«Редчайший пример научной мысли, когда вы достраиваете на основе логики то, что совсем еще не знаете. Это часто бывает неудачно—мало ли , что вы там придумаете…Очень странная функция хомо-сапиенс: мы отдаем накопленные знания следующим поколениям, вовсе не убежденные в восприятии, ни в пользе, ни в правоте даже».

С.Э. Шноль (1930-2021гг.)

«С.Э. Шноль посвятил жизнь изучению неповторяемости»

Виталий Правдинцев

Рассказ Громова

Тема цивилизационной евгеники дает в два раза больше вопросов, чем ответов. Потому и отвечать на них не рекомендуется, чтоб не множить проблемы. Другое дело—описательная реконструкция некоторых событий прошлого, которые могут пролить свет—неважно, какого он цвета—на склеенные прежде страницы истории.

Мое повествование основано на рассказе корабельного техника Громова, в свое время служившего на «Удале». Да-да, на том секретном корабле, который на изломе миллениума не справился с заданием правительства и не нашел выход из Солнечной системы. Не преодолел в расчетном месте плотной капсульной оболочки, обволокшей гелиосферу, и, согласно приказу ЦУП, должен был возвратиться домой. Но на уровне Марса «Удал» повернул обратно в холодную и мрачную пучину космического холода…

Непредубежденная и более осведомленная, чем я, ты поймешь, ознакомившись с моими записями, почему я, слушая рассказ, старался запомнить каждое слово разговорившегося старика, а после того, как наша встреча закончилась, бросился фиксировать по свежим следам каждую упомянутую деталь, точно так же, как и забытое им, о котором догадался я сам.

Хочу добавить, что некоторые фишки рассказа самым подозрительным образом восполняют белые пятна официальной истории, да так полно, что это не кажется мне случайным совпадением. То, что эта история коррелирует с последним великим открытием, пришло мне в голову гораздо позже, и я не понимаю до сих пор, как к этому относиться, ибо оно слишком перевернуло нашу жизнь, но лишь время покажет, чего оно стоит в действительности.

Не буду больше злоупотреблять твоим терпением и представлю тебе свои записи в натурном, что касается фактологии, виде, для достоверности облегченной в художественную форму. Ибо ничто не может быть убедительней образа, даже сама правда.

Секрет Эйнштейна

При отключении субсветовой скорости автоматика космического корабля отключила искусственное освещение. Отраженного свечения Марса оказалось достаточно, чтобы залить кают-компанию пусть красным, но довольно ярким, светом.

Напротив иллюминатора «вспыхнула» шевелюра бюста создателя теории относительности.

–Ё-моё… Эйни загорелся!—раздались восклицания.—Прям красный дракон. К чему бы это?

Противоположная иллюминатору стена просто пылала, что сужало помещение до ощущения сердцевины костра—жутковатого, холодного, инфернального.

–Будто на пожаре, но без пожарников,—сказал кто-то особенно впечатлительный.

–У пожарных дел полно—загорелось домино!—продекламировал стрессоустойчивый техбезопасник.

–В этом цвете есть что-то траурное,—отметил художник.

А штурман, он же, в одном лице модератор планерок под ником Shturm, вздохнул:

–Что поделаешь: Марс—Бог войны.

Сдвинул шторы и внимательно оглядел наполовину заполненные ряды зала. Угрюмые лица бойцов дневной смены, застывших серыми оковалками в подсвеченных красным креслах, не дрогнули ни единой жилкой, словно пребывали в глубоком сне.

–Скоро нас встретят Зевс с Посейдоном,—донеслось из конца зала.

«Географически корректное замечание…но намек на мстительных богов древности в данных обстоятельствах нежелателен».

Так счел модер и поспешил сгладить высказывание.

–«Удал» так легко глотает пространство между планетами, что становится страшно за Солнечную систему!

В ответ насмешливо хмыкнули.

Да, не очень-то удачно. Наверняка кто-то вспомнил, как те же слова Shturm произнес год назад. Тогда они, одухотворенные надеждой, пролетали Марс по маршруту ТУДА.

Вот теперь, с меньшей скоростью, летят ОБРАТНО.

