Содом и Гоморра

Ах, этот чудный мир Пруста!.. Блестящий мир парижских (и не только) светских салонов, элегантно скучать в которых мне, похоже, не приестся никогда, особенно в теплой компании неповторимого мятущегося Марселя. Не автора - героя.

Словно бабочки по весне, порхаем мы от одной изящной, богато обставленной гостиной-залы к другой, не менее восхитительной. Салоны кузин Германтских (герцогини и принцессы), госпожи де Вердюрен, де Кембремер, Одетты Сван... Салоны литературные, музыкальные, философские... Где всегда можно найти приятный объект для утонченной беседы, объект для насмешки, объект для сплетен, где можно узнать последние новости и свежие слухи, где вам мгновенно, почти не разбираясь, поставят диагноз и сведут с нужными людьми, а с ненужными - рассорят навечно. От громких титулов идет кругом голова, от не менее громких фамилий рябит в глазах, а сердце бьется часто-часто - только бы не ударить в грязь лицом - при виде (а вернее, на виду) таких-то роскошных дам.

Не обманывайтесь только, не заблуждайтесь в порыве вдохновения, не идите на поводу призрачного, легкомысленного очарования: в двенадцать карета непременно превратится в тыкву, приклеенные на лица улыбки опадут, как листья долгим октябрьским вечером в темном парке, благодушие, столь недавно и столь щедро расточаемое хозяевами, канет в лету, гости разойдутся, не подозревающие даже, что скажут за их спиной, а скажут - многое, не всегда приятное, всегда обидное, уничижающее, что ж, таковы правила света...

Лицемерные маски станут неотъемлемой частью наряда - маски симпатии, дружбы и приятельства, доброго расположения - ассортимент их богат, как никогда ранее: выбирайте любую, исключительно на свой вкус, точно не ошибетесь.

Пока выбирайте, а Марсель-герой тем временем проведет вас самыми оригинальными и запутанными улочками этого парижского круга богатых и знаменитых, коль скоро он вхож туда сам, где он пока еще желанный гость. Марсель-автор в это же самое время едко и зло посмеется над наивностью обывателей, завидующих этой беззаботной жизни французских аристократов, обличит косность взглядов последних, как и уже упомянутое их лицемерие, непревзойденное тщеславие, обезоружит глупость посетителей салонов, тратящих драгоценные, утекающие сквозь пальцы, медленно и незаметно, минуты жизни на обсуждение чьих-то недостатков и прочие постыдные мелочи жизни.

Сарказм автора по отношению к его же персонажам уже не прикрыт тонкой вуалью недосказанности, как это бывало в первых книгах цикла. Нет, на сей раз он до невозможного откровенен со своим преданным читателем (чтобы дойти до четвертой книги, нужно быть действительно верным рассказываемой Прустом истории), он язвителен, остер, ударяя по самому больному, он не думает о чьих-то, возможно, оскорбленных чувствах.

Невольно задумаешься при чтении романа: а не был ли сам автор "Содома и Гоморры" вот таким же праздным завсегдатаем подобных салонов? Ну неужели же можно вот это все - выдумать? Вот это все, что столь живо, ярко, широкими мазками выписано на страницах книги, выписано столь правдиво и жизнеподобно, что, не сомневаясь ни минуты, веришь - сразу же и бесповоротно - каждой строчке, каждой мысли-абзацу (он все так же верен себе и своему многословию: мыслей слишком много, сложно удержать этот поток. Читать это все так же трудно, но чтение это все такое же восхитительно-нежное, невообразимо прекрасное, когда пробираешься сквозь эти нагромождения метафор-образов, попеременно останавливаясь, переводя дух: красоты тоже может быть временами многовато).

Веришь и будто бы видишь всех их наяву, видишь глазами автора, со всеми многочисленными их (персонажей) недостатками и более чем скромными достоинствами. Видишь чванливых, пустых, тщеславных, стоящих из себя благородных и милосердных: де Шарлюс, Котар, Морель, Германты (куда же без них), дамы... Видишь, словно рентгеном, червоточинки души...

А может, то невероятная сила прустовского воображения, а вовсе не личный опыт автора дарит нам - читателям уже двадцать первого века - неповторимый, недосказанный, безвозвратно ушедший, такой зыбкий, в чем-то манящий мир французской аристократии.

Обличительный, осуждающий авторский взгляд не минует почти никого, порою это напоминало больше сведение счетов автора с его обидчиками (такие истории в литературе, впрочем, тоже не редкость: тот же Джеймс Джойс не стеснялся выводить собственных - реально существовавших - недоброжелателей в своих же книгах, наделяя их при этом еще более отвратительными и мерзкими пороками). Как бы то ни было, читать об изнанке света - прелюбопытное занятие.

