© ООО «Издательство АСТ», 2019

Глава I,
в которой рассказывается, кто такой был Дон Кихот Ламанчский

В скромной деревушке провинции Ламанчи жил идальго ^[1] по имени дон Кехана. Как и всякий дворянин, он гордился своим благородным происхождением, свято хранил древний щит и родовое копье и держал у себя на дворе тощую клячу и борзую собаку. Три четверти его доходов уходили на похлебку из овощей с говядиной да винегрет, который ему подавали на ужин; по пятницам он постился, довольствуясь тарелкой варенной на воде чечевицы, зато по воскресеньям лакомился жареным голубем. В праздничные дни дон Кехана надевал кафтан из тонкого сукна, бархатные штаны и сафьяновые туфли, а в будни носил костюм из грубого сукна домашней работы. В доме у него жила экономка, которой перевалило за сорок лет, племянница, которой не было еще двадцати, и старый, дряхлый слуга. Самому идальго было лет под пятьдесят; он был тощ как скелет – кожа да кости, но, несмотря на ужасную худобу, отличался большой выносливостью.

Все свое свободное время, а свободен дон Кехана был круглые сутки, он посвящал чтению рыцарских романов. Он предавался этому занятию с восторгом и страстью; ради него он забросил охоту и хозяйство. Увлечение его дошло до того, что он, не задумываясь, продал порядочный кусок пахотной земли, чтобы накупить себе рыцарских книг.

В романах нашему идальго особенно нравились высокопарные любовные письма и торжественные вызовы на поединки, где нередко попадались такие фразы: «Правота, с которой вы так не правы к моим правам, делают мою правоту столь бесправной, что я не без права жалуюсь на вашу правоту…» или: «…высокие небеса, которые своими звездами божественно укрепляют нашу божественность и удостаивают все достоинства, достойные вашего величия…» Случалось, что бедный кабальеро проводил целые ночи, силясь разгадать смысл этих фраз, от которых у него мутилось в голове и заходил ум за разум. Смущали его и другие несообразности, то и дело попадавшиеся в его любимых романах. Так, например, ему трудно было поверить, чтобы знаменитый рыцарь Бельянис мог нанести и получить так много ужасных ран; ему казалось, что, несмотря на все искусство врачей, лечивших этого рыцаря, лицо и тело его должны быть покрыты уродливыми шрамами. А между тем в романе Бельянис выступал всегда молодым красавцем, без всяких рубцов и изъянов.

Впрочем, все это не мешало дону Кехане до самозабвения увлекаться описаниями бесчисленных приключений и подвигов доблестных героев романов. Ему всегда очень хотелось узнать их дальнейшую судьбу, и он бывал в восторге, если автор на последней странице книги обещал продолжить свою нескончаемую историю в следующем томе. Нередко наш кабальеро вел долгие споры со своим другом-священником о том, чья доблесть выше: Пальмерина Английского или же Амадиса Галльского. Дон Кехана стоял за Амадиса, священник – за Пальмерина, а местный цирюльник, мастер Николас, утверждал, что ни одному из них не сравниться с рыцарем Феба, который, по его мнению, превосходил жеманного Амадиса выносливостью и мужеством, а Пальмерина – отвагой и ловкостью.

Постепенно добрый идальго до того пристрастился к чтению, что читал от рассвета до сумерек и от сумерек до утренней зари. Он забросил все свои дела, почти лишился сна и нередко забывал об обеде. Голова его была полна всяких нелепых историй, вычитанных в рыцарских книгах, и он наяву бредил кровавыми битвами, рыцарскими поединками, любовными свиданиями, похищениями, злыми магами и добрыми волшебниками. Мало-помалу он совсем перестал отличать правду от выдумки, и ему казалось, что на всем свете нет ничего достовернее этих историй. Он с таким пылом толковал о героях различных романов, словно это были лучшие его друзья и знакомые.

Он соглашался, что Сид Руй Диас ^[2] был доблестным рыцарем, но прибавлял, что ему далеко до Рыцаря Пламенного Меча, который одним ударом рассек пополам двух могучих великанов. Несколько выше он ставил Бернарда де Карпио, одолевшего в Ронсевальском ущелье непобедимого Роланда. Очень лестно отзывался о великане Моргайте, который – не в пример прочим гигантам – отличался любезностью и вежливостью. Но всего более восхвалял он Рейнальдо Монтальбанского, славного похитителя золотого идола Магомета и героя бесчисленных дорожных приключений.

