Дизайнер обложки Оксана Борисова

Переводчик Елена Прокофьева

© Мария Ксавьер, 2020

© Шарлотта Барбери, 2020

© Оксана Борисова, дизайн обложки, 2020

© Елена Прокофьева, перевод, 2020

ISBN 978-5-0050-0497-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Конечно, ты можешь мне не верить, но я не могу доказать тебе обратное.

Меня зовут Вивиан, и я просто хочу рассказать тебе историю моей жизни.

Мои руки трясутся от холода и отчаяния, а сердце бешено колотится. Я стараюсь сохранить последнее, что у меня осталось. Сохранить надежду. Нет сил больше кричать, нет сил плакать и звать на помощь. Мне кажется, что я здесь умру. Или действительно сойду с ума.

Единственное, что дает мне надежду это его глаза. Голубые, полные любви и радости глаза. Глаза моего Дэвида, которые остаются лишь глубоко в моей памяти. Под толстым слоем пыли.

Я снова слышу эти звуки. Звуки, доносящиеся из коридора. Будто огромные трубы разрывает поток ветра. Я больше не могу слышать это. Зачем они это делают? Зачем мучают меня? Пожалуйста, хватит! Я хочу закричать, хочу найти силы. Но их нет.

Сейчас я в самом низу. В яме, из которой не выбраться, как не старайся. Я пишу эти слова на старой, желтой бумаге уже почти стертым карандашом. Но я пишу. Пишу, чтобы выжить. Чтобы сохранить хоть что-то в моей памяти.

Я не знаю, кто я теперь, но я помню, кем я была раньше. Еще совсем недавно я была совершенно нормальной девушкой, я была свободной. Это была другая Вивиан. Вивиан, которая хотела жить. У нее было то, чего нет у меня. Целое сердце. Сердце, которое жадно билось в груди. Сердце полное жизни, на котором будто распускались прекрасные цветы.

Если бы хоть на миг я могла вернуться в прошлое и изменить хоть что-то, что-то исправить, я бы осталась прежней. Я бы осталась живой. Но поскольку это невозможно, я уже никогда не получу шанс прожить тот отрезок моей жизни заново. Мне остается лишь уповать на Господа Бога, который не покинет меня в назначенный час. Час, в который мне придется оставить это место навсегда. Тогда я отправлюсь в лучший мир.

Как жить дальше, если силы уже почти покинули мое тело? А все мои воспоминания утекают, словно вода сквозь пальцы. Как жить, если мою голову изнутри разрывают на части эти звуки? Как же больно. Как больно.

Я снова слышу крики из коридора. Женские крики. Они разрывают воздух на части и режут мои уши.

– Чертовы ублюдки! Да, я сама королева! Как вы смеете ко мне прикасаться?! Мой брат завещал мне сесть на трон. – Снова Дикая Элли сотрясала воздух своими воплями вперемешку со звоном цепей на ее ботинках. – Гильотина! Вот, что ждет вас, псы чумные! – Зарычала она, и ее вырвало обедом прямо на сестру Ригес.

Обед был хуже некуда, так что думаю, Элли не очень-то расстроилась. А вот сестра Ригес, кажется, сейчас растерзает ее на месте. Я встала в проход и наблюдала за всем этим со стороны.

– Что ты делаешь, паршивка? Ты снова хочешь на стул? Ну, так я тебя сейчас верну на него. Можешь не сомневаться! – Взвизгнула, сестра Ригес, и раздался такой громкий хлопок, что я вздрогнула. Сестра Ригес ударила Элли ладонью по щеке так сильно, что та упала.

Лучше бы она убила ее прям тут, чем снова отправить на стул. Тогда Ригес не пришлось бы снова терпеть такое. Зачем тогда вообще менять платье и передник, ведь зная Элли, после стула к ней лучше не подходить близко, да еще и в чисто выстиранной и выглаженной одежде.

В холодном промозглом коридоре стояла вся грязная и облитая сегодняшним обедом из желудка Дикой Элли, сестра Ригес. На коленях перед ней стола Элли, которая еще менее полугода назад засыпала в объятиях знатного Графа и одевалась только в лучшие шелка. Довольно легко это представить, но так сложно в это поверить. Знает ли тот Граф, что его Элли теперь регулярно посещает стул? Знает ли он, что подают на обед его возлюбленной и знает ли вообще, что она все еще жива? Быть может, он вообще не помнит ее. Эти мысли меня немного отвлекают. И гул в голове замолкает.

