…зло встанет все равно,
Хоть в недрах мира будь погребено.
 

Шекспир. «Гамлет», акт 1, сцена 2.

От авторов

Эта книга – во многом плод совместных усилий, и ее могло бы вовсе не быть, если бы не удивительный талант и увлеченность каждого из участников работавшей над ней команды. Главные из них – наш редактор Лайза Дру и координатор проекта, она же «исполнительный продюсер» (она же жена Марка) Каролин Олшейкер. С самого начала эти женщины прониклись нашей мечтой, отдали ей свои силы, веру, любовь и добрый совет, всячески нас поддерживали и помогали воплотить ее в жизнь. Мы также выражаем глубокую признательность нашей одаренной исследовательнице Энн Хенниган; способной, неутомимой и неунывающей помощнице Лайзы Мэрисью Ручи; нашему агенту Джею Эктону, который первым признал важность того, что мы хотели предпринять, и помог в осуществлении планов.

Наша особая благодарность отцу Джона Джеку Дугласу за воспоминания и материалы о карьере сына, так тщательно собранные и так сильно облегчившие нам работу. И отцу Марка Беннету Олшейкеру, доктору медицины, за его советы и рекомендации в области судебной медицины, психиатрии и права. Нам обоим повезло, что у нас такие семьи и что их любовь и великодушие всегда с нами. Наконец, мы хотим выразить признательность и восхищение всем коллегам Джона по Академии ФБР в Квонтико. Это их личные качества и помощь сделали возможным восстановить хронологию событий. И поэтому им посвящается наша книга.

Джон Дуглас и Марк Олшейкер.

Пролог
Я схожу в Ад

Я, должно быть, сошел в ад.

Таково было единственное логическое объяснение. Меня связали и раздели. Боль становилась невыносимой. Руки и ноги изодрали ножом. Влезли в каждое отверстие в теле. Я задыхался и давился от того, что в горло запихнули кляп. Острые предметы ввели в пенис и прямую кишку, и казалось, что меня разрывают на части. Я обливался потом. И вдруг понял, что происходило: меня до смерти пытали убийцы, насильники и совратители детей, от которых я за время службы избавил общество. И вот теперь я стал их добычей и был не в состоянии сопротивляться. Я знал, как действуют подобные типы – слишком много раз видел это. У них потребность помыкать и глумиться над жертвой. Решать: жить ей или умереть, а если умереть, то каким именно способом. Меня оставят в живых, пока тело способно выносить мучения. Будут приводить в чувство, если потеряю сознание или окажусь на грани смерти. И каждый раз причинять как можно больше боли. Так могло продолжаться многие дни. Они хотели показать, что я в полной их власти и завишу от их милости. И чем больше бы я кричал и чем больше молил об облегчении страданий, тем больше разжигал бы и подхлестывал самые темные стороны их воображения. Им бы доставило истинное удовольствие, если бы я вопил: «Ой, мамочки!» или умолял о пощаде и снисхождении. Такова была расплата за шесть лет моей службы, во время которой я охотился за худшими людьми на земле.

Мое сердце бешено колотилось. Я словно горел в огне. Тело пронзил болезненный укол, когда острую палочку еще глубже продвинули в пенис. Меня сотрясало в конвульсии. Боже, если я все еще жив, пошли мне быструю смерть. А если умер, избавь поскорее от адовых мук. Потом я увидел белый ослепительный свет, какой, как рассказывали, бывает в момент смерти. Я ожидал лицезреть Христа или ангелов, или по крайней мере дьявола – об этом я тоже слышал, – но видел один только яркий белый свет. Но вдруг я услышал голос. Успокаивающий, ободряющий голос. Такой умиротворяющий, какого я раньше ни разу не слышал: «Не волнуйся, Джон. Мы тебе поможем».

– Джон, вы меня слышите? Не волнуйтесь, расслабьтесь. Вы в госпитале. Вы очень больны, но мы стараемся вам помочь, – вот что в действительности сказала медицинская сестра. Она не имела ни малейшего представления, слышу я ее или нет, но беспрестанно повторяла успокаивающие слова. Хотя в тот момент я этого не сознавал – я был в коме и находился в реанимационном отделении. Шведской больницы в Сиэтле, где врачи боролись за мою жизнь. От капельниц внутривенного вливания трубки бежали вниз и скрывались в моем теле. Никто не ждал, что я выживу. Только-только наступил декабрь 1983 года, и мне исполнилось тридцать восемь лет.

