«Το γαρ ίχνος του αμόρφου μορφή […]»

«Ибо след того, что не имеет формы – форма […]»

Плотин «Энеиды». Πλωτίνος, Εννεάδες, Ι 6.7, στ. 30–31

Эта книга посвящается моим дедушке и бабушке

Введение

Понятийным аппаратом является ядро концептуализации мира, содержащееся в философских, научных и обыденных представлениях. Философские положения фиксируются, сообщаются и интерпретируются посредством понятийного аппарата, который, в свою очередь, образуется на почве выделения понятийных структур, на которых, в конечном итоге, зиждется истинность философских положений.

Историю классической западной философии можно вкратце описать как веру в дихотомию бытия, или говоря словами Ницше «Основное верование метафизиков есть вера в противоположность ценностей»^[1]. Мир раскалывается, с одной стороны, на объективность, субстанцию, душевное, априорное, ноэтическое, цель, истинное и, с другой стороны, на акциденцию, телесное, апостериорное, ноэматическое, средство, ложное непроницаемой гранью фундаментальной раздвоенности нашего понятийного мира. Эта грань в силу последовательности значения взаимоотношений вышеупомянутых основных понятий не может иметь границ.

Можно также уподобить историю западной философии матрешке, внутреннее ядро которой является предметом данного исследования – вопрос об основе выделения понятийных элементов, который, насколько нам известно, до сих пор не подвергался систематическому философскому анализу. Как при разборе матрешки, здесь история западной философии начинается с внешнего слоя, которым является вопрос о сущем – что есть бытие? чтобы дальше анализировать, как истина о сущем познается, и затем, как познанная истина о сущем высказывается и сообщается.

Краткое обобщение этапного развития основной эпистемологической проблематики представлено в следующей схеме:

Предметом данного исследования является тот факт, что наши представления основываются на понятийном выделении и его роль для формирования философии, а не фактический генезис и эволюция понятийных элементов, лежащих в основе концептуального мира. В этой связи следует понимать выделенный предмет в соответствии со следующим уточнением Витгенштейна: «Ich meine nun ein Ding, an das ich denke, nicht «das, was ich denke»<?>^[2] (пер. с нем.: «Я имею в виду теперь ту вещь, о которой я думаю, а не ту, «которую я мыслю»).

Исходя из того, что «Ein neues Problem zu entdecken, ist wohl das wichtigste und schwierigste Schritt bei der Erarbeitung einer neuen Theorie»^[3] (пер. с нем.: «Самое важное и сложное при разработке новой теории – открыть новую проблему»), в основе постановки вопроса данного исследования лежит то неуловимое обстоятельство, что мы воспринимаем мир в качестве различных явлений. Имеется в виду не сложный когнитивно-физиологический механизм, обеспечивающий восприятие, а сам мир, являющийся предметом философского удивления и состоящий из взаимообусловливающих элементов, которые всегда носят понятийный характер, даже когда они вербально не обозначены, как например: часть окружающего ландшафта, некий запах или некое воспоминание. При этом одинаково невозможно обособить физический мир ощущений от когнитивной концептуализации и осуществить обратную операцию, поскольку мир – единая понятийная целость, не подлежащая обособлению при посредстве влияющих друг на друга субстанций.

Отправная точка здесь: «Nicht wie die Welt ist, ist das Mystische, sondern daß sie ist»^[4] (пер. с нем.: «Не как мир есть – таинственно, а то, что он есть»), но оказывается, что невозможно обособить «was» («что») от «wie» («как»): «Восприятие нечто не создано нашим жизненным опытом. Оно дано нам как-то иначе»^[5]. «Was» предполагает «wie», без «wie» нет «was» в связи с тем, что нечто является именно неким в силу понятийной концептуализации, основывающейся на смысле определенного смыслового контекста, в котором это некое «входило» (именно «входило» а не «входит», так как каждый смысловой контекст уникален и неповторим). Припоминанием некоего смыслового контекста уже является другой смысловой контекст и т. д.: «ἔστι μὲν γὰρ οὐδέν, ἀεὶ δὲ γίγνεται»^[6] (пер. с др. греч.: «Ничто никогда не есть, а всё всегда возникает») и «Keineswegs ist, wie die gewöhnliche Darstellung es annimmt, eine Erinnerung immer dieselbe Vorstellung, die gleichsam aus ihrem Behältnis wieder hervorgeholt wird, sondern jedesmal entsteht wirklich eine neue, nur mit besonderer Leichtigkeit durch die Übung: daher kommt es, daß Phantasmen, welche wir im Gedächtnis aufzubewahren glauben, eigentlich aber nur durch öftere Wiederholung üben, unvermerkt sich ändern, was wir innewerden, wenn wir einen alten bekannten Gegenstand nach langer Zeit Wiedersehen und er dem Bilde, das wir von ihm mitbringen, nicht vollkommen entspricht. Dies könnte nicht sein, wenn wir ganz fertige Vorstellungen aufbewahrten»^[7] (пер. с нем.: «Воспоминание отнюдь не есть, как обычно полагают, одно и то же представление, как бы извлеченное из хранилища; каждый раз действительно возникает новое представление, но благодаря упражнению – с особой легкостью; поэтому фантастические образы, которые, как нам кажется, мы храним в памяти, а по существу, лишь повторяем частым упражнением, незаметно изменяются, и мы замечаем, когда вновь после долгого времени видим старый знакомый предмет, что он не вполне соответствует нашему прежнему образу. Это было бы невозможно, если бы мы хранили совершенно готовые представления»), в связи с тем, что «понимание собственного воспоминания обусловлено нынешним воспоминанием предмета воспоминания. Наше нынешнее понимание нашего тогдашнего понимания неизбежно отличается от тогдашнего понимания»^[8]. Суммируем, при посредстве Аристотеля […] «μεταβάλλωμεν την διάνοιαν – «мы изменяемся своей мыслью»^[9].

