Помнить, чтобы жить и беречь

Говорить о трудных проблемах трудно. Кажется: нет слов, а те, что находишь, похожи на картонные лозунги и не доходят до сердца. Тогда опускаются руки и хочется думать: как-нибудь обойдётся. Не обходится.

У Марии Мартиросовой слова нашлись. И нашлись мужество, сила воли и талант, чтобы собственные горькие размышления превратить в произведение искусства и тем самым единичное явление поднять до уровня высокого художественного обобщения. И что особенно важно: повесть «Фотографии на память» обращена к детям. Конечно, и к взрослым тоже. Но с детьми так честно и серьёзно, на равных, говорить о позоре национальной нетерпимости мало кто решался. Эта тема как бы всё время оттеснялась нами из «золотого детства» во взрослую жизнь. А то, что она, увы, присуща и детству, мы стыдливо старались не замечать.

Повесть «Фотографии на память» поражает простотой и какой-то обыденностью. Кажется, что этот мир, эти люди нам уже давно знакомы, и не только по литературе: они просто похожи на нас и наших соседей. Они – это мы. И это очень важное единство – тут уже не скажешь: наше дело сторона. Нет: их беда – наша беда; их попранное достоинство – наша боль. Но и подлость, и злоба иных персонажей – тоже наши, наша вина, наше молчание – не отмахнёшься. И происходит всё не в «былинные времена на неизвестном острове», а вот сейчас, у нас на глазах, в наши дни. Всё актуально. Всё ещё болит, жжёт, мучает.

Повесть Мартиросовой, преображённая силой искусства, перестала быть рассказом о конкретном человеке, а вобрала нас всех, и мы уже не просто читатели – мы участники. Самое страшное, когда при тебе унижают другого. Или пусть даже не при тебе. Писательнице удалось показать, как внезапно вспыхивает национальная вражда, как хрупко благополучие и как заразна ненависть.

Есть у этой книги и ещё одно достоинство. Повесть «Фотографии на память» – не просто попытка выплеснуть на бумагу пережитые трагедию и боль. Не плач об утраченном, а попытка сохранить и удержать навеки в памяти яркий и прекрасный мир, с гибелью которого смириться невозможно. А ещё эта история – предостережение нам всем: Мария Мартиросова показывает, как хрупко наше единство, как уязвимо добро и как легко подминает под себя всех и вся зло. Надо учиться противостоянию. Вместе, сообща. Всем миром.

По нашей земле горе гонит тысячи и тысячи беженцев, они уносят с собой из оставляемого дома самые дорогие воспоминания. Погибший растоптанный мир остаётся жить в их душах. Именно эти счастливые воспоминания помогают пережить горе, и в них заключена надежда на возрождение. Поэтому повесть не оставляет ощущения безысходности. Пусть всё тише, но в ней до самых последних строк звучит светлая возвышающая мелодия, проникая в наши души сквозь коросту равнодушия и заслон повседневных забот. Эта книга – о любви к человеку.

Я не знаю, основана ли повесть на личном опыте автора или Мария Мартиросова силой таланта и мужеством человеческого сострадания превратила в литературное произведение чужие боль, беду, унижение. Мне хочется верить, что ей самой стало от этого немного легче, светлее. И я благодарна автору, что своим поступком она не только напомнила нам о главных человеческих ценностях, но и показала, что сохранить чувство собственного достоинства невозможно, не защищая достоинство других.

Ольга Мяэотс,

переводчик,

литературный критик

1

Раньше в центре Баку напротив Приморского бульвара стояло несколько ветхих двухэтажных домов. Грязно-розового цвета, с разномастными маленькими балкончиками, просторными заасфальтированными дворами.

Хотя, наверное, дворы были не такие уж и просторные. Но десятилетнему Алику Самедову казалось, что его двор по размерам не уступает футбольному полю. Всё лето он с друзьями гонял во дворе мяч. Половинки битого кирпича символизировали ворота. Витька Скворцов приносил из дому трофейный немецкий мяч, Сейфали потихоньку вытаскивал из нагрудного кармана отца-милиционера свисток, и игра начиналась. Прерывались они ненадолго. Только чтобы перехватить дома чего-то на скорую руку да подставить под струю холодной воды потные, стриженные под ноль головы.

Игроков в команде было столько же, сколько и во взрослом футболе. Но не все ребята жили в одном дворе. Вратарь и защитник приходили из соседнего дома. Соседка, тётя Сара, часто ворчала: «Не дом, а бандитский притон. Мало своих хулиганов, так ещё из соседних дворов сюда приходят». Особенно она возмущалась, когда мальчишки затевали игру во время её больших стирок.

Алик был нападающим. Бегал он быстро, ловко обводил противников, точно и сильно бил по воротам. Его даже хотели выбрать капитаном. Но Витька был на два года старше, поэтому капитаном стал он.

