты в порядке?

Я открыл глаза. На меня смотрела блондинка с карими глазами. У нее была нежная кожа и приятные пухлые губы.

– Все хорошо? Ты так на меня смотришь, будто мы не знакомы.

– Катя?

– Конечно Катя, ты чего? – она полезла обниматься.

– А где старуха?

– Какая старуха? – спросила Катюша.

– Моя мать.

– Тебе кошмар, что ли, приснился?

Я попытался рассмотреть свою комнату. Неторопливо крутился деревянный вентилятор под белым потолком, плетеное кресло-качалка стояло рядом с большой кроватью. Мои ноги прятались под шелковым покрывалом. За панорамным окном высились горы. Пахло лавандой и чем-то цитрусовым, возможно, свежевыжатыми апельсинами.

– Это наш дом?

– Ты точно в порядке? – Катя вырвалась из моих объятий и закрыла собой потрясающий вид. Она выглядела куда лучше пейзажа за окном.

– Тебе нездоровится? Может, вызвать скорую? – голос Кати почему-то изменился и стал грубей. – Антоша?

– Антон?

Я открыл глаза. Надо мной нависала старуха. Ее морщинистая кожа и желтые зубы заставили меня отдернуться.

– Где я?

– Антоша, все хорошо.Все хорошо, дорогой.

Старуха прижала меня к груди. Я попытался прийти в чувство. Изувеченная дверь висела на одной петле, рядом валялась сломанная табуретка без одной ножки. Мать держала меня в объятиях. Ее халат вонял блевотиной.

– Извини меня, – плакала Карга. – Ты такой молодец, так хорошо поработал, потрудился на славу, сынок. Прости мать. Ты все делаешь для матери, стараешься, а я вон что учудила.

Мой синий спортивный костюм "Адидас” был в чем-то мерзком и вонючем, кажется, на правый рукав мастерки прилипли остатки вчерашних котлет.

– Ты молодец. Мой герой, – бубнила мать.

Я захотел вырваться из ее объятий и встать. Старуха, почувствовав, что я зашевелился, ослабила хватку и отодвинулась ближе к туалету. Мне стало легче дышать.

– Ну, все хорошо, да? Ты в порядке?

Я кивнул и, приподнявшись, указал матери на висящую дверь.

– Я думала все, помер ты, сынок, – она захныкала, а потом снова полезла обниматься.