Цитаты из книги «Акты отчаяния»

Я стала ненавидеть обожание мужчин, которые меня толком не знают. Их пустые похвалы повисают в воздухе между нами, потому что ко мне не относятся. Ненавижу слушать, как они рассказывают мне, какая я, даже, или особенно, если они считают меня доброй, гениальной или красивой. Ненавижу, когда они уверяют, будто у меня нет недостатков, что моя лень, агрессивность и жестокость просто не существуют. Когда они говорят такое, я отстраняюсь от своего тела еще больше обычного; меня выворачивает, когда чужой человек заглядывает мне в глаза и описывает то, чего нет. Я чувствую, что им не нужна моя собственная правда. И я вынуждена примерять на себя фантазии, которые они на меня проецируют.

Потеря любимого человека может свести с ума даже при самых благоприятных обстоятельствах. Я же не просто любила Кирана, я любила его темной, неправильной любовью. В таких условиях потеря любимого может не только свести с ума, но еще и озлобить.

Если не планируешь стать сексуальной преступницей, существует всего несколько порталов в прошлое – это повзрослевшие парни, которых ты когда-то любила и в которых до сих пор проглядывают, по крайней мере для тебя, прежние подростки.

В лунном свете их лица выглядели прекрасными и уже мертвыми.

Ибо не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю. Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?

Женские страдания дешевы и дешево используются бесчестными женщинами с единственной целью – привлечь внимание, а ведь жажда внимания – бесспорно, самый тяжкий из всех наших смертных грехов.

Слащавая настойчивость – это трусость и насилие. Уговаривая другого человека поменять «нет» на «да», ты его обкрадываешь. Мне не хотелось секса, но я на него согласилась.

Я уже не впервые подумала, что мужчинам надо запретить вот так уламывать женщин. Сказать мужчине «нет» и без того почти невозможно. Крайне сложно примириться с тем, что тебе могут причинить боль, тебя могут невзлюбить, на тебя могут накричать. Нужно иметь большую силу воли, чтобы заставить себя сказать «нет», если тебя приучили говорить «да», приучили быть сговорчивой, ублажать мужчин. Стоит сказать «нет», и мужские уговоры становятся невыносимыми. Даже настаивая вежливо или нежно, мужчины все равно не принимают ясно выраженный отказ. Тем самым они говорят: твои желания ничего не значат. Важно то, чего хочу я, а я не хочу чувствовать себя виноватым в том, что тебя принуждаю. Так, может, тебе лучше передумать?

Повседневная половина пыталась успокоить, демонстрируя хронику из наших с Кираном лучших моментов, которые компенсировали все остальное. Я видела, с каким удовольствием по вечерам забиралась в тихую постель рядом с ним, каким веселым он порой бывал, когда приходил в прекрасное настроение, как заботился обо мне, когда я болела. Мне вдруг пришло в голову, что во все эти скупые моменты я просто чувствовала облегчение – облегчение от того, что в такие минуты исчезает то, остальное, с чем я жила большую часть времени, – привычные, поистине обыденные холодность, пренебрежение, презрение и ненависть. Попреки и поучения, сомнительные комплименты и язвительные советы. Постоянное осознание, что я никогда не смогу стать такой, как он хочет. Исчезновение на время боли, которое я принимала за удовольствие. Я словно связывала себя, чтобы с наслаждением освободиться от пут, протыкала себе ногу ножом, чтобы почувствовать, как она заживает. Я страдала и считала страдание благом. Я превратила страдание в свою работу.

Он постоянно комментировал блюда, которые я готовила, комментировал, сколько и что я съела, и вот наконец я попросила его перестать и спросила, почему он все время так делает. Тотчас же заслонка опустилась, лицо Кирана закрылось, и он холодно ответил, что если у меня комплексы, то это моя личная проблема, а потому нечего ожидать, что он будет ходить вокруг меня на цыпочках. Он не собирается следить за каждым своим словом только по той причине, что я все принимаю на свой счет. Когда его лицо замкнулось, я не выдержала и расплакалась и принялась повторять: «Прости, прости, прости», но он уже отгородился от меня, отошел и сел у окна, глядя на улицу и делая вид, что меня не существует. На него падал свет уличных фонарей и огней закусочной через дорогу, и даже сквозь нарастающую истерику меня поразило то, насколько он прекрасен в своей отрешенности, как похож на картину или статую, когда сидит вот так. Он мог в одно мгновение сделаться бесконечно далеким. Я завидовала этой его способности отстраняться. Он растянул свою холодность на все время наших отношений, а я сберегла свою напоследок.