Я заснула всего на несколько минут. Мне снился мой дядя, который замерз, когда я была еще совсем ребенком. Его серое, искаженное лицо выражало мне сочувствие. Будто даже мертвым быть лучше, чем находиться здесь. Потом мне снился жар, жар камина и горячее вино с пряностями в моем бокале. Мои руки согревались, а аромат корицы дурманил и успокаивал. Так горько и сладко одновременно. А потом звон посуды. Мне принесли ужин, и пришлось открыть глаза.

Когда я увидела, что мне придется есть, то пожалела, что проснулась. Мне принесли одну холодную картошину, полстакана молока и кусок черного хлеба.

На вкус совсем не плохо, поэтому я съела все. Затем пилюли. Две белых маленьких и одна желтоватая. Все как обычно.

– У тебя осталось что-то? Я могу доесть? – Спросила Нелли. Тяжелое дыхание с шипением вырвалось из ее груди. Я вздрогнула от неожиданности. Я совсем забыла, что я здесь не одна.

Руки Нелли дрожали от холода, ее глубокий и одновременной безумный взгляд заставил меня дрожать.

– Прости, Нелли. Я была очень голодна.

Она безмолвно смотрела на меня, будто ничего не услышала и все еще ждала, что я ей дам доесть свой ужин. И только спустя пару минут она громко засмеялась. Смех ее был колючий, словно морозный ветер. Но потом она быстро успокоилась, легла на свою кровать и заснула.

Теперь я могла снова писать. Писать, чтобы сохранить часть рассудка, что у меня осталось, пока меня не свалит в сон.

В таких условиях тяжело написать что-то внятное. Пальцы не слушаются, а мысли ускользают с такой быстротой, что догонять их тяжелее, чем поймать каторжника. Но я чувствую, что мне необходимо это делать. Мой рассудок теряется в лабиринтах разума, оставляя лишь легкий отблеск моих воспоминаний, то и дело мелькающих у меня в голове.

Эти воспоминания о детстве. Я помню ветер, развивающий мои густые волосы, я помню поля, раскинувшиеся от моего дома до края земли. Я будто и сейчас чувствую те запахи и звуки.

Звонкие голоса птиц и их сладкое пение разливаются в моей памяти. Шелест мягкой, шелковистой травы под босыми ногами. Я будто чувствую ее тепло и нежность.

Белые стены так давят на меня сейчас, перед глазами туман, я закрываю их и мне легче. Легче перенестись в те времена, когда все было хорошо. Когда моя мама, о которой я почти ничего не помню, брала нас с сестрой за руки и вела в цветущую оранжерею. Я помню цветы, разные цветы, их аромат, который витал в воздухе. Мама собирала букеты и расставляла их по всему дому.

Особенно мне нравились кувшинки, но в оранжерее их не было. Они росли только в пруду не далеко от нашего родового поместья. Они казались мне самыми волшебными, потому что росли только в воде.

Нелли начинает стонать во сне и что-то бормочет себе под нос. Я не могу разобрать, что именно. Я пытаюсь раскрыть слипшиеся глаза, но у меня не получается. Но хочу ли я? Нет. Совсем не хочу. Не открывать бы их вообще! Стать слепой, чтобы не видеть всего этого.

Мое детство. Я, моя сестра-близнец, такая же, как и я. Мое искаженное отражение. Мое зеркало. Я смотрела на ее, и видела в ее голубых глазах себя.

Я помню своих родителей, но не могу припомнить их лиц. Каждый день я пытаюсь воскресить их в памяти, но все четно. Это место убило все.

Мои родители, любимые, самые дорогие для меня люди, те, что будут любить тебя, даже если ты сделаешь что-то им неугодное, что-то ужасное.

Маргарет и Уильям Харт, так звали мою мать и отца. Они были добропорядочными людьми, чтили законы и почитали нашего короля.

Держась за руки, мы бродили по полям. Моя матушка говорила, что я была непослушным ребенком, которая быстро находила неприятности, даже там, где их не было и в помине. Моя сестра же наоборот, искаженное отражение, тихая, омут ее глаз не выражал обеспокоенности, озабоченности этим миром и его красотой, его необъятным величием. Она была спокойной, себе на уме.

Когда приходило время завтрака, матушка распоряжалась, чтобы нам с сестрой наливали свежего молока. Я так любила его! Еще одно воспоминание, что сохранилось в моей памяти, согревающие мои мысли, воспоминания о теплом молоке, таком вкусном, белом как облака.

Но было и то, что омрачало эти дивные воспоминания. Сильвия – моя сестра-близнец. При виде молока она морщилась, будто ее заставляли пить морскую воду. Я смотрела на нее, и совершенно не понимала, почему оно ей так не нравится.

Только потом при очередной ссоре с сестрой я все поняла. Сильвия и по сей день помнит ту историю, что случилась с нами на пятом году жизни.