Прогулки по чужим гостиным не вечны и от любовной тоски спасают тоже не всегда. Марсель-герой приоткроет нам дверь в лучшие дома Франции, а Марсель-автор - дверь в его сердце и душу, нежные, трепетные, ранимые, противоречивые, бестолковые.

Все действие книги будет посвящено в этот раз его отношениям с той девушкой с курорта. Альбертина заставит его сомневаться, искать ответы на незаданные вслух вопросы. "Любит - не любит". Не она - он. Разобраться в других оказывается не в пример легче. Разобраться в себе, своих истинных чувствах и подлинных желаниях окажется мукой, страданием на несколько сот страниц. Помощницей на пути непростого познания себя станет, как ни странно, обычная человеческая ревность, которая быстро, в мгновение ока, расставит все точки над и, высветив самое дорогое, родное и желанное.

Наблюдать за метаниями юного Марселя мне всю книгу было странно, неловко, неприятно даже (вот к девушке - объекту чувств - напротив, исполнилась самыми теплыми чувствами, хотя в прошлой книге она показалась мне довольно легкомысленной особой, здесь же было жаль ее. Неприятно всегда смотреть за тем, как о кого-то вытирают о ноги, а гордость оказывается ничего не значащим словом, будто и не было той в лексиконе). Не могла понять я всю книгу этой качки чувств, этого - чуть ли не намеренного - желания причинять без конца боль близкому человеку.

Концовка же этой странной истории любви меня несколько обескуражила, а с самой историей - примирила. Весьма неожиданный финал - что для меня, что для матери главного героя, что для него самого - оказался весьма кстати (на мой взгляд, он оказался бы и прекрасной жирной точкой цикла, но нет: нас ждут еще три книги, надеюсь, столь же волнующие воображение и дарящие такие же яркие впечатления). Хочется надеяться, что скоропалительное решение Марселя в итоге окажется верным, и ни одна девушка больше не пострадает.

С прустовскими романами хорошо отдыхать душой. Неспешное повествование к тому очень всегда располагает. Завороженные воздушными метафорами, льющейся поэтичной речью (вот этими самыми абзацами на полстраницы, как у графа Толстого), вы неторопливо и безмятежно, в свое удовольствие, плывете по сюжету, изредка останавливаясь, как на экскурсии, чтобы полюбоваться наиболее впечатлившим (для меня подобным стали цитаты о прежнем я героя и настоящем я, описания нарядов дам, убранства гостиных, выражение чувств), чтобы впитывать без остатка тонкий слог. которым изъясняются в салонах высшего света; вы умиляетесь герою: "Эх, наивная молодость!..", переворачиваете последнюю страницу романа, закрывая книгу с надеждой и мыслями о следующей встрече с автором, которая, возможно, даже не за горами...

