Отзывы на книги автора «Михаил Эпштейн»

Я довольно долго делал над собой усилие, читая ЖЖ Михаила Эпштейна. Потом все-таки отписался, его блог оказался слишком сложным и не очень актуальным для меня. Но время от времени упоминания о творчестве М.Э. мне попадались, поэтому, когда сама Ольга Балла передала мне (в ответ на просьбу дать почитать какой-нибудь эссеистики по ее вкусу) две книги М.Э., я был немного подготовлен к их восприятию.

Книга об отцовстве мне понравилась очень. Жанр и формат книги необычны, фактически, если я правильно понял, это дневниковые записи, переработанные в эссе. Вообще для меня М.Э. большой образец в способности рефлексировать и осмыслять наблюдаемые процессы, это то, чему я хотел бы у него научиться (эта же способность меня постоянно удивляет и в О.Б.).

Далее, очень я восхищался тем, как М.Э. владеет русским языком. Видимо, у человека с широким понятийным аппаратом и постоянно протекающими мыслительными процессами автоматически расширяется и активный лексический запас, а также увеличивается гибкость владения языком: т.е. он в силах выразить тем же количеством слов, которым владеет другой человек (средний представитель общества) намного более широкий круг идей с намного более подробной детализацией.

Ну, и о тематике книги. Посвящена она описанию постепенных возрастных изменений дочери писателя, а также регистрации изменений, происходящих с ним как с отцом. Наверное, я не встречал еще в литературе столь подробных описаний вот этого возраста - от рождения (и даже от внутриутробного периода) до года с несколькими месяцами. Причем фиксирует и интерпретирует М.Э. такие тонкие изменения, на которые я как многодетный отец давно не обращаю внимания (и не помню, обращал ли). Эта внимательность к жизни вообще и к близким тебе людям в частности, а также к собственному внутреннему миру - еще одна черта, которой мне очень хотелось бы научиться у этого автора.

Это грубыми мазками о книге в целом. Намереваюсь время от времени прочитывать у Эпштейна что-нибудь еще (первой в очереди стоит его энциклопедия юности), этой книге ставлю оценку 9/10.

“В российском обществе, столь пострадавшем от ярости своих обожествленных отцов, легко заметить особую расположенность к детям, какое-то ласковое кружение вокруг них народной души. Это повсеместное внимание к ребенку как к олицетворению свободы, чистой и самодеятельной человечности приобретает у нас значение массовой психоаналитической процедуры, очищающей от гнета последующих возрастных напластований.”

"Отцовство" – это универсальная в своей теме книга, потому что, приоткрывая завесу над отцовскими чувствами, она автоматически становится как минимум любопытна любому человеку, у которого есть отец. Ты сам становишься героем этой книги, тем маленьким человечком, про которого автор говорит с бесконечной любовью и нежностью. Он подмечает мелочи, например, с упоением рассказывает как дочка сбрасывает ватку со стола, как она ест, что происходит с ее пищеварением, как маленькая дочь воспринимает мир (как изначальное ничто с выпуклостями и пупырышками), как она растет, как начинает ходить.

Михаил Эпштейн копает очень глубоко – он не рассказывает факты и даже не просто записывает ощущения, но рефлексирует – очень старательно и очень глобально. Сложносочиненные чувства, которые испытывает отец образуют что-то вроде мифологического сюжета, следить за которым очень интересно, потому что ни в каком своем друге-отце ты не встретишь такой степени эмоциональности самоанализа. Он задается обычными отцовскими вопросами: насколько контролировать ребенка? прощать или наказывать? упорствовать в воспитании или довериться естеству? Но при этом наслаивает на эти вопросы столько внутренних размышлений, что они уходят из области практичного в область высокого.

Дочь зовут Оля, она – центр мира рассказчика и центр всей книги. Она, единственная, названа по имени. (жена – просто Л., остальные – безымянны, включая бабушек и дедушек). Оля растет, обнаруживает характер, становится все более светским существом, учится играть в прятки, а отец внимательно наблюдает, тщательно фиксирует свои чувства и старается сделать философские выводы. Например, игра в прятки в его картине мира становится игрой в рождение, почти религиозным опытом возникновения и исчезновения. Религиозность вообще играет большую роль в этой книге, поскольку Эпштейна как культуролога и философа очень интересуют теологические аспекты взаимоотношений отца и дочери. Ему удается с одной стороны написать книгу, полностью отвечающую христианским ценностям, а с другой сделать ее очень светской.

