Это душевное состояние сказалось и на моем здоровье, не восстановившемся полностью еще от первого шока. Я стал нелюдимым. Вид радующихся и получающих удовольствие людей вызывал в моей душе мучительную тяжесть; единственным моим утешением стало одиночество – глубокое, мрачное одиночество, подобное смерти.