Наша матушка держала в доме молочницу, и у нас часто пахло молоком и сливками. Молочница готовила сыр, творог, а мы с Сильвией находились рядом, пока родители были заняты. Иногда она давала нам пробовать ее изделия на вкус и рассказывала о премудростях приготовления сыра.

Я помню, когда все изменилось, помню, как Сильвия переменилась.

Был полдень. Молочнице пришлось отлучиться по своим делам, и она была вынуждена оставить нас одних. На деревянном столе стояла миска с молоком, а льняные тряпочки для творога мирно лежали рядом.

– Вивиан, ты уверена, что мы можем трогать все это? – Хлопая глазами, спросила Сильвия.

– Да, ладно тебе! Смотри, в миске свежее молоко, так хочется. – Я облизнула губки, так сильно мне хотелось отпить из миски.

Стол был высоким, а мы с сестрой такие низенькие, что еле доставали руками до столешницы. Я взяла стул, встала на него, но не смогла удержаться на ногах из-за скользких подошв туфель, и опрокинула миску с молоком на стоящую рядом сестру. Сильвия завопила и начала махать руками. Ее сиреневое платье сделалось мокрым, она морщилась, и издавала странные звуки, будто ее сейчас стошнит.

В кухню в ту же минуту вошла молочница. Ее глаза округлились, а рот приоткрылся. Мы с сестрой встали по стойке смирно.

– Что тут произошло? – Сказала молочница, бросив взгляд на миску, что валялась рядом с ногами Сильвии.

– Простите нас. – Сказала я, и ощутила на себе презрительный взгляд сестры.

– Господи, Сильвия, ну ты и неряха, вон посмотри на Вивиан, какая она чистая и аккуратная! И почему миска на полу? Ох, девочки, из-за вас мне все придется начинать сначала.

– Но, это не я. – Еле слышно сказала Сильвия. Но всем уже было все равно.

– Все, ничего не хочу слушать. Ступайте.

С тех самых пор, Сильвия и слышать ничего не хотела об этой молочнице. Она обходила стороной все, что касалось молока.

А я совсем уже забыла вкус настоящей еды, забыла запах свежего хрустящего хлеба, мяса и свежих овощей. Здесь еда совсем с другим вкусом. Точнее его не было и вовсе.

Опять болит голова, мысли путаются, но я должна писать дальше, чтобы не упустить ни одной детали моего прошлого, ни одну крупицу воспоминаний. Как же хочется кричать от отчаяния. Но я должна рассказать тебе мою историю до конца.

Моя сестра была так скучна, как лист серого пергамента без единого рисунка или надписи. Да, мы одинаковые. Но я никак не могла заглянуть в голову моей сестры, и узнать, что там таится.

Она могла сидеть часами и плести венки из полевых цветов, себе на уме, размышляя о чем-то неведомом. Мы кажемся одинаковыми, но там, внутри, мы разные как свет солнца и порывы холодного ветра.

Ее маленькие костлявые пальцы без труда справлялись с работой по дому. Она часто помогала матушке, часами молчала и читала книжки. Скучное искаженное отражение. Сначала я звала ее веселиться со мной, но потом перестала. Сильвия, бедная моя сестра, в ней с самого начала не было ничего, что могло бы трогать сердца.

Как весело проходило наше детство. Легкое и беззаботное, однако, беззаботным оно было лишь у меня.

Я помню, как бегала за бабочками в пустоши, где росло огромное дерево. Одинокая липа. Я воображала себя путешественницей и мореплавателем. Представляла, что плыву по океану на огромном судне, с бравым капитаном. Плыву туда, где солнце соединяется с горизонтом.

Лежа на мягкой траве, я закрывала глаза и представляла, что нахожусь в неизведанном мне месте, в той стране, что за океаном. Представляла себя хозяйкой большого поместья, и что в моем подчинении множество слуг, которые очень любят меня за мой веселый нрав.

Сейчас мое лицо перестало выражать беззаботность. Я забыла, как мечтать. Мой голос потерял тот задор и звонкость, которые наполняли его в моем далеком детстве. Хотелось бы мне вернуться обратно. Куда обратно? Некуда. Матушка уж давно гробу, и ее тело разлагается в сырой земле, а мой папа, я помню его лучезарную улыбку, от которой матушка была без ума. Помню теплый взгляд его зеленых глаз. Как нежно и трепетно он гладил меня по голове, когда я еще совсем маленькая сидела у него на коленях. Тепло его рук до сих пор согревают меня во сне.

Мое лицо уже мокрое от горячих слез. Я скучаю. Кроме моего любимого Дэвида нет больше существа на этой земле, по ком бы я так же скучала.