Удивительно, но эта книга может быть полезна не только размышляющим о взаимоотношениях детей и родителей. Некоторые идеи Эпштейна, которые выводятся из опыта отцовства не относятся к нему напрямую и касаются чего-то общечеловеческого или даже повседневно-практичного, вроде опыта съема квартиры.

“Я думал, что ностальгия – чувство позднее, тоска по давно прошедшим временам; а оказалось – и по шестимесячному ребенку тоскуешь, когда он превращается в семимесячного. Это ностальгия, забегающая вперед, – по родному, уходящему в будущее. Чем быстрее перемены, тем сильнее напрягается душа, чтобы удержать уходящее.”

Аллюзии Эпштейна иногда занудны, а иногда – страшно увлекательны. Например, он рассказывает
о трактовке образе Крокодила у Чуковского: “В отличие от любящей материнской утробы и гибельной волчьей, крокодилья имеет как бы воспитующее значение: она погружает во тьму и затем заново исторгает на свет – чтобы проучить, наказать, временным злом восстановить справедливость и наставить к добру.”
"Отцовство" – это тихая и восторженная не то песня, не то молитва о самом важном и дорогом, о том, что открывает ребенок , что он несет – и бессмертие, и беззаботность и осознание несовершенства всех остальных творений.
Состояние родительства, таинственное и просветленное, транслируется Михаилом Эпштейном на весь окружающий мир и оказывается совершенно удивительным переживанием, о котором, пожалуй, больше нигде и не прочитаешь.

Отец... Все будущие мамы уже с детства настраивают себя на материнство. А мы когда? Да примерно с того момента, когда начали задумываться о зачатии. И как мы себя готовим? Уж никак особенно. Ребёнок родился и я зашевелился:)
О романе-дневнике хочется говорить только положительно. Рождение ребёнка всегда к чему-нибудь располагает. Михаила Наумовича расположило на написание дневника. И свои чувства описал и попытался описать чувства дочери Оли. Эдакий дневник Отца и Дочери. Лаконичный, совершенно несдержанный в эмоциях, пропитанный одухотворённостью и священнослужением. Мы должны продолжать свой род. Обязательно не единожды. Это и цель и задача наша. Советую будущим и настоящим отцам.

Таких книг, кажтеся, ещё не было.
И всё-таки где-то в самом начале возникает мысль, что не еврей бы никогда такого не написал. И хорошо, что написал. И написал-то хорошо.
Только вот это частное мнение, личный опыт, интимные переживания, а не непреложная истина. Михаил сам пишет, например, что у него составилась теория в один момент жизни, и через несколько месяцев: "...как же я далет теперь от этой...фантазии!" В то же время из-за того, что каждое мгновение описывается не как опыт, а как переживание здесь и сейчас, мысли выглядят как непреложные постулаты. И не со всеми я с ними согласна. Это "здесь и сейчас" указывает на несовершенство, неабсолютность, человековость описываемых переживаний. Так и надо их воспринимать. Как глубокий частно-общественный опыт становления отцом и осмысления себя отдельного человека, которому не чуждо ничто человеческое.
Меня, например, смущает частое прибегание к понятию плотского, плоти... Убеждена, что как бы то ни было, важно быть связанными духовными узами. Недаром чувствуется, что духовное родство сильнее кровного. Впрочем, в конце книги, когда младенчик уже отчуждается явственно, возникает то самое родство пусть и не духа, но душ.
Может, и неудивительно, что телесность доминирует в первый год жизни ребенка... Наверное, надо родить, чтобы это проверить. Или же это может быть личным восприятием господина Эпштейна.
В середине книги автор начинает размышлять об отношениях Отец-Дочь в иудаизме и Мать-Сын в христианстве... И тут хочется сказать: "Еврей, всё-таки, такой еврей!" (не пойму, как тут толком знаки пинания расставить) Без злобы, без антисемитизма. Просто как Михаил почувствовал свои корни, став отцом, так читатель может почувствовать его, автора, корни еврейские. Это нормально.
Местами читалось тяжело. Местами - легко. В целом - полезно. Что-то, кажется, понимается. Даже по отношению к собственному папе.
Зато очень обрадовала глава про братство. Горячо поддерживаю идею, что одному ребенку в семье хуже, чем с братьями-сестрами.
А ещё интересно было читать рецензию о.Владимира Зелинского, которая в самом конце книжки.