После войны, в 1947 году, во дворе появились новые соседи. Худощавый седой мужчина и мальчик. Сейфали выяснил, что это отец с сыном и что мальчика зовут Гарик. Целых два дня все ждали, когда Гарик выйдет во двор. Но новые соседи долго устраивались. Мыли полы, расставляли мебель, распаковывали коробки. Мальчик выскакивал во двор только для того, чтобы сбегать за керосином или выбросить мусор.

Но вот как-то утром Гарик влез с книжкой на единственное во всем дворе тутовое дерево. Долго читать ему не пришлось. По мальчишеским законам новичок должен занять в дворовой компании положенное ему место. Необходимо было точно установить, на какой ступеньке он должен находиться. Устанавливали это при помощи драки. До первой крови. Сейфали сказал, что мальчику сейчас двенадцать с половиной лет. Почти столько же, сколько и Алику. Значит, первым драться должен Алик. Потом Сейфали (он старше на полгода), а последним – Витька.

– Ты что это на моё дерево влез? – задрав голову, приступил к делу Алик.

Гарик затерялся в листьях и ветвях. Виднелись только его длинные ноги, обутые в аккуратно вычищенные ботинки. Это осложняло дело. Алик не знал, какое сейчас выражение лица у противника. Если испуганное, победить его будет что раз плюнуть. Если возмущённое, драка может получиться основательная. Алик пнул ствол дерева и крикнул:

– Глухой, да? А ну слезай с моего дерева!

Сверху послышались возня, шорох, и мальчик неуклюже соскользнул вниз. Тощий, узкоплечий, с копной кудрявых тёмных волос. В руках он сжимал зелёную потрёпанную книжку.

– Твоё дерево? – удивленно спросил он. – А почему оно твоё?

– Я его посадил, – уверенно ответил Алик. И, подумав, прибавил: – Двадцать лет назад.

Мальчик внимательно посмотрел на Алика, прикидывая в уме, сколько тому лет, а потом сказал:

– Ладно. Если ты против, я больше на него не полезу.

И, усевшись на скамейку под деревом, снова раскрыл свою книгу.

«Слабак, – подумал Алик. – Сейчас я его „сделаю“!»

Он вскарабкался на дерево и начал бросаться вниз незрелым тутом и свёрнутыми в тугой комок листьями. Мальчик сначала недоумённо посматривал вверх, не понимая, откуда на него сыплется этот мусор. Потом, заметив между ветвями стоптанные подмётки сандалий, пересел на другую скамейку.

Алик с тоской взглянул на окна Витькиной квартиры. Сейфали жестами показывал, как разделаться с новеньким. Витька, нахмурившись, кивал в сторону Гарика: «Ну, давай, чего тянешь?» Алик вздохнул, слез с дерева и подошёл к скамейке:

– Эй! Мы с тобой подраться должны.

– Зачем? – не понял Гарик.

Алик терпеливо объяснил ему законы двора.

– А что, драться обязательно? – неуверенно спросил новичок.

– Конечно. Так полагается. Правила такие, – убеждённо ответил Алик.

– И давно у вас эти правила? – поинтересовался Гарик.

– Всегда были… Сто лет уже!

Гарик вздохнул. Видимо, почтенный возраст неписаных дворовых законов произвёл на него должное впечатление. И он согласился. Единственное условие, которое он поставил, – не хватать за рубашку и не рвать одежду. «Слабак», – ещё раз подумал Алик.

Во двор высыпали ребята, взяли мальчишек в кольцо и начали ждать драки.

Гарик дрался неохотно. Он вяло давал сдачи, долго приходил в себя после каждого удара. Видно было, что ему хочется побыстрей покончить с этим делом. Постепенно такое же настроение передалось и Алику.

– Ты что не дерёшься? – в открытую спросил тот. – Боишься, да? Слабак, да? Слабак-слабак-слабак! – радостно завёлся он, надеясь этим разозлить противника.

– Не люблю я драться, – сознался Гарик, шмыгнув расквашенным носом. – Может, хватит уже, а?

Алик вопросительно посмотрел на Витьку. Тот задумался. Считать Гарика во дворе самым последним нельзя – ведь самым последним считался Тофик, которому только-только исполнилось семь. Витька оценивающе посмотрел на Алика и на Гарика. Гарик был на несколько сантиметров выше, так что ещё не ясно, кто кого поколотит, если драться по-настоящему. Пока Витька раздумывал, новенький, прижав к носу медную монетку, спросил своего противника:

– Как тебя звать?

– Алик, – ответил тот, забыв, что по дворовым правилам нельзя называть своё имя противнику, пока не установишь, какое место он будет занимать в компании.

– А меня Гарик, – вежливо представился новенький.

Наконец Витька решил, что драку придётся продолжить. Но не сегодня, потому что с минуты на минуту на обед должен был прийти отец Сейфали.