Биографический очерк М. Л. Песковского

С портретом Ушинского, гравированным в Лейпциге Геданом

ВСТУПЛЕНИЕ

В конце 50-х годов у нас, в России, как бы случайно, неожиданно открыли целую область, почти совершенно неведомую раньше, или, по крайней мере, не обращавшую на себя должного внимания. Область эта – педагогическая, т. е. иначе – все учебно-воспитательное дело. Виновником такого открытия был Константин Дмитриевич Ушинский. Конечно, и до 50-х годов были в России школы всевозможных категорий – низшие, средние и высшие, в которых из года в год обучались, в общей сложности, десятки тысяч мальчиков и девочек. Но, строго говоря, в обществе не ощущалось никакого интереса к учебно-воспитательному делу. Чему и как нужно учить подрастающие поколения? Можно ли воспитывать, не обучая, и следует ли обучать, не воспитывая? В чем основная задача и цель воспитания? Эти и множество других существенно важных вопросов казались тогдашнему русскому обществу таким же сторонним, далеким и чуждым делом, как и все то, что творилось в канцеляриях, управлениях, консисториях.

В то время в Западной Европе педагогика имела уже значительное развитие, представляя собою достаточно оформившуюся специальность, занимавшую самостоятельное и почетное место в ряду других специальностей. В организации учебно-воспитательного дела, в установлении учебных курсов, программ, планов преподавания и в выполнении их, а также в инструкциях и правилах, касающихся собственно воспитания, – признавалось обязательным сообразоваться не с одними только правительственными желаниями, предположениями и предначертаниями, но также и с теми требованиями, какие предъявлялись педагогикой как самостоятельною, специальною отраслью знания, пользовавшеюся авторитетом наравне с высшими науками.

Совсем иное было в России в указанную эпоху. В одном и том же ведомстве невозможно было найти двух таких заведений, преследующих совершенно тождественные цели, которые походили бы друг на друга по способу выполнения учебных программ и воспитательным приемам. Даже в одном и том же заведении едва ли можно было встретить двух лиц педагогического персонала, согласных между собою относительно способов обучения, а также и других частностей учебно-воспитательного дела.

Такая разладица и рознь объясняются отсутствием в ту пору даже понятия о том, что в учебно-воспитательном деле, в каких бы разнообразных формах оно ни проявлялось, должен быть один обязательный для всех критериум – психология учащихся, с которою необходимо сообразоваться и при установлении учебного курса и плана каждого предмета, и в способе преподавания, и в воздействии на умственные способности и нравственное чувство обучаемых. Вместо специальной педагогической подготовки признавалось достаточным наличие личного опыта, навыка обучающих, без всякой руководящей идеи в ответственном деле воспитания и обучения, – без знакомства с основами этого дела.

Не отрицая, что и в указанную эпоху, в виде исключения, встречались между деятелями по учебно-воспитательной части лица глубоко образованные, горячо преданные делу и оказывавшие благотворнейшее влияние в умственном и нравственном отношении на воспитываемые ими поколения, – в общем, однако, все наше учебно-воспитательное дело представляло из себя анахронизм, учебные программы и руководства отличались бессодержательнейшей схоластикой. Прохождение программ держалось на зубристике. В обращении с учащимися царила жестокость. Время учения было временем безутешного горя для детей, особенно же в младших классах.

К. Д. Ушинский рядом горячих, дельных статей, помещенных им в разных периодических изданиях, заставил всю русскую печать обратить серьезное внимание на положение родного нашего учебно-воспитательного дела. В обществе проснулся наконец хоть некоторый интерес к нему, – и в этом страшно застоявшемся деле проявилась живая струя.

Так произошло открытие неведомой раньше у нас педагогической области. Открыв ее, К. Д. Ушинский около 15 лет руководил и самою разработкою этой области. В это именно время и были посеяны на Руси все те здравые понятия, которыми до сих пор живет и держится вся наша учебно-воспитательная часть, продолжая, хоть и очень медленно, развиваться.

Прошло уже более двадцати лет со времени смерти Ушинского. За это время произошли довольно существенные изменения в “живой струе” – и в степени энергии ее, и в направлении. Вместо цельного, мощного потока, – как можно назвать педагогическое движение в России, пока жил Ушинский и в первые годы после его смерти, – мы видим множество мелких русл, не всегда даже согласующихся в своем направлении с основным потоком. Но в общем, однако, движение не прекращается.

О характере же этого движения с наибольшей правильностью можно судить по нашей довольно обширной педагогической литературе, сущность которой такова, что в отношении к ней с полным правом можно повторить следующие слова известного немецкого педагога Дистервега, сказанные им более 40 лет тому назад:

“Посмотрите на большую часть сочинений, написанных учителями и для учителей! Наполняется ли, согревается ли чье-нибудь сердце при этом обзоре? Кто может извлечь из него силу для своей мысли, одушевление для важного подвига? Найдет ли кто-нибудь в них дыхание жизни, самостоятельный образ мыслей и энергию? Переходят ли их мнения в убеждения, убеждения в дела, и вытекают ли их воззрения из фактов? Это по большей части холодные, бессмысленные груды печатной бумаги, – и слог такой, что нечему удивляться, если люди, которые живут и черпают жизнь из свежих источников живой литературы, видят в учителях заживо похороненных людей, осужденных питаться такими продуктами, которые ни для кого более не пригодны”.