Духоподъемная реплика не возымела былого действия—лбы еще больше накренились вперед, глаза запали в глазницы. Рельефная масса слилась в неподвижную маску.

Начальник экспедиционного корпуса – НачЭк – сунулся было сюда по привычке после ночной смены и аж присвистнул:

–Мамочка родная, до чего ж вода…—Он оборвал себя на полуслове: ожидал увидеть красных молодцев, а увидел красных раков…– Эй, вареные креветки, не умеем проигрывать? Ну, так давай развернемся—и обратно! Возвратимся в пояс Койпера, разыщем кьюбивано¹, не тронутые вниманием… Да не парочку, как прежде, а каждому по парочке. Облагодетельствуем куски «грязного снежка»² нашими звездными именами…

–Вернемся,—заткнули спич,—так и загнемся.

–А че так? Негодное предложение?

–ОПК, Кентавры, Плутино³… кому нужны дерьмовые ошметки Солнца?

–Хуже,—высказался космонавт в серой униформе,—скорее пятой цивилизации.

–Землино⁴ в томатном соусе,—съехидничал художник.—Воспоминание о будущем.

–Но-но! Хамфуд-хамстед! Поосторожней с метафорами! Беду накличете,—разозлился НачЭк.

Полный отстой и неудовольствие до рвоты. Суточный недосып начальника тому благоприятствовал.

Но команда поддержала художника.

–Прав Коротышка Карандаш. Стремно возвращаться. Дома не ждут. Кому нужны красны молодцы, когда жены состарились? Отцы умерли, а дети годятся в отцы…

–Не вижу проблемы, братва,—прогудел социолог по прозвищу Пономарь.—Пусть дети нас усыновляют: кормят, поят, развлекают.

–У тебя ни жены, ни детей,—парировала «братва».—Вырастить ребенка—не выкормить цыпленка.

Пономарь хохотнул. Простодушно, но получилось зло.

–Любовь до гроба—дураки оба. Детей никто не воспитывал. По разным причинам—ни я, ни вы.

НачЭк плюнул и вышел. В закрывающемся за ним растворе сделал рукой у лица такое движение, будто смахивал слезу. Или всем захотелось так увидеть. Все помнили его историю: романтическая любовь, обручение—и полет вместо медового месяца. Мечтал, видишь ли, о последующем счастье, которое обеспечит своим подвигом. Ну так не рассчитал маленько—с кем не бывает. Когда вернется, его жена состарится. Как в старой песне да с новыми словами: «радостно встречать его с маленьким сыном выйдет к перекрёстку старушка-жена». Только вот прикол: сына-то нет. Была дочь. Но согласно левым инфо, погибла при сходе лавины с Эльбруса. Вместе с матерью.

–Чертов Эйни.

Конечно, гений виноват в том, что открыл закон относительности. Это из-за него на «Удале», мчащемся в космосе на скорости, близкой к скорости света, время замедлилось. Оттого у всего экипажа кошки на душе скребли. Как встретят их «повзрослевшие» родные? Сыновья—ровесники, и дочери уже с семьями… О внуках страшно и думать. Будут ли похожи они на детей, оставленных полвека назад? По собственному разумению их теперь уж не воспитать. Как быть? Как вписаться в реальность?..

–Шваркнуть бы бюст этого засранца о марсианский Олимп! Отметить столетие смерти. Ведь Олимп – это бог забытья.

–Подзабыл, старик, это бог плодородия.

–«Старик»…Это по земному времени минуло полста лет, а для нас—всего минутка.

–Не Эйни законы делал,—провестили с задних рядов.—Он только предупредил, а кто не слышал, он не виноват…

–Ребята!—предположил какой-то оптимист.—А может, Эйнштейн только навел шухер? Вдруг на Земле все молоды, как мы? Ведь закон относительности должен быть справедливым и для нас, и для них.

–Мечтать не вредно…так хорошо и для всех сразу не бывает…

–Просто Эйни был адептом антропного принципа, но никто этого не заметил,—сказал художник.—Антропный принцип—это, конечно, глупость, но так оно и есть.