МОСКВА

Мироносица

Маша приехала к дому Джоша только через четыре дня. Джош – дурацкая кличка, откуда-то из старшей школы, никто уже точно не помнил, как она появилась. То ли потому, что он был похож на популярного тогда и совсем потом куда-то пропавшего голливудского красавца Джоша Хартнетта, то ли потому что любил говорить не «что ж», а «штош». Штош – Джош. Кто ж его знает.

Узнала она из фейсбука, как все сейчас узнают. Даже и не поняла сначала. «Не может быть». «Как жаль». «Сердце разбито, плачу». Свечки эти бесконечные у всех одноклассников. Никто, главное, не написал, что случилось. И с кем. Только в комментариях у кого-то, наконец, всплыло. Джош. Из окна. Гостиничного номера своего я телевизор выкинул на авто. Была такая песня Нойза, и Джош тем белозубым летом орал ее под гитару.

Тут же появился общий чатик с реквизитами карточки Джошевой мамы. Маша кинула туда пятьсот рублей. Маша не плакала, и какая-то ее часть, которая оставалась холодной и ехидной, думала, что вот, всегда так с Джошем. Как будто они опять плывут до буйка, в те самые счастливые два дня, и их разделяют волны, и голова Джоша, как тот буек, то всплывает, то ныряет куда-то вниз. Так и теперь, между ней и смертью Джоша как будто заградительные волны, и до нее никак не дойдет, что надо заплакать, и что Джоша больше никогда не будет.

А она хотела ему написать. За день до, но это сейчас мы знаем, что это был день до, а тогда просто посреди недели Джош вдруг добавил ее в друзья. Через десять лет. Маша подумала-подумала, и закрыла приложение на телефоне. А потом вечером, когда она выпила два с половиной бокала вина, она приняла запрос и открыла чат. Хотела написать, но не понятно было, как начать. «Ну, привет, Джош». «Как дела, Джош». «Ты сказал мне тогда, Джош, что с жизнью надо справляться. Иначе жизнь справится с тобой. Она не справилась, она расправилась, Джош. Такие дела, Джош. А ты, ты-то как, Джош?» Но потом зачем-то заварила себе крепкий черный чай, и вино ушло куда-то далеко, и она не стала ничего писать.

Общий чатик исходил версиями. Версий, впрочем, было всего две. Первая начиналась с «ну, это же Джош», и предполагала галлюциногены. Вторая, которая, впрочем, начиналась совершенно так же, склонялась в сторону суицида. Никто точно не знал, как жил Джош последние годы. Вроде, закончил универ, вроде, работал, вроде, была девушка. Это Алиса написала. Про девушку.

Тем летом после выпускных экзаменов они почти всем классом махнули в Крым. Спорили до хрипоты о преимуществах украинской Мивины над Роллтоном и Дошираком, пили местное молодое вино, которые продавщицы отпускали им, даже не думая взглянуть на паспорт, курили либо Мальборо с Лаки Страйком – из-за, как говорил Джош, аутентичного дизигна, – либо привезенный блоком из Москвы вишневый уничтожитель легочной ткани Кэптан Морган.

Они сняли домик на всю компанию, – и как только хозяйка не испугалась стаи семнадцатилетних, – и вечерами смотрели фильмы с Джошева жесткого диска. Там вообще все вертелось вокруг Джоша, лучшие шутки, лучшие алко-коктейли, лучший артхаус. Другие парни, конечно, там тоже были, но лето было Джошем. Белозубым, с темной челкой и такими карими, что почти черными глазами.

Семнадцатого июля, Маша помнила, что именно семнадцатого вечером они смотрели «Девственницы-самоубийцы» с Кирстен Данст и Джошевым голливудским тезкой.

– Уже не девственницы, – шепнул Джош ей на ушко в четыре утра восемнадцатого июля.

– Еще не самоубийцы, – шепнула она в ответ.

– Не зарекайся, – ухмыльнулся Джош.

Да-да, не зарекайся, Джош.

Восемнадцатое и девятнадцатое июля, пожалуй, были самыми счастливыми днями Машиной жизни. А двадцатого он трахнул Алису. На втором этаже, прямо над гостиной, в которой все шумно и весело играли. Город засыпает, просыпается мафия. Маша открыла глаза, она была мафией. «Кого убиваем?» – спросил ведущий Игорь. В наступившей тишине вдруг стало слышно то, что происходило над ними. В комнате недоставало только двоих.

– Сейчас увидим, – очень бодро сказала Маша, и рванула наверх. Игорь метнулся за ней. Мало ли.

