Теперь, когда все мои мысли о ней внушали мне, что она прекрасна, и, быть может, не столько мысли, сколько своего рода инстинкт сохранения лучшего, что есть в нас самих, стремление во что бы то ни стало избежать разочарования, – и я отделял ее (ведь она и та герцогиня Германтская, которую я до этого вызывал в своем воображении