В конце концов от вечного сидения в четырех стенах, бессонных ночей и непрерывного чтения бедный идальго совсем рехнулся. И тут ему в голову пришла такая странная мысль, какая никогда еще не возникала ни у одного безумца в мире. Наш кабальеро решил, что он сам обязан вступить в ряды странствующих рыцарей. Ради своей собственной славы, ради пользы родной страны он, дон Кехана, должен вооружиться, сесть на коня и отправиться по свету искать приключений, защищать обиженных, наказывать злых, восстанавливать попранную справедливость. Воспламенившись мечтами о великих подвигах, которые ему предстояло совершить, идальго поспешил привести в исполнение свое решение. Первым делом он вычистил доспехи, которые принадлежали его прадедам и валялись где-то на чердаке, покрытые вековой ржавчиной и пылью; перебирая их, он, к своему глубокому огорчению, увидел, что от шлема сохранился только один шишак. Чтобы поправить дело, идальго пришлось призвать на помощь всю свою изобретательность. Он вырезал из картона забрало и наушники и прикрепил их к шишаку. В конце концов ему удалось смастерить нечто вроде настоящего шлема. Тут ему захотелось испытать, сможет ли этот шлем устоять в битве. Он выхватил шпагу, размахнулся и нанес ею два удара по шлему. От первого же удара забрало разлетелось на куски, и весь его кропотливый труд пропал даром. Идальго был очень огорчен таким исходом дела. Он снова принялся за работу, но теперь для прочности подложил под картон железные пластинки. Эта предосторожность показалась ему вполне достаточной, и он счел излишним подвергать свой шлем вторичному испытанию. Без труда он убедил себя в том, что у него настоящий шлем с забралом тончайшей работы.

Затем дон Кехана отправился в конюшню и внимательно осмотрел свою лошадь. Это была старая, больная кляча; по правде говоря, она только и годилась на то, чтобы возить воду. Однако наш кабальеро остался вполне доволен ее видом и решил, что с ней не могут сравниться ни могучий Буцефал Александра Великого ^[3], ни быстроногая Бабьека Сида ^[4]. Целых четыре дня ушло у него на то, чтобы приискать своему боевому коню звучное и красивое имя, ибо он полагал, что раз хозяин меняет свою скромную жизнь в деревенской глуши на бурное поприще странствующего рыцаря, то его лошадь должна переменить свою деревенскую кличку на новое, славное и громкое имя. Долго он мучился, изобретая различные прозвища, сравнивая их, обсуждая и взвешивая. Наконец он остановился на имени Росинант. Это имя казалось ему звучным и возвышенным. Сверх того, оно заключало в себе указание на то, чем была лошадь раньше, ибо дон Кехана составил его из двух слов: rocin (кляча) и antes (раньше), так что оно означало: «бывшая кляча».

Дав столь удачное прозвище своей лошади, он решил, что теперь ему нужно придумать подходящее имя и для самого себя. В этих раздумьях прошла неделя, но наконец у него возникла блестящая мысль: он просто переделал свое скромное имя Кехана в более звучное – Дон Кихот.

Но тут наш кабальеро вспомнил, что отважный Амадис, желая, чтобы имя его родины было прославлено вместе с его собственным именем, всегда называл себя не просто Амадисом, но Амадисом Галльским. Дон Кихот решил последовать примеру этого доблестного рыцаря и впредь именовать себя Дон Кихотом Ламанчским. Теперь все было хорошо: сразу было видно, кто он и откуда, так что его родная страна могла разделить с ним славу его подвигов.

И вот, когда оружие было вычищено, шлем с забралом починен, кляча получила новую кличку и он сам переменил имя, ему осталось только подыскать себе даму сердца, ибо известно, что странствующий рыцарь без дамы сердца подобен дереву без листьев и плодов. Дон Кихот говорил о себе: «Если по воле судьбы я повстречаюсь с великаном (а это нередко случается со странствующими рыцарями) и в первой же схватке повергну его на землю и заставлю просить пощады, то, по законам рыцарства, я должен буду отослать его к моей даме. Он войдет к моей нежной повелительнице, упадет на колени и покорно и смиренно скажет: „Я великан Каракульямбро, царь острова Малиндрании. Меня победил на поединке достойный рыцарь Дон Кихот Ламанчский. Он велел мне предстать перед вашей милостью, дабы ваше высочество распорядилось мной по своему усмотрению…”» «О! – воскликнул идальго, – я непременно должен иметь даму сердца: только она одна может достойно наградить доблесть рыцаря. Но где же ее найти?» И Дон Кихот погрузился в мрачное раздумье. Но вдруг счастливая мысль озарила его ум. Он вспомнил об одной хорошенькой крестьянке из соседнего села, звали ее Альдонса Лоренсо; ее-то и решил наш рыцарь наградить титулом дамы своего сердца. Подыскивая для нее имя, которое бы не слишком отличалось от ее собственного, но вместе с тем напоминало бы имя какой-нибудь принцессы или знатной сеньоры, он решил окрестить ее Дульсинеей Тобосской, так как она была родом из Тобосо. Это имя казалось ему выразительным и мелодичным и вполне достойным той особы, во славу которой он должен был совершить свои подвиги.