А вечером, когда все ушли на дискотеку, а она осталась, Маша украла из сумки Джоша бутылек с парфюмом. Это был тяжелый, какой-то совсем неподростковый запах, который на удивление ему шел. От его кожи пахло песком, зыбким полуденным воздухом и какими-то неопределимыми благовониями. Маша брызнула себе на запястье, и на ней духи раскрылись чистым ладаном, душным запахом детства и страха. Бабушка таскала ее в церковь, а Машу очень пугала массивная позолота и курящиеся у икон лампадки. То ли она неправильно поняла бабушку, то ли детское воображение само выдало такой сюжет, но Маше казалось, что церковь – только для отпеваний, а, значит, там всегда лежат покойники, и каждый раз ребенком попадая внутрь она начинала нервно оглядываться и искать мертвое тело.

А потом Маша разбила пузырек о край ванны и попыталась порезать вены. Попыталась, потому что было очень больно, и она испугалась после первого же глубокого пореза и заметалась по ванной комнате, пытаясь остановить кровь и наматывая на порезанное запястье туалетную бумагу.

Он не за ней вернулся, нет, он просто забыл телефон, но пошел на шум, и кинулся, кинулся отклеивать размокшую красную туалетную бумагу, промывать рану под холодной водой и мазать ее зеленкой.

– Почему? – ревела Маша, пока он заклеивал криво намотанные бинты пластырем, для надежности. – Почему сейчас, Джош?

– Это жизнь, Маш. С жизнью надо как-то справляться, иначе жизнь справится с тобой.

Он больше с ней вообще не разговаривал. И за десять лет, с кем бы Маша ни просыпалась, с кем бы ни ездила на теплые и холодные моря, никогда не было такого счастья, как в те два дня. А пять дней назад он зачем-то добавил ее в друзья на фейсбуке. И ничего не написал. И Маша ничего не написала.

Она приехала под выплюнувшие его окна только через четыре дня. В это время его хоронили на каком-то далеком загородном кладбище, и весь чатик был там, с цветами и венками. Кто-то написал этот адрес, хотя поминки были в ресторане, и этот адрес не имел никакого значения. Мол, там он выпал, на съемной квартире. Просто для общей информации.

За четыре дня, конечно, все убрали. Интересно, кто отмывал его кровь с тротуара? Коммунальные службы? В то лето на жестком диске у Джоша был какой-то американский малобюджет, спродюсированный Тарантино, где главная героиня работала в клининговой фирме, которая отчищала дома после особо кровавых преступлений. А тут, наверное, таджик какой-то. Ядреная краска на заборчиках летом. Потом прелые листья осенью. А потом кровь Джоша. С жизнью надо как-то справляться.

Теперь было не понять, куда он упал, поэтому Маша разбрызгивала духи по всему ухоженному палисадничку у подъезда. Если бы дело было летом, Джош своим падением точно поломал бы какой-нибудь ответственной пенсионерке все маргаритки и флоксы. А так просто голая земля. Флакон стоял на полках девять лет, она накопила на эти духи только через год после того лета. Он переезжал с ней вместе с квартиры на квартиру, но через девять лет был почти таким же полным, как сразу после покупки. Она брызгалась ими только пару раз, в безумной пьяной надежде, что духи наконец снизойдут до нее, но аромат упрямился, и на следующее похмельное утро Маша бежала смывать с себя страшный и душный запах ладана.

Маша так яростно нажимала на холодный металл пульверизатора, что у нее заболел палец, но она продолжала пшикать на землю вокруг себя, пока не закончилась вся сотка, весь флакон. Заиндевелая земля и морозный воздух как будто съели весь запах, забрали его, закрыли его в себе, и не пахло вообще ничем. Маша бросила флакон на землю и пошла к машине.

Было уже поздно ехать на кладбище, и совсем не хотелось в ресторан. Значит, домой. В морозилке куриные ножки, если кинуть в горячую воду, часа за полтора разморозятся. Или вообще пиццу заказать. Все равно, правда, надо в Перекресток заехать, коту совсем есть нечего и молока даже на одну чашку кофе не хватит. Пиццу можно и мороженую там купить.

Маша уже залезла на водительское сидение, и почти закрыла дверь, но вдруг он возник, донесся до нее, почти призрачный, такой знакомый, казалось бы, должен был забыться за десять лет, но с полусекунды, полувдоха угаданный, узнанный, снизошедший.

Где-то в черноте земли, в холоде, в смерти он соединился с Джошем, с недовытертой таджиком каплей крови и выдал на-гора, последним приветом песок, полуденный дрожащий воздух и легкие неопределимые благовония.

Почему сейчас, Джош?

Это жизнь, Маш.

Вот тут-то она и заплакала.