После мучительной предыдущей части "Сторона Германтов" (или "У Германтов", но я читала в обновлённом переводе Е. Баевской) "Содом и Гоморра" был почти как глоток свежего воздуха. Я читала роман в классическом старом переводе (поскольку перевод Баевской пока не был издан) и, кстати, не заметила совершенно никакой разницы ни в переводе, ни в стиле переводчика, ни в примечаниях. Поэтому в дальнейшем гоняться за обновлёнными переводами не буду, уже не вижу в них смысла. Да и моя страсть к Прусту после первых двух томов несколько поугасла, потому что третья часть оказалась одним невыносимым монотонным кошмаром. А вот "Содом и Гоморра" напомнили мне о том хорошем в творчестве Пруста, что заставило меня полюбить его после прочтения "В сторону Свана" и "Под сенью дев".
От первой части здесь вновь воспоминания о Комбре, о бабушке и о детстве главного героя. Тут они уже не такие наивные и первозданные, герой вспоминает их скорее сквозь призму лет, будучи уже взрослым, но пока ещё достаточно молодым человеком, привязанным к воспоминаниям детства. Здесь также вновь возникает история Свана - уже в преломлении отношений главного героя с Альбертиной. Он, всегда сипатизировавший Свану, невольно примеряет на себя его роль обманутого ревнивца, который, впрочем, и сам не без греха. И здесь возникает подобная парадоксальная ситуация: главный герой, как и Сван в своё время, заводит что-то вроде несерьёзных отношений без обязательств, постепенно оказываясь настолько сильно в них затянутым, что поначалу лёгкая интрижка вызывает у него глубокие страдания.
Есть здесь и смысловые отсылки к другим томам. Так, главный герой (которого, кстати, читатели нередко именуют "Марсель", хотя в романах нигде его имя не упоминается, но известно, что это образ самого Пруста) вновь возвращается в приморский отель Бальбека, где когда-то отдыхал с бабушкой и впервые встретил Альбертину в компании подруг. Теперь же бабушки с ним нет, а Альбертина стала кем-то вроде его девушки. Он уже достаточно самостоятелен, и, несмотря на то, что на отдыхе его сопровождает мать, совершает регулярные поездки, прогулки с Альбертиной и светские посещения. А мать приехала в отель скорее потому, что он также навевает ей воспоминания о её умершей матери, бабушке главного героя. Какой-то душевной близости между нею и сыном (какую ещё можно проследить в первом томе) уже нет.
Внутренние изменения главного героя, ещё более отчётливо отражаемые уже знакомыми читателю из предыдущих томов декорациями, хорошо иллюстрируют не столь явно заметное, но очевидное течение жизни, когда события вроде бы повторяются из раза в раз, окружающий пейзаж не меняется, но тем не менее время не замедляет своего хода. В этом проявляется тон всей задумки романа, его меланхоличная темпоральность.
Никуда не исчезли и мотивы из "Стороны Германтов": огромная часть книги описывает светские приёмы, которые посетил главный герой. Может быть, они занимают около половины всего романа. Это, конечно, для меня воспринималось тяжело: множество имён, разговоры персонажей между собой на двести страниц - причём разговоры, посвящённые сплетням, политике, различным историческим экскурсам, обсуждаемым в самых незначительных деталях. В этот раз, к счастью, подобные эпизоды были не так часты и хотя бы разбавлены другими событиями и размышлениями, поэтому читать было не так утомительно (после "Германтов" я совсем не была уверена, что продолжу семитомник). Наконец, на этих светских раутах (и не только на них) одной из центральных тем становится фигура барона де Шарлю и его внезапно обнаруженной и ставшей чрезвычайно дискуссионной ориентации. "Содом и Гоморра" в принципе открывается достаточно откровенным эпизодом, в котором главный герой замечает интерес барона к случайному молодому человеку из прислуги его знатных соседей и подглядывает за молниеносным развитием этой взаимной симпатии. Это порождает в нём интерес к природе и проявлениям влечения к своему полу. Он рассуждает то с философских позиций, то с натуралистических, вызывая в памяти живые примеры тех из своего окружения, кто замечен или мог бы быть замечен в подобном влечении. В конце концов, интерес к природе однополой любви приводит главного героя к какой-то, можно сказать, маниакальной мнительности, влияние которой на его собственные взаимоотношения с Альбертиной достигает пика к финалу романа и, очевидно, будет развиваться в следующей части.
Итак, романом я, после неудачи с "Германтами", неожиданно довольна. Он воплощает в себе всё то лучшее, что я полюбила у Пруста: пронизанный ностальгичностью и тоскливым ощущением преходящего времени, он возрождает темы и эпизоды, полюбившиеся в предыдущих частях, при этом вводя в повествование нотку напряжения посредством сложных и неоднозначных отношений главного героя с его возлюбленной. А сквозная тема, вынесенная в заглавие романа, по-новому оттеняет все те уже знакомые читателю мотивы, а также делает развитие его отношений с Альбертиной ещё более напряжённым.

У женщин будет Гоморра, а у мужчин – Содом. Ну а грустить об этом - что толку в том? Юный Марсель совсем повзрослел и теперь видит светское общество не только с изнанки, но и в более изощренных ракурсах. Раскрывая щекотливую тему нетрадиционных отношений, Пруст ни на секунду не изменяет себе: те же пространные пассажи, то же нагромождение метафор, в которых можно потеряться, и те же внезапно выскакивающие изящные и лаконичные образы или фразы. Так, рассказывая о дипломатическом корпусе, в котором было рекордное количество, гм... личностей с альтернативной ориентацией, Пруст употребляет совершенно уморительные выражения вроде "тлетворная пальма первенства". Ну как, как после такой красоты его можно считать занудным писателем?! Занудные писатели не отправляют заносчивых аристократов увиваться за сладенькими официантами. Занудные писатели не препарируют своих героев с потрясающей остротой и безжалостностью.
Главная загадка для меня - почему Марсель ревновал свою Альбертину-Мольбертину к другим девушкам? Ну ведь казалось бы - девичьи шалости, все дела, а его прямо от одной мысли об этом трясло. Коль скоро он себя и ее так изводил непрекращающейся ревностью, то дальнейшие туманные намеки на то, что дальше все будет плохо и мучительно, превращаются из упражнений в предугадывании в тривиальный факт.

И напоследок хочется вновь поделиться одним из запомнившихся фрагментов.

Финальная ремарка о невзрачном и пошлом маркизе, главу венчающая

Тогда и маркиз де Говожо больше уже не смеялся, и его расторопный зрачок исчезал, а так как мы на несколько минут отвыкали от его совершенно белого глаза, то теперь этот глаз придавал краснощекому нормандцу нечто безжизненное, потустороннее, как будто маркизу только что сделали операцию или словно его глаз там, за моноклем, молит Бога о даровании мученического венца.