О писателях
Писателей можно поделить на две группы (помимо всех остальных групп, на которые можно поделить писателей) — писатели, работающие с Эросом, и писатели, работающие с Танатосом. Все помнят изыскания Зигмунда Яковлевича на эту тему, про два основных стремления человека, и каждый писатель пытается оседлать тот либо иной базовый мотив читателя. Творчество Михаила Елизарова в рамках данного сборника мне было интересно ни сюжетами (в половине рассказов сюжета и нет), ни литературными приемами (с ними тоже все достаточно скромно), а именно какой-то зашкаливающей танатоцентричностью. Когда-то давным-давно писатели все-таки стеснялись признавать, что их интересует только секс/трупы. Ну понятно, что Пушкин писал про секс, а Горький писал про трупы, тут никто особо не спорит, но все-таки объявить об этом в открытую ни Пушкин, ни Горький не могли. Михаил Елизаров твердо заявляет — в магазине им.Елизарова продается только смерть. Секс там тоже будет, но внутри все-равно будет смерть. Об этой удивительной, и самой примечательной особенности творческого метода Михаила мы еще скажем, просто без этого понимания невозможно внятно рассказать о творчестве Елизарова.
Сюжеты
Ровно в традициях завода по производству АК-47, который переделали в завод по производству мясорубок, после чего мясорубки начали стрелять очередями, Михаил сюжет всех своих рассказов либо сводит к теме смерти, либо строит сразу вокруг данного прекрасного события.
Возьмем первый рассказ Ногти— пересказом заниматься не буду, и так уже все его пересказали: седьмая вода на киселе магического реализма, два умственноотсталых без умственной отсталости (автор, вероятно, побоялся не вытянуть тему с настоящими умственноотсталыми, поэтому они у него полностью нормальные) оказываются в окружающем мире, но у них есть джокер на пальцах. Уже здесь становится понятно, что куда бы мы не свернули — выход будет один. Даже тема эроса и зачатия новой жизни по Елизарову это пролог к неминуемой смерти (если у автора вообще мелькает где-то секс, можете быть уверены, что он приведет к смерти, иначе никак) — секс с Настенькой, в следующем кадре Настенька поехала на тот свет. Ну а дальше столь любимая магическая игра колодец-собака с ногтями. Меня тема ногтей не особо впечатлила, у самого приколов на эту тему достаточно, но могу допустить, что многие впечатлительные что-то там смогли испытать (завидую таким людям). Ближе к середине рассказа автор понял, что магия ногтей выходит уже за все возможные рамки, и следующим шагом надо будет Глостера баллотировать уже в Президенты (возможно, для этого бы пришлось задействовать ногти на ногах), после чего сюжет был коряво скомкан. Больше всего это напоминало зажатие кнопки генерации дыма/тумана на театральной сцене, чтоб все спокойно могли свалить и закрыть занавес. Как концепт неплохо, но будем честны, концовки у повествушки просто нет. Это ключевой рассказ в данном сборнике, остальные по разным причинам будут пожиже.
Голубь Семен Григоренко (по понятным причинам я не буду описывать каждый рассказ, выберу пяток тех, что смогу вспомнить спустя сутки после прочтения) даже понятно откуда появился. А появился он из фильма Очень страшное кино 2. Там был попугай-матершинник, который все кричал что «Попочка будет драть в попочку твою маму». Идея посветить ему небольшой рассказ не такая ужасная, но автор категорически ничего не смог придумать, кроме столь любимой ему темы Смерти, ну еще слегка Тютчева. За идею ставлю 4, за реализацию — 3 с двумя минусами.
Сифилис. На этой стадии структура рассказов Елизарова уже понятна даже не самому сообразительному читателю — секс обернется смертью. В романе чувствуются вполне себе явственные Булгаковские-Лавкрафтовские нотки (кстати, по многим рассказам заметно, что автор находился под впечатлением от того или иного писателя). Ввиду того, что станция у Михаила одна, а в другие места рельсы не ведут, уже становится понятно, куда приедет локомотив — другое дело, что в самом рассказе есть пара неплохих сюжетных поворотов. Мне рассказ больше понравился своим, повторюсь, Булгаковско-Лавкрафтовским духом, чем сюжетом или исполнением — сложно исполнить что-то такое, когда ответы на все уравнения автора давным-давно выписаны им же.
