Больше всего в этой книге меня впечатлил фрагмент, из которого я узнала, что Леонард Коэн (якобы?) не помнил, существовал ли в действительности герой/антагонист "Famous Blue Raincoat" или нет. Мол, ревностью он тогда и правда мучился, и диалоги с соперником вёл - только вот не были ли эти диалоги воображаемыми, и имело ли это соперничество место в реальности, а не только в его разгорячённой голове? Это признание сразу заставляет знаменитую песню звучать совсем по-другому - и открывает нам что-то о природе воображения, которое Симона Вейль (незримо присутствующая на каждой странице книги, но обнаруживающая себя лишь на самой последней) считала чуть ли не демонической силой. Воображение легко затягивает человека в трясину, заставляя е_ё снова и снова проживать то, чего с н_ей никогда не было, и скорбеть по тому, чего он_а никогда не имел_а; и, может быть, освобождение от морока несчастной (невзаимной) любви - это и есть постепенное освобождение от власти воображения, толкающего влюблённ_ую в новые и новые "а вдруг", "а если бы" и "а что он_а сейчас думает". И синие предметы, которые повествовательница примечает повсюду как "отпечатки пальцев Бога" - синий пластиковый тент, синяя крупинка тараканьей отравы, египетская лазурь в музее - приобретают таким образом новое значение, или, точнее, отсутствие значения: это сигналы из реальности, которые просто "есть" (аз есмь Сущий). Синие предметы - это просто синие предметы, их синева не несёт в себе никаких скрытых смыслов или обещаний, и именно бессмысленность, нецелесообразность их красоты помогает рассказчице вновь ощутить почву под ногами. Как писал Эдуардо Кон, всё сигнифицирует, но болотная цапля сигнифицирует прежде всего саму себя - и снимает со случайного зрителя бремя расшифровки; роза есть роза есть роза, а синева - это просто синева.