Книга удивила подходом автора к пониманию себя и своего ребёнка. Это поэзия отцовства. Как было бы хорошо, если бы она стала настольной у всех отцов.

Книга уникальная. Обычно о будущем говорят представители естественных и общественных наук, а гуманитарии прячутся в прошлое. Для философии, филологии и т.д. время как будто течет вспять. В этой книге широко и убедительно раскрываются перспективы обновления гуманитарных наук. Kакие методы востребованы уже сейчас и позволяют им активно воздействовать на общественное сознание? Как связана философия с техникой и с виртуальными мирами или как лингвистика воздействует на развитие языка? Чем эротология отличается от сексологии? Редко встречается столь ясное и вместе с тем креативное мышление. Советую прочитать всем, кто связывает с гуманитарными науками свое будущее.

Религиозное подвижничество: аскетизм, святость, юродство
Абсолютное добро и правда, их поиски на Руси выливаются в религиозно-нравственное подвижничество: затворничество, столпничество, ношение вериг, юродство. Смысл этих подвигов-через свою личность воспроизвести христианские заповеди любви, непротивление злу, любви к врагам, особом «страстотерпстве» подвижников, связанных с переживанием крестных мук Христа.
Смысл аскетизма- в культивировании воздержания, ведущего к господству над страстями и победе добра. Аскетизм на Руси-неотъемлемый элемент монашества, юродства, старчества.
- Русский аскетизм восходит не к отвержению мира, не к презрению плоти, а к яркому видению небесной правды и красоты, которая своим сиянием делает ясной неправду, царящую в мире…Аскетизм есть средство и путь к преображению и ОСВЯЩЕНИЮ мира,-писал В.В.Зеньковский
Древнерусский тип СВЯТОСТИ, «божьего человека» также оригинален и самобытен: он в НЕПОСРЕДСТВЕННОМ осуществлении нравственных заповедей Христа, в единстве духовного созерцания и служения людям. Русский святой выражает себя через смирение и сострадание, через «уничижение и кротость».
-Редкий русский не переживает порывов к святости…Параллельно с грубостью, ленью, пьянством, пороками идет другая волна-подъема, раскаяния, порывов к идеалу. Василий Розанов
-Святые являются прямым отрицанием мира, к которому они принадлежат. Идеализация русской жизни была бы извращенным выводом из сияния ее святости. Василий Ключевский
Первые русские святые-, канонизированные Церковью, «страстотерпцы» князья Борис и Глеб. Суть их подвига в том, что зная о намерении старшего брата их погубить, Борис и Глеб ничего не предпринимают, чтобы спасти себя, решают «не противиться злу», не оказывать злу сопротивления. Это-безвинное и вольное страдание за Христа, искупляющая грехи и зло мира.
- Не всегда мистик, еще реже строгий уставщик, русский святой лишь в одном изменяет идеалу рассудительности. В кротком смирении его часто проглядывает ЮРОДСТВО.. Г.П.Федотов
==============
Юродство-парадоксальный вид духовного подвижничества, заключающийся в отречении от ума и добродетели( при полной внутренней чистоте, самосознании и целомудрии); в добровольном принятии на себя образа безумного и падшего человека.
Тем самым-попирается тщеславие или безнравственность с целью поношения от людей; выявляется противоречия между Христовой правдой и и законами мира с целью их посмеяния; служение миру не проповедью, а силой духа, личности юродивого, даром пророчества.
Важно!!!попрание собственного тщеславия покупается часто путем введения ближнего в соблазн, грех осуждения. А то и жестокости.
- Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее..-апостол павел, 1 Кор
Юродствующий делает «посмеяние миру»: своим мнимым безумием юродивый посрамляет «глупую мудрость» мира…
Близок к русскому юродствующему святой Франциск Ассизский, называвший себя «скоморохом Божиим», но здесь вместо «попрания тщеславия»- аскетическое «радование жизнью», вместо «посмеяния миру»- «рассмешение мира».
Священное право юродивого-говорить всем, и сильным мира сего правду Христову, презирая всякую форму и всякую меру, жажда абсолютного во всем…