Лучшие половины

«Этот мир придуман не нами, этот мир придуман не мной…» – грустно звенела Пугачева из динамиков. Видимо, Катерина как-то слишком явно покосилась на магнитолу, – водитель Убера моментально потянулся переключить на другую станцию.

– Нет, оставьте, – остановила его Катерина.

Дурацкое имя. Просто отвратительное. Потеряло где-то свою начальную «Е», и теперь то ли мечта мушкетера, то ли польская путана. Но такие правила, никуда не денешься. Действительно, «придуман не нами».

Перед ней на экране закрепленного на передней панели планшета был виден весь маршрут до отеля, но она зачем-то открыла карту на своем телефоне, и смотрела поочередно на обе. Она не боялась, что Убер привезет ее куда-то не туда. Скорее, что привезет точно в место назначения.

Она и в отелях-то таких никогда не останавливалась. Ну, то есть, где-нибудь в Азии, да. Там пять звезд легко себе позволить. Когда это было? Пять? Шесть лет назад? Тогда им с Игорем удалось совпасть отпусками и рвануть на Бали почти на месяц. В другой жизни. Все в другой жизни. А в Москве она вообще никогда не останавливалась в отелях. Никто же не останавливается в гостиницах родного города, если только не… Ну, вот, опять. Завела шарманку. Так. Выключить мозг, глаза на экран. Время до прибытия в пункт назначения – меньше одной минуты, вот и водитель уже становится на аварийках у самого входа в отель.

– Там у вас в приложении отразилось, что наличными? – водитель кивнул, и Катерина протянула ему пару вытащенных из кошелька бумажек.

Она открыла дверь машины и скользнула на улицу, а потом, почти сразу, через крутящиеся двери в отделанный мрамором роскошный вестибюль отеля на одной из околокремлевских центральных улиц.

– Решил, видимо, гулять так гулять, – нервно подумала Катерина и подошла к стойке рецепции.

Она боялась, что будет неловко, что придется что-то объяснять, краснеть под насмешливыми все-с-тобой-милочка-понятно взглядами, но стоило ей назвать свое (а точнее, не свое) имя, как вышколенная девушка направила ее в лаунж-бар на крышу. В лифт – и на последнюю кнопку. Как сказала вышколенная, там Катерину ожидали.

Катерина не удержалась, посмотрела на себя в огромное лифтовое зеркало, хотя, выходя из дома, зачем-то пообещала себе, что в зеркала смотреться не будет. Она давно себя такой не видела. После аварии – так точно. Как будто ничего и не было. Как будто жизнь пошла по какой-то другой, параллельной колее, в которой она счастливая и красивая, правда ведь, красивая. С укладкой, в простом черном платье, с крошечными бриллиантами в ушах. Подарком Игоря на пятую годовщину. В таком виде она могла бы возноситься в бар на крыше шикарного отеля, чтобы отмечать шестую, седьмую, восьмую годовщину. Там за барной стойкой ее ждал бы Игорь. Без пиджака – ему всегда жарко, заказал себе бокал красного, а на барном стуле рядом с ним – букет ее любимых лилий. Нет, стоп. Никаких лилий. Никакого Игоря. Ничего этого больше нет. Есть только здесь и сейчас. Она же за этим приехала. Здесь и сейчас.

Катерина вышла из лифта в просторное пространство бара на крыше. Летом, когда открывают террасы, здесь, наверное, можно проводить дни и ночи вообще никуда не вылезая, просто развалиться на одном из мягких диванчиков и бездумно вливать в себя один коктейль за другим. Но даже сейчас, в середине октября, когда стеклянные окна и крыша плотно закрыты, отсюда открывается невероятный вид. Там, за прозрачными стенами, дышит и бьется Москва, качает кровь, деньги и чьи-то силы. Катерина замерла на секунду, ее поймал этот момент, этот вид отчаянно пульсирующего за окном города, и она подумала: «Здесь. Сейчас. Надо жить. Надо просто жить».

Был будний день, и в баре пока что было немного народу, тем более, не так еще и поздно, – усталые бизнесмены подтягиваются ближе к полуночи. Правда, за барной стойкой с интервалом в несколько стульев уже сидело двое таких, усталых. Дорогие костюмы и обувь, приличные часы. Обоим за сорок. Один потягивает из квадратного стакана виски. Другой хлюпает сквозь трубочку совершенно с ним не вяжущимся тропическим девочковым коктейлем.

Катерина решительно направилась к этому, с коктейлем. Села на соседний стул. Сняла пальто. Никаких лилий. Никаких цветов. Ну, а чего ты хотела?

– Георгий, да?