Вся эта история началась на три недели раньше на другом конце страны. Я был в Нью-Йорке и читал лекцию об определении психологического портрета преступника перед тремястами пятьюдесятью сотрудниками полицейского управления Нью-Йорка и транспортной полиции, полицейских управлений Нассау и Лонг-Айленда. Я говорил об этом сотни раз и мог проделать все на одном автопилоте. Внезапно мой мозг перестал воспринимать окружающее, хотя я сознавал, что продолжаю говорить. Я покрылся холодным потом и спросил себя самого: и как ты думаешь управиться со всеми делами? В то время я заканчивал дело Уэйна Уильямса – убийцы малолетних из Атланты, – и дело о расстрелах чернокожих из оружия двадцать второго калибра (В США принято обозначение калибра в сотых долях дюйма.) в Буффало. Меня вызвали по делу Убийцы с тропы в Сан-Франциско. Я консультировал Скотленд-Ярд в связи с расследованием дела Йоркширского Потрошителя в Англии. Мотался на Аляску и обратно, работая над делом Роберта Хансена – пекаря из Анкориджа, который подцеплял проституток, заводил в глушь и убивал. На руках еще было дело о поджигателе синагог в Хартфорде, штат Коннектикут. А через неделю предстояло ехать в Сиэтл оказывать помощь оперативной группе в районе Грин-Ривер в деле, которое обещало стать одним из самых многочисленных серийных убийств в истории Америки: нападения совершались главным образом на проституток и бродяг в зоне между Сиэтлом и Такомой.

В последние шесть лет я разработал новый метод расследования преступлений и был единственным штатным сотрудником подразделения психологической службы – остальные работали главным образом инструкторами. У меня на руках образовалось одновременно полторы сотни активных дел, и я не имел ни одного дублера. Около 125 дней в году меня не видели в моем кабинете в Академии ФБР в Квонтико, штат Виргиния. На меня нещадно жали местные копы, хотя, справедливости ради, надо сказать, что и сами они подвергались немилосердному давлению со стороны общественности и родственников жертв, когда те требовали быстрого раскрытия преступления. К последним, кстати, я относился с большим пониманием. Я пытался распределить работу по степени важности, но новые просьбы сыпались на меня как из рога изобилия. Помощники в Квонтико смеялись и говорили, что я стал похож на шлюху – что бы ни предлагали, я не мог ответить «нет». На лекции в Нью-Йорке я говорил о психологических типах личности преступников, но мои мысли витали далеко – в Сиэтле. Не все в тамошней оперативной группе приняли меня с распростертыми объятиями. Каждый раз, когда в большом деле требовалась моя помощь, приходилось «продавать» свои методы с умом, потому что многие копы и чины из Бюро воспринимали их почти как колдовство. Нужно было выглядеть убедительным, но ни в коем случае не самоуверенным или заносчивым. Дать понять, что полицейские – профессионалы и трудяги, и в то же время уговорить принять мою помощь. Самое обескураживающее было то, что в отличие от традиционных агентов ФБР, которые действовали по принципу «только факты, мэм», я имел дело с мнениями. Я жил с постоянным сознанием, что если ошибусь, то уведу расследование от цели и в результате появятся новые жертвы. И к тому же поставлю под удар программу разработки методов определения психологического портрета преступника – дело, которое я всеми силами пытался поставить на ноги.

Прибавьте сюда перелеты: несколько раз я уже мотался на Аляску – пересекал четыре временные зоны, прыгал из самолета в самолет, до боли сжимая кулаки, несся на бреющем над самой водой и садился в кромешной тьме. И едва переговорив с местной полицией, летел в Сиэтл.

Блуждание мыслей продолжалось с минуту. Потом я сказал себе: «Эй, Дуглас, соберись! Возьми себя в руки!» И сумел побороть дурноту. Думаю, аудитория так ничего и не заметила. Но сам я не мог избавиться от предчувствия, что со мной должно произойти нечто трагическое.

Ощущение это осталось и когда я вернулся к себе в кабинет в Квонтико. И тогда я застраховал на дополнительную сумму жизнь и доходы, на случай если окажусь нетрудоспособным. Не могу сказать, почему я так поступил – кроме чувства страха для этого не было никакого реального повода. Я был измотан и пил, пожалуй, больше, чем требовалось, чтобы справиться со стрессом. Просыпался ночью от телефонного звонка, потому что кому-то срочно требовалась моя помощь. А прежде чем снова заснуть, надеясь на внутреннее прозрение, заставлял себя думать о деле. Теперь мне понятно, к чему вел такой образ жизни, но тогда я не мог его изменить. Перед тем как отправиться в аэропорт, я заехал в начальную школу, где моя жена Пэм учила читать умственно отсталых детей, и рассказал о дополнительной страховке.

– Почему ты мне об этом говоришь? – она озабоченно посмотрела на меня. В правом виске я чувствовал жесточайшую боль, и она заметила, что мои глаза покраснели и взгляд был каким-то странным.