Район назывался Панфиловкой... — здесь уже видны уши Стивена Кинга. То же душное лето, то же подростковое насилие, но уже с советским колоритом. Советский колорит, собственно, выражается во вполне себе явственном презрении к физическому труду ни ради чего.И хотя начало и конец рассказа будто очень грубо склеены монтажной лентой, рассказ больше понравился, чем нет. Советский космос он такой — светлое будущее это Жопа Труда. Иногда, конечно, это плохо сочетается с той же совдеповской ностальгией, присущей автору, но кого, собственно, вообще смущает противоречивость в постсоветской литературе?
Госпиталь— вероятно, один из тех самых примеров, когда писатель почти вышел за рамки навязанной самим себе схемы. Тема солдатства как полностью пропитанная смертью для автора тоже является родной, и у него не возникает постоянного желания «разрешить» свой аккорд в намоленную тональность. Правда после определенного периода автор стал понимать, что сюжет в целом никуда не ведет, и попытался добавить остроты. Добавил как умел, в результате чего опять свалился в свою любимую тему. Даже секс — в контексте рассказа секс превратился в противоестественный гомосексуальный контакт по принуждению, что влечет за собой полную социальную смерть, а после уже и физическую — выступил в абсолютно типичном для автора ключе. Разумеется, рассказ тоже оборван, ибо что там уже дальше то сделаешь, после такого нагнетания? Автор полирнул это привязкой к развалу СССР, хотя как по мне, достаточно натянуто вышло — Прищепина же не демократы привезли на летающей тарелке.
Гумус. Попытка автора в «светлую» смерть. То, что «смерть» для автора не конец, а некий элемент космоса, собственно, уже полностью понятно. Автор, однако, попытался как-то продлить эту тему «за» смерть, что можно расценивать за попытку выйти за рамки стандартного творческого инструментарий. Получилось ли? Ну как шишка в жопе (без прочтения рассказа шутка не выкупается, не пытайтесь). Автор опять же чувствуется себя не в своей тарелке, если выбросить его из привычной стихии, поэтому рассказ становится смазанным. Но у него есть важная вещь — он дает вполне неплохое послевкусие от сборника в целом, ибо последний.
Творческий метод
Как вы наверняка уже заметили — творческий метод у автора достаточно скудный. Я посмотрел, смог ли он развить себя, пересилить свой подход и расшириться как писатель? Нацбест, роман Земля , про кладбище. Да вашу ж мать. Возможно, в Земле автору таки удалось выжать из сюжета Смерти нечто большее, чем 50 страничек (роман, вроде как, на 800), не читал — сказать не могу. Но за 15 (или сколько там, 20 лет) творческой работы хотелось бы увидеть какую-то эволюцию. Подозреваю, её там нет — ну да черт бы с ней. Прочитаю, может быть, потом когда-нибудь.
Если мы воспримем творческий метод как кашу, то почти сразу обнаружим, что ложка то скребет по дну кастрюли почти сразу — приемов у автора примерно 1,5. Это не значит, что это плохо — у многих и того нет, но просто сборник рассказов это своеобразная палитра писателя. Он говорит «и так могу, и эдак могу». А получается все тот же АК-47. Поэтому в данном конкретном случае Елизаров интересен ни как писатель-новатор, а как писатель-стабилизатор. Очередное сравнение с Лавкрафтом— очень однотонный писатель, который быстро приедается. Спросите, кто быстро не приедается? Да все быстро приедаются, ибо построить полноценную книгу на нескольких приемах очень сложно, а на одном — получатся очередные Ногти.
По ощущениям, оценил бы сборник на 3,3. Округляем до 3,5. А 3.5 округляем до 4 — вот такой я ловкий математик. Некоторые рассказы (пресловутые Ногти, Госпиталь, Сифилис) вполне даже ничего. Охарактеризовал бы как «бедненько, но чистенько».
А в заключении предлагаю послушать песню Михаила Елизарова. Угадаете, про что она?
02:45