Соответственно, все явления оказываются в положении произведения, охарактеризованного следующим образом О. Беккером: «Zeitlich angesehen ist das Werk nur in einem Augenblick, es ist „jetzt“ dies Werk und ist es schon jetzt nicht mehr!»^[10] (пер. с нем.: «С временной точки зрения произведение существует только мгновение; «сейчас» оно именно это произведение, и вот уже его нет»).

Итак, «was» и «wie» являются аспектами необособляемого онтологического единства. Соответственно, дело не обстоит так просто, что: «5.552 Die Logik ist vor jeder Erfahrung – daß etwas so ist. 5.553 Sie ist vor dem Wie, nicht vor dem Was»^[11] (пер. с нем.: «5.552 Логика есть до всякого опыта – что нечто есть так. 5.553 Она есть до Как, но не до Что»).

Традиционное понятие «истины» требует наличия фиксированного понятийного мира, а пытаться раз и навсегда зафиксировать определенный смысловой контекст (который, соответственно, является условным фоном его образующих понятийных элементов), отграничивая его от других смысловых контекстов, так же невозможно, как определить количество отражений предмета, поставленного между двумя противоположными зеркалами. Подобное представление об однозначной истине вырастает на основе концептуализации реальности как отдельной сферы, которую можно вырезать для сравнительных операций с целью определить истинные положения: «2.223 Um zu erkennen, ob das Bild wahr oder falsch ist müssen wir es mit der Wirklichkeit vergleichen»^[12] (пер. с нем.: «2.223 Чтобы узнать, истинна картина или ложна, мы должны соотнести ее с реальностью»).

Для нас, в этой связи, самое интересное – то, что все понятийные элементы образуются вокруг некоего нечто, являющегося одновременно определенным и определяющим по отношению к остальным понятийным элементам, на фоне которых оно выделяется как таковое. Дело не только в том, что определение дается путем отрицания, как это, например, иллюстрируется у Флоренского: «[…] omnis determinatio est negatio»*(пер. с лат. «Всякое определение есть отрицание»), – чтобы выработать форму, чтобы дать предмету индивидуальность, determinatio, необходимо отринуть некоторую полноту. Познание – анализ, разложение, выделение; познаем вещь – как бы вырезая ножницами её периферию из окружающего пространства»^[13], но и в том, что при этом еще нужно определить некое положительное нечто в качестве самого предмета, которое определяется, отграничиваясь от всего остального.

Можно рассматривать русскую дейктическую приставку «не-» в качестве первопорядкового ориентира («некий», «нечто», «некто», «негде», «некуда», «некогда», «несколько»). Без «не-» нет мира, «не-» является основой мира, при том, что мир всегда является понятийным миром, то есть концептуальным миром. Итак, понятийный элемент – нечто выделенное, являющееся частью понятийного целого. Нашими понятиями (не только словесными) являются попытки фиксировать элементы мира. Определение явления предопределяется выделением понятийных элементов мира, подобно тому как: «Jedes Fragen ist ein Suchen. Jedes Suchen hat sein vorgängiges Geleit aus dem Gesuchten her»^[14] (пер. с нем.: «Всякое спрашивание есть искание. Всякое искание имеет заранее свою направленность от искомого»).

Мысли, образующие базу данного исследования, – аспекты магистрального тезиса о необособляемости неповторяемых понятийных элементов, возникших на нашей заинтересованности и входящих в тот или иной смысловой контекст.