И если в наших педагогических сумерках чувствуется проблеск живой мысли, общественного интереса к делу воспитания и стремлений хотя бы к некоторым улучшениям в нем, – этим мы обязаны Ушинскому. Он из-за гроба продолжает учить нас и долго еще будет поучать.

Константин Дмитриевич, бесспорно, принадлежит к числу первоклассных педагогических деятелей не в русском только, но и в общеевропейском смысле. Если заграничные педагоги почти совсем не знакомы с деятельностью Ушинского, то именно потому, что, к несчастью, и у нас не настало еще время для полной, всесторонней оценки значения педагогической деятельности Ушинского, в связи с обстоятельствами и условиями положения школьного дела в России, а также – и разными другими делами внутренней нашей жизни.

ГЛАВА I. ОТЦОВСКИЙ ДОМ И ШКОЛА

Известность К. Д. Ушинского и неразработанность литературы о нем. – Жизнь в доме родителей до и после смерти матери. – Новгород-северская гимназия; ее хорошие и неудовлетворительные стороны. – Самостоятельная работа юного Ушинского над собственным развитием и условия, благоприятствовавшие этому

Имя Константина Дмитриевича Ушинского хорошо известно не только всей образованной России, но даже и всем мало-мальски грамотным русским людям. Между тем обстоятельства жизни этого великого русского деятеля, оказавшего незабвенную услугу всему нашему школьному делу, еще не стали известными с той полнотою, какой требует самый характер его деятельности и ее значение не только для настоящего времени, но и для отдаленных русских поколений.

До сих пор, например, остаются в полной неизвестности заметки, помещенные Ушинским в разных периодических изданиях, преимущественно в газетах, без его подписи. После его смерти осталось много рукописей и корректурных оттисков статей, не вышедших в свет; но этот интересный материал еще не собран, не обработан. Точно так же не собраны, не прокомментированы и письма покойного к разным выдающимся педагогическим деятелям, русским и иностранным. Это – непростительное нерадение со стороны русского общества, столь многим обязанного К. Д. Ушинскому, создавшему разумную русскую школу. Чтобы загладить этот тяжкий грех, необходимо устроить особый музей, специально посвященный К. Д. Ушинскому. В нем должны быть собраны все его руководства во всех видах изданий; все, что вышло из-под его пера, в виде оконченных или неоконченных статей и писем; все, что написано об Ушинском и появилось о нем в печати впоследствии, а также его портреты, фотографии и прочее. С осуществлением этого полезного дела необходимо поторопиться, пока живы еще хоть некоторые из тех, с кем Ушинскому приходилось работать, пока не изгладились еще следы тех изданий, в которых он принимал более или менее деятельное участие или же просто помещал статьи, отвечающие минутным интересам. Конечно, такому музею лучше всего быть в Петербурге как месте полного расцвета педагогической деятельности Ушинского. Началом для музея могло бы послужить то немногое, что имеется в библиотеке столичной училищной комиссии. Понятно, это – лишь зародыш музея; но важно положить почин – и за продолжением остановки не будет. Музей ушинского будет вместе с тем и музеем новейшей истории педагогического дела в России. Потребность же в этом учреждении очень велика, и на нее, без сомнения, откликнутся все, кому дороги судьбы родного воспитания и обучения. Приступая к характеристике К. Д. Ушинского, считаем не лишним заметить, что, помимо материалов, указанных в качестве источников, нам помогало в этом случае также и некоторое личное знакомство с покойным. В конце 60-х годов пишущему эти строки случалось неоднократно встречаться с Ушинским в редакции “Голоса”, у барона М. О. Косинского, а также и в С.-Петербургском педагогическом обществе, одним из самых деятельных членов которого был Константин Дмитриевич.

Константин Дмитриевич Ушинский происходил из малороссийских дворян древнего рода. Отец его, Дмитрий Григорьевич, был человек образованный для своего времени; он окончил курс в Московском университетском благородном пансионе, т. е. лучшем по тому времени среднем учебном заведении в России. Сначала находился на военной службе и принимал участие в войне 1812 года. Потом вышел в отставку, поселился в Новгород-Северске Черниговской губернии и зажил мирной обывательской жизнью, вступив в брак с дочерью местного капиталиста, урожденной Капнист.

От этого брака в 1824 году родился Константин Дмитриевич. Ласково приняла его жизнь. Ни строгих взысканий, ни домашних дрязг, ни нужды не испытал он в детстве. Невелико было состояние его отца, заключавшееся в сотне десятин земли и 30 крепостных; тем не менее, он был самым видным лицом среди новгород-северских дворян как по уровню образования, так и по складу домашней жизни. Об этом, между прочим, можно судить уже по тому, что у него была хорошая библиотека, им самим составленная.

