Этот половик бабушка привезла из деревни. Такие ткали зимой, сплошь устилали горницы, а часть продавали в город. Может быть, именно оттого, что вокруг была зима, поля заметены снегом, который лежал по пять с лишним месяцев, половики старались делать повеселее, спасаясь от зрительного авитаминоза. Вероятно, глядя на коврик, мать вспоминала деревню, горницу с настенными ходиками, русскую печь, где сушились семь или восемь пар валенок, детские игры, вязки лука и белых грибов, домашний огромными ковригами хлеб. А теперь вот вспоминал и он, глядел материнские воспоминания, как мгновенный фильм в кадрах старого половичка.
Утро пятницы было пасмурное. Сегодня он обязательно позвонит брату и, кто бы ни взял трубку, поговорит, причем поговорит нормально, без заиканий и упавшего голоса. Собственно, поссорились они с братом как раз из-за Ульянки. Она все затевала с Леонидом разговор, предлагала поиграть с безобразной меховой уткой, таскала карандаши-альбомы, а Валеев молчал, держа в одной руке утку, в другой — карандаши. Он молчал растерянно, а выходило — не по-родственному. Ну так что? Он и со взрослыми не всегда мог подобрать слова, а тут — ребенок, девочка. У нее вон пальчики какие малюсенькие, как с ней разговаривать? Он молчал из аккуратности, не хотел напугать непонятным ответом, звуком хриплого голоса. Ульянка и не испугалась, а все за нее обиделись: как так, дескать, ребенок проявляет по-всякому внимание, а он, как бирюк, слова не выговорит.
Он начал набирать номер брата, но на предпоследней цифре дал отбой. Надо было подготовиться. Размяться. Валеев