I

У госпожи Розалиции не столь бледные руки, сколько молочного оттенка глаза, с всегда припущенными веками, с густыми черными ресницами. Головой она всегда отдыхала, прозрачный взгляд был задумчив и устремлен в распахнутое белое окно, ее не пугал убийственный свет белоснежного снега, она им наслаждалась, руки делали свою работу. Резко и четко, с приятным скрипом, тоненькими наконечниками инструментов прорисовывались силуэты рук и крыльев бабочки. Клеймо на обратной стороне часов всегда было таким точным и одинаковым, что мурашки шли.

В углу тихо сидел щегол. Розалиция давно о нем забыла, но он в человеческом тепле и не нуждался, он давно привык к холоду. Закусав посиневшие от мороза с улицы губы, женщина сняла с пальцев кольца из чистого серебра и положила на самый край небольшого стола, что они едва не упали с него. Начиналась самая тяжелая работа – сборка. Сборщик часов умер на прошлой неделе от гайморита, и теперь этот нелегкий труд достался бедняжке Розалиции. Скрипя зубами, то ли от злости на глупого коллегу, по глупости забросившего лечение, то ли на начавшие дрожать пальцы рук, она берет мельчайшие шестеренки, насаживает на край потемневшей иглы и осторожно вставляет с хрупкий механизм.

Серафима не дышит. Розалиция относилась к ней очень хорошо, но мешать процессу ей не хотелось. Несмотря на приобретенную слепоту, госпожа не стала лучше в других чувствах, ни в осязательных способностях, ни слуховых. Тем не менее, в неожиданных ситуациях она отлично справлялась с мечом, буквально чувствуя противников, все так же хорошо и качественно выполняла гравировки на заказных часах и артефактах. Холод помогал рукам чувствовать тонус и не делать лишних движений. После Великого Потопа и появления Новой Земли, получившей название Вакадонский континент, наступила бесконечная зима. Все равно что ледниковый период. Природа подстраивалась под новый суровый климат, человек – не очень. На других оставшихся континентах и землях творился хаос, жизнь приобретала новые формы, и была близка к зарождению интеллекта. В мастерской Розалиции было спокойно, здесь только деревянный стол без покрытия и два стула. Розалиция обычно молчалива, когда занята, но на вопрос ответит, даже если он совсем глупый и неуместный. Она любила детей и воспитанников за просто так, для ее любви не нужно было делать особых заслуг, но Серафима странным образом завоевал еще и доверие Холодной Госпожи. Не часто она дает смотреть на процесс создания гравировки.

– Госпожа, Вы помните свою семью? – внезапно спросила Серафима. Розалиция даже не моргнула.

– Нет, не помню, – без пара изо рта нежным голосом ответила она. Было видно, как заледенели пальцы и устали руки, но она продолжала работу. – Процесс старения во мне остановили еще восемьдесят лет назад, когда я стала потенциальной претенденткой на преподавательство в академии. Я не помню бывших учителей и наставника, не помню имя возлюбленного, в общем, всего, что могло бы ранить меня сейчас. Научиться забывать все раз и навсегда – адский труд, но зато как облегчает существование.

Серафима улыбнулась.

– Существование… звучит как-то очень грустно.

– А веселого в нашей жизни мало, дитя, – наконец, закончив работу и защелкнув крышку часов, она глубоко вздохнула и откинулась на спинку стула. – Понятие веселья умерло еще очень давно, откуда же тогда берется грусть, если это противоположности?

Серафима задумалась.

– Наверное, это навязано.

– Не уходи от ответа, – строго ответила Розалиция, и поднялась со стула, скидывая тяжелую меховую накидку всего с парой больших пуговиц. – В веселье никогда не было ничего постыдного, когда этому было время и возможность.

В длинном коричневатом платье она смотрелась такой тонкой, с идеальной фигурой, белоснежными длинными руками, редко дышащими без перчаток. Прогресс, все-таки, двинулся назад, хотя обычно Серафима не думала об этом.

– Через пару десятилетий кончится спокойная жизнь, когда ящеры обретут разум.

– И что будет тогда?

– Ты этого боишься? – Розалиция захлопнула со звоном окно, в помещение стало темнее. В стекло сыпнул пучок снега. – Как интересно, раньше я не видела в тебе уязвимых качеств, – улыбнулась она, едва ли не божественно. Серафима отвела взгляд и поерзала на стуле. – Иногда я вижу пламя в твоем сердце, ты не равнодушна, и это, несомненно, вызвано любовью, без любви не будет и страха, но что дало тому начало?

– Вероятно, свобода?

– Ты спрашиваешь или утверждаешь? – Розалиция нахмурилась.

– Наверное, утверждаю.

– Что хорошего ты увидела в свободе?

Не так давно секретный проект коснулся и Серафимы. Каждое десятилетие главкомиссия выбирает пару-тройку учеников, выходящих на сложнейшие задания академии, и имеющих доступ к параллельным мирам, где Земля подверглась изменениям, где не родился Джобс или Кеннеди, не было любой войны, тех или иных ошибок или открытий. Миллионы вариаций, отличающих и кардинально искажающих понимание о мире и существование. Везде была разная философия, физика, люди, и каждый мир был не похож на другой. Отряд или пара отличившихся учеников путешествует и выполняет задания, никак не влияя на историю и события миров, но в каждой из параллельных реальностей есть артефакт, настолько сыгравший роль в данном измерении, что его сила и значение так велики, что даже самая маленькая и примитивная вещица может в последствии стать предметом для перемещения в реальности. Вся сила вселенной будет нацелена на один предмет, который в итоге выброшен на помойку или перепродан арабским странам. Поиском этих предметов и занимается спецгруппа, чтобы в последствие из них изготавливались приборы, чаще всего часы или компасы, для перемещения в пространстве. Не всегда это что-то очевидное и легкое, но думать пока приходится только профессорам.

