августовская каторга

прогнившей половице дальше гнить,

скрипеть и быть ухабистым оврагом.

я с рук кормлю у прУда лебедят,

а по воде ударишь – улетят.

из кухонного крана – ржавь, да брага.

из новостей – экран и чернота,

соседский пёс молчит, не прогоняет тени,

а с носа гонит надоевших мух.

а лавке уменьшается количество старух,

а дети видят больше приведений.

любимый мальчик – с ранцем, я – в чепце.

а наша жизнь – лишь кринолина форма,

где мало радостного, пудры, верных муз.

побег от совести, себя и брачных уз

вершит в конце сорокинская норма.

мы есть вдвоём: моих костяшек хруст,

твой беспорядок в голове и нос курносый.

бросаю якорь, торможу итог.

допустим, нами выдуманный бог

нас подвезёт «за так» и заплетёт мне косы

и в этот улей нам не даст войти.

опередит и наш дверной косяк,

прокрутит ключ до нужного щелчка.

любитель бабочек распустит сеть сачка,

и краски вырвутся, в движении скользя.

и слушать скрип велосипедных рам,

читать стихи, царапать угол локтя

и быть никем, пока нам разрешат.

две головы в подсолнухах лежат,

и зелень трав врезается под ногти.

и птичий щебет в ругань разгонять,

и веточкой разрушить паутину,

смотреть глаза в глаза из-под бровей.

до облаков пускать отряды мыльных пузырей

и загонять в сарай уставшую скотину.

и я с тобой, жующим абрикос,

всё провожу, юлу мотну по-новой.

и будет с нами чёрт, и всё при нём,

и льдинка тронет хмурый водоём.

мы будем чокаться гранёными в столовой.

я буду кутаться в отцовский рваный плед.

и снежных хлопьев лошадиный бег,

из дома выйдя, мы по пальцам сверим.

травинки августа – пристреленные звери,

изрешетил неловкий первый снег.

в конце дороги – только талый след.

в многоголосье дел, молитв, присяг

мы догорим и станемся чужими.

мол, просто детство, просто рядом жили

дотлеет лето, будто баба на сносях.

побег

полей борщевиковых ядовитый сок

ты открываешь дверь – и дышишь летом,

а лето льётся в лужи, где песок

и грязь, и веточки, и мусор из буфета.

кассирша поправляет поясок

и продаёт мне то же что-то вроде

бутылок холодильных, вафельных рожков.

и я иду домой, где моль живёт в комоде,

где проросла картошка из мешков.

к обеду лето тяжко дышит зноем

и лижет лоб, и источает пар

дождь хлыщет порванными струнками гитар

и падает на всех общеизвестным боем.

вишнёвый цвет вот-вот больничный бинт

изломлен, тлеет в жаркой, томной неге

скулишь и думаешь:

"должно быть, счастье в снеге"

должно быть – лишь словесный лабиринт.

ты наблюдаешь гибель бедных трав,

как рвётся нерв и гром дрожит, как демон,

Конец ознакомительного фрагмента.