Усадьба Дмитрия Григорьевича примыкала к городской черте. Дом его, устроенный на широкую барскую ногу, находился на окраине города, на высоком берегу Десны, откуда открывалась роскошная панорама на много верст кругом. Привольно размещалась там барская усадьба с ее разнообразными постройками, большим двором и прекрасным фруктовым садом.

Особенно счастливо провел маленький Ушинский первые одиннадцать лет своего детства, пока была жива его мать. О ней он сохранил на всю свою жизнь трогательно-нежные воспоминания. Есть полное основание полагать, что мать сама руководила первоначальными его занятиями и сумела вложить при этом в сына замечательно прочные задатки именно воспитывающего обучения, дав ему прекрасное направление в этом отношении, пробудив в нем любознательность и пытливость, любовь к чтению. Библиотека же отца представляла широкую возможность для этого, и любознательный мальчик с малых лет свободно пользовался ею. О влиянии матери его как воспитательницы можно судить, между прочим, и по той высокой и почетной роли, которую впоследствии отводил Ушинский женщине вообще и матери в особенности как учительнице детей.

Отец Ушинского, овдовев в 1835 году, вступил во второй брак с урожденною Гербель, сестрою генерала Гербеля, управлявшего Шостенским пороховым заводом.

Это еще более расширило и без того довольно значительные родственные связи Дмитрия Григорьевича. В 1840 году он занял должность уездного судьи в Новгород-Северске и пользовался среди местного населения большим уважением как человек умный, нелицеприятный, бескорыстный.

Как ни значительна была перемена, происшедшая в семье маленького Ушинского, она, однако, не отразилась на нем неблагоприятными последствиями. Вскоре после смерти матери он поступил в новгород-северскую гимназию и был так удовлетворительно приготовлен, что выдержал экзамен прямо в третий класс. Судя по той горячей любви, с которою Ушинского вспоминал всегда о своей семье, судя по его вере в благотворное влияние ее на ребенка, – можно с уверенностью сказать, что в лице мачехи он нашел друга, заменившего ему мать. Тот идиллический взгляд на семью, который Ушинский сохранил до смерти, несомненно был почерпнут им в своей родной семье.

Отцовский хутор и гимназия находились на противоположных концах Новгород-Северска; их отделяло расстояние не менее четырех верст. Но, с первых же дней поступления в гимназию и до окончания ее, Ушинский обязательно пешком совершал этот путь, в общей сложности около восьми верст. Ему чрезвычайно нравилась дорога по крутому, живописному берегу Десны, через громадный овраг, отделявший хутор от города. Отправляясь в гимназию, он обыкновенно так торопился, что не всегда даже успевал напиться дома чаю и закусить. Наоборот, если непогода, распутица, жестокий холод или другие какие-либо обстоятельства удерживали его в городе на несколько суток, – он до слез тосковал о своем хуторе.

Любил также Ушинский и свою гимназию, любил товарищей. В третьем классе, куда поступил одиннадцатилетний Костя, как на подбор были великовозрастные ученики, притом преимущественно из среды малосостоятельной, не дворянского происхождения. Это, однако, не помешало мальчику-Ушинскому сблизиться со своими товарищами, бывшими уже в юношеском возрасте. Вскоре он так полюбил их, что за удовольствие считал бывать у них. Если ему случалось не успеть дома позавтракать, – он забегал по пути к своим беднякам-товарищам, радушно делившим с ним свою скудную хлеб-соль. Бедная обстановка в семьях большинства товарищей, их скудный образ жизни, их воззрения и привычки были своего рода новой школой для Ушинского. И эти уроки очень пригодились ему впоследствии, в пору студенчества.

С точки зрения нынешнего педантичного педагогического шаблона, направленного на то, чтобы взвесить, измерить и высчитать каждый шаг, каждое движение учащегося, – можно прийти в ужас от тех порядков, которые царили в новгород-северской гимназии. Между тем по тогдашнему времени гимназия эта считалась одною из лучших, да и в действительности была не слишком дурна, если судить о ней не по внешним только признакам, а по окончательным результатам гимназического образования, – по тому направлению и нравственной закваске, которую она давала своим питомцам.

Сначала – о внешней стороне гимназической жизни.

В новгород-северской гимназии, когда обучался в ней Ушинский, не было даже намека на то, что называется воспитательной частью, воспитательным дозором. Интерната при гимназии не существовало. Учащиеся, в количестве около 400 человек, жили в городе, где кто желал. Находясь под некоторым надзором в стенах гимназии, во время уроков, учащиеся вне гимназии были вполне предоставлены самим себе. Это давало широкий простор тому, что называется “школьничаньем”, которое принимало иногда и не совсем симпатичный характер.

По соседству, например, с гимназией был большой фруктовый сад. Забираясь туда целыми толпами, гимназисты производили порою в нем большие опустошения. Когда же разливались по соседству с монастырем большие лужи, гимназисты устраивали на них целые флотилии, сооружая плоты из досок монастырской ограды. Словом, соседство гимназии с мирной монашеской обителью было во всех отношениях неудобно для последней, и монашествующей братии частенько приходилось быть в неприязненных отношениях с шаловливыми и свободолюбивыми школярами.