– Недавно я была в таком месте, где была идеализирована зима: все люди вставали на фоне огромных снежных фигур и улыбались, глядя в фотоаппараты разных размеров. Они были по-разному одеты, все красивые и нарядные, и такие счастливые, будто происходит великое чудо. Я никак не могла понять, чему они радуются. Я до сих пор не понимаю. Потом я нашла очень старый жилой район, словно забытое богом место. Но люди там не страдали, они были рады безделью и своей никчемной жизни. Разве не это свобода? Когда тебе не нужно сворачивать горы и к чему-то стремиться? Когда все тебя устраивает.

Розалиция изумленно подняла брови.

– Тебе не нравится то, что ты делаешь?

– Совсем наоборот, мне нравится моя жизнь, и то, что я делаю.

– Ты ошиблась кое в чем, Серафима.

– В чем же?

– Свобода – это трясина, из которой невозможно выбраться. Это ворота ада, сладкая ложь, после которой следуют многовековые мучения, чтобы снова начать жить через боль, дисциплину и многочисленные потери. Свобода порождает смертность. А такого допускать нельзя. Ты удивительная, тебе не нужно ничего объяснять, и ты очень умна, но не всегда на правильном пути.

– Правда? Для меня честь слышать это от Вас.

– Почему? Я ведь не сказала ничего хорошего.

– Зато Вы честны, как наставник, и направляете меня на путь истины.

Розалиция нахмурилась в замешательстве.

– Ты умный ребенок, просто думай поменьше, и будет тебе счастье. Пойдем, тебе нужно согреться.

Взяв уже собранную сумку с инструментами и часы в хлопковой салфетке, Розалиция накинула на плечи накидку и открыла дубовую дверь.

– Скоро будет новое задание для тебя.

– Жду с нетерпением.

***

– Доктор!

Седоволосый мужчина давится холодным чаем и бросает взгляд на выросшую из ниоткуда стоящую рядом фигуру. Фигура с досадой медленно отводит взгляд и вытирает и без того сухие губы.

– Ну сколько раз повторять, я пугаюсь, когда Вы так бесшумно подходите!

– Это мои проблемы? – грубым голосом спрашивает Чехарда и захлопывает со звоном стеклянный шкаф с посудой, отчего доктор со страхом вздрагивает. – Госпожа Розалиция созывает экстренное собрание в западном зале в восемнадцать часов.

– Это же через двадцать минут.

– Неужели? Я думала, в лес сходить успею! – саркастично взвивается Чехарда и без раздумий уверенно идет к двери. – Человеку сто с лишним лет, а ведет себя как ребенок, – бубнит она себе под нос и удаляется.

В западном зале тепло, на полу лежит линолеум, расставлены мягкие стулья с зеленой бархатной обивкой. Зал был предназначен для детей, поэтому по стенам, за колоннами, стояли исторические артефакты, не действующие сейчас.

Последней в зал входит профессор Чехарда, яростно выстукивая тяжелыми сапогами до своего места в первом ряду, и внезапно, с ужасом для себя, понимает, что уже как минуту идет собрание, а директора все нет. Она смотрит по сторонам – ни духу, ни слуху. Генерал Чехарда волнуется. Генерал Чехарда в замешательстве.

Преподавательский состав тихо переговаривается, все ждут Розалицию.

Внезапно двери противоположной стены, которые не открывались с момента открытия школы распахиваются, и из них со строгим лицом и недобро открытыми глазами выходит директор в белом платье с нежно-фиолетовыми деталями, за ней заместитель, высокий, умнейший и настолько же хитрейший, но покорный господин Верховский и двое неизвестных. Их вид настораживает, но, судя по выражениям лиц, директор уже ударила их по рукам.

– Прошу прощения за задержку и внезапное собрание, господа, – с ходу начинает Розалиция, ей отвечают молчаливыми кивками приветствия, – у нас экстренный случай, в буквальном смысле исторический и на редкость вопиющий! – с возмущением восклицает она.

Воцарилось молчание.

– Если оставить негодование, и перейти сразу к делу, – начал Верховский, – мы столкнулись с совершенно новой, неизвестной ранее проблемой. Как вам должно быть известно, продукты, изготовляемые академией неоспоримо уникальны, они вечные и нестареющие, но у этих двух путешественников, одних и покупателей, приобрётших модель карманных часов приблизительно два столетия назад, произошел некоторый конфуз – часы остановились.

Повисла мертвая тишина.

– Это невозможно! – донеслось откуда-то.

– Вполне возможно, – ответила директор, – часы были собраны, когда тогдашний состав был даже близко не похож на нынешний, тактика была совсем другая, методы сборки тоже.

– Позвольте поинтересоваться, как вам это удалось?

Путешественники в светоотражающих костюмах переминались с ноги на ногу. Один было открыл рот, но сжался и не стал.

– Наши юные гости утверждают, что поломку они заметили тогда, когда стрелки часов остановились на цифре десять, все разом. Поломку механизма понять будет сложно. Нужно решить, что делать с молодыми людьми и часами.

Поднялся гам, его быстро осек заместитель. Розалиция озадаченно покусала тонкие губы.

– Значит этим выдадим современную версию, эти изучим, – она поднялась с места, – решение директора безапелляционно и неоспоримо, надеюсь, все это помнят и все это знают, хорошего вечера, господа.

Заместитель двинулся за ней, двое молодых тоже, преподавательский состав стал в ужасе расходиться с мест.