– Просто хочу, чтобы ты узнала, прежде чем я уеду, – ответил я. Тогда у нас уже было две дочери: старшей, Эрике, исполнилось восемь, а Лорен – три.

С собой в Сиэтл я взял двух новых специальных агентов – Блейна Мак-Илвейна и Рона Уолкера, – чтобы на месте сразу ввести их в курс дела. Мы расположились в отеле «Хилтон», и, распаковывая вещи, я заметил, что не хватает одного черного ботинка: то ли я забыл его дома, то ли как-то умудрился потерять по дороге. На следующее утро я должен был представляться в управлении полиции округа Кинг и решил, что без черных ботинок сделать это никак не могу. Я всегда был немного помешан на одежде, а от усталости совершенно зациклился на мысли, что к моему костюму необходимы черные ботинки. Я выскочил из отеля и рыскал по улицам до тех пор, пока не наткнулся на открытый обувной магазин. Потом вернулся в номер, еще больше измотанный, но с парой сносных черных ботинок. На следующее утро я познакомился с местной полицией и группой, включавшей представителей порта Сиэтл и двух психологов, которые помогали расследованию. Каждый живо интересовался моей моделью личности преступника – или преступников, их ведь могло быть и несколько, – желая узнать, что это за тип. Я был совершенно уверен в своем описании, но был точно так же уверен и в том, что под него подошло бы немало людей. Очень важно, подчеркивал я, раз убийства не прекращаются, предпринять активные меры: совместные усилия полиции и средств массовой информации должны загнать преступника в ловушку. Полиции, например, хорошо бы организовать в разных районах собрания, на которых станут обсуждать преступления. Я был совершенно уверен, что убийца объявится на нескольких или на одном из них. Кстати, это помогло бы ответить на вопрос: действует ли преступник в одиночку или их несколько. Еще я хотел предложить полиции сообщить прессе, что во время одного из похищений на месте преступления оказались свидетели. Я чувствовал, что это может вызвать убийцу на ответную активность и заставить вылезти с объяснениями, почему он, невинный, оказался поблизости. В одном я был совершенно уверен: кто бы ни стоял за убийствами, добровольно «завязывать» он не собирался. Потом я давал советы, как допрашивать потенциальных подозреваемых – и тех, кого местные полицейские «наработали» сами, и тех жалких придурков, которые неизбежно всплывали в подобных случаях. Остаток вечера мы с Мак-Илвейном и Уолкером и так и этак обмозговывали дело, и в отель я вернулся совершенно выжатым.

За выпивкой в баре, где мы пытались стряхнуть с себя усталость дня, я сказал Рону и Блейну, что чувствую себя неважно. Голова все еще болела, и я подумал, что подхватил грипп. Я попросил их на следующий день прикрыть меня и поработать вдвоем, решив, что будет лучше, если проведу день в постели. Мы пожелали друг другу спокойной ночи, и, простившись с помощниками до пятницы, я повесил на дверь табличку «Не беспокоить».

Последнее, что я запомнил, это то, как в ужасном состоянии сел на кровать и начал раздеваться. В четверг мои помощники отправились в окружной суд округа Кинг работать по составленному мною накануне плану. И давая мне отлежаться, как я и просил, меня не тревожили. Забеспокоились они только тогда, когда в пятницу утром я не появился к завтраку. Постучали в дверь и не получили ответа. Постучали еще. Тишина. Вот тогда они встревожились не на шутку. Спустились к конторке и попросили у портье запасной ключ. Но когда открыли замок, заметили, что из-за накинутой цепочки войти все равно не удастся. Но тут услышали изнутри тихие стоны и немедля выбили дверь. Меня нашли на полу, как позже описали мои помощники, в «лягушачьей позе», наполовину раздетого. Было ясно, что я пытался доползти до телефона. Левая часть тела подергивалась, и Блейн сказал, что я весь пылал.

Из отеля позвонили в Шведский госпиталь, и оттуда немедленно выслали машину. А Блейн и Рой между тем сообщали в реанимационное отделение мои симптомы: температура 41 градус, пульс 220. Левая часть тела у меня была парализована, и конвульсии не прекращались, пока меня везли в «скорой помощи». Медицинское описание зафиксировало «остекленевшие глаза» – открытые, устремленные в одну точку, но ни на чем не сфокусированные. Как только мы прибыли в госпиталь, меня обложили льдом и, чтобы унять конвульсии, ввели внутривенно колоссальные дозы фенобарбитала. Блейну и Рону врач сказал, что их хватило бы, чтобы усыпить весь Сиэтл.

Он также сказал, что, несмотря на все усилия, я, скорее всего, умру. Томографическое сканирование мозга показало, что высокая температура вызвала перфорацию сосудов и обширное кровоизлияние в правом полушарии.