Мужчина повернулся к ней, улыбнулся. Зря она боялась. Симпатичный. Подвижное лицо, умные, серые глаза с морщинками в уголках. Любит смеяться, наверное.

– А вы, я так понимаю, Катерина?

– Точно, – Катерина жестом подозвала полирующего на другом конце стойки бокалы бармена. – Хорошо, что вы меня предупредили… Ну, что любите дамские коктейли.

– Может, сразу на ты? – предложил Георгий.

– Окей! Так вот, я бы вас… тебя, в смысле, никогда бы иначе не узнала. Ну, кто из вас кто, –Катерина кивнула головой на их соседа с бокалом виски.

Георгий обернулся, чтобы рассмотреть второго мужчину.

– Мне один Космополитен, пожалуйста, – попросила Катерина подоспевшего бармена.

– Ну, по крайней мере, моя фруктовая фигня хоть немного отличает меня от этого ходячего клише «усталого бизнесмена».

– Вот, я как раз так про себя вас двоих и назвала.

– То есть, фруктовая фигня мне в твоих глазах, получается, не помогла?

– Нет, не очень, – улыбнулась Катерина. Бармен поставил перед ней длинный стакан с крепким коктейлем. Она потянула немного через соломинку.– Ну, а допустим, если бы помогла. Если ты не клише «усталого бизнесмена», то какое тогда? – спросила она у Григория.

– Может, я вообще не клише?

Катерина преувеличенно комичным жестом, мол, все мы, друг, клише, пожала плечами, и сделала еще один глоток.

– Ну тогда ты мне и расскажи, – отозвался Георгий. – Ты же наверняка уже успела на меня навесить какой-нибудь ярлык? Да ладно, не стесняйся, все так делают. Я в том числе.

– Да? Ну, и какой у меня ярлык? – поинтересовалась Катерина.

– Слишком красивая.

– Ну-у-у, это уж совсем ленивый комплимент. Не засчитываю, – поддела Катерина собеседника.

– И ты в первый раз, – Георгий знал, что попал в точку. – Я же угадал, да?

– А что, настолько очевидно? – тут же напряглась Катерина.

– Да нет, не настолько. Это я с позиции опыта. Ну, теперь твоя очередь.

– Ты привлекательнее, чем я ожидала. И мне от этого спокойно.

Георгий молча кивнул в ответ.

– Но борзый. И от этого мне не спокойно.

Мужчина расхохотался.

– Борзый! Слово-то какое. Как из детства. Класс! Мне нравится. Ладно, прекрасная дама, выпьем за хороший вечер?

Они чокнулись своими разноцветными коктейлями. И выпили.

***

Стены коридора кренились, сужались и расширялись, а они все никак не могли добраться до своего номера. У Катерины было какое-то дежа вю, пионер-, а, впрочем, уже не пионер, а просто летний лагерь в конце девяностых, все перепились дешевыми коктейлями из баночек, и пробираются в ночи обратно по бесконечным коридорам совкового санатория, громко шипя друг на друга, стараясь не разбудить вожатых, но каждые несколько секунд сбиваясь на хохот.

Они с Георгием шли в обнимку, она сняла шпильки еще на выходе из лифта и несла их в руках, и плотный ворс ковровой дорожки съедал звук их шагов.

– Черт, да где они? – Георгий пытался найти по карманам ключи от номера. – Так… сейчас. Не, не в этом… Вот! Номер какой у нас тут? Четыреста шесть.

– Подожди, а мы разве не на третьем этаже?

– Нет, смотри, все номера на четыре. Четыреста четыре, четыреста пять…. О-оп. Четыреста шесть! Приехали!

Георгий приложил карточку к электронному замку, и они, толкаясь и хохоча, ввалились номер. Он потянулся было включить свет, но Катерина поймала его руку в последний момент.

– Нет. Не надо.

– Не надо, так не надо.

Георгий поцеловал ее. Точнее, начал целовать так быстро, так внезапно, что она растерялась, отстранилась.

– Извини… Извини, пожалуйста, – забормотала Катерина. – У меня давно… Понимаешь… Не так быстро.

Георгий взял ее за руку.

– У меня самолет через пять часов, – он не был раздражен или удивлен, говорил спокойно, как будто объяснял сложную задачку маленькому ребенку. – У нас не так много времени. Если ты чего-то хочешь, это должно произойти сейчас. Если передумала – ничего страшного. Ты можешь уйти, это твое полное право. Я не оставлю тебе плохой отзыв, не понижу рейтинг, ничего такого. У меня тоже был первый раз, это тяжело. Я чудом не свалил тогда. Так что если что, я пойму.

Катерина улыбнулась.

– Спасибо. Я остаюсь.

– Точно?

– Точно.