Если я еще могу по кому-то скучать, чувствовать что-то, кроме боли, значит, я еще жива, и надежда, что я когда-нибудь выберусь отсюда, остается.

Я помню наш дом, большой, с множеством комнат. Я бежала босыми ногами по коврам. Я помню, как они слегка царапали пятки. Помню звонкий голос мамы. «Сильвия, Вивиан, а ну обуйтесь! Не подобает молодым леди бегать босиком!»

Но я не хотела ничего слушать, кроме своих собственных мыслей. Я заливалась смехом и заражала этим маму, которая вдруг начинала догонять меня.

Бабочки. Я помню бабочек с разноцветными крыльями, которых я ловила, не давая божьим созданиям летать, и наполнять красотой этот мир. Ласковый ветер обдувал мои волосы, лицо, а солнечный свет слепил глаза. Я улыбалась наивной детской улыбкой. От той улыбки и след простыл. Теперь я не улыбаюсь.

Я снова проваливаюсь в эту негу, хочу жить там, в моих воспоминаниях, в том прекрасном мире. Слышать смех соседских детей, голос матушки, ощущать лучики солнца по утрам, ливень, град и снег!

Надеюсь, ты все еще здесь. Прости, мне так тяжело писать. Руки трясутся от холода, не слушаются, и карандаш еле царапает бумагу. Но я должна, должна рассказать мою историю. Мне ничего больше не остается. Я не должна потерять остатки рассудка.

Я так одинока, в этом огромном мире я одна. Все, что меня окружает здесь это пожелтевшие от сырости, покрытые плесенью стены, и Нелли, моя соседка, которая живет в своем мире, и ей нет дела до моего.

А ведь когда-то у меня были друзья, соседские мальчишки, Генри и Гарри. Они жили в деревне, что находилась неподалеку от нашего поместья. Это были дети бедных родителей, которые были предоставлены сами себе и делали, что им вздумается.

Я помню, как завидовала им, завидовала их свободе. Глядя в их глаза, я всегда видела в них волю к жизни, желание жить полной жизнью, идти всегда вперед, не оглядываясь назад. Они представлялись мне двумя птицами, вольными лететь, куда позовет их ветер. Двое мальчишек, двое преданных друг другу друзей, братьев ни по крови, но по духу.

Я очень любила играть с ними. Они часто приходили к нашему дому, и матушка любезно давала им по куску мягкого хлеба и стакану холодного молока.

Пока мы с Гарри и Генри играли в поле, Сильвия сидела под липой с книгой в руках. Она, как и обычно, жила и существовала где-то в своем мирке, либо в мире той книги, которую читала. Скучное искаженное отражение.

– Вивиан, Гарри, Генри! Вы мне мешаете, не соблаговолите уйти играть в ваши глупые игры где-нибудь в другом месте. – Говорила моя сестра.

Но мы никогда ее не слушали. Мальчишки даже ухом не повели, когда услышали ее просьбу, которая скорее походила на приказ. Казалось, они вообще никого в этом мире не слушали, только себя самих. И родители им не указ.

Иногда, Генри и Гарри приходили ко мне с небольшим неуклюжим букетиком полевых цветов. Какими же они были прекрасными! Я кружилась от радости, улыбаясь, и благодарила мальчиков за чудесный подарок. Я понимала, что это все, что они могут сделать.

Сейчас у меня нет друзей. Я одна, и даже не знаю, где они сейчас, и что случилось с теми милыми мальчишками. Наверное, они стали мореплавателями или путешественниками. Надеюсь, они не утеряли ту волю к жизни, которая всегда сверкала в их глазах.

Еще несколько воспоминаний, которые теплятся в моем сердце, связаны с нежными руками моей матушки. Она часто расчесывала наши с сестрой волосы. Мне было трудно усидеть на одном месте. Матушка старалась привести в порядок спутанные ветром волосы, было больно, и я не желала это терпеть. И только уговоры матушки и ее нежные руки могли удержать меня хоть на пару минут на одном месте. Сильвия послушно сидела возле нее, и я видела, как ее лицо меняет выражение, но она не издавала ни звука, что сильно раздражало меня.

Но Сильвия не всегда молчала, я помню, как она любила читать книги вслух, медленно и четко проговаривая слова, изредка поглядывая на матушку, что сидела рядом и следила за тем, как мы обучаемся грамоте. Сильвия всегда стойко и кротко выполняла все поручения гувернантки. Так много сил и терпения уходило у нее, чтобы выучить рассказ или написать сочинение. И ее старания вознаграждались одобрительными кивками со стороны матушки.

Я же с легкостью и невероятной быстротой изучала целые отрывки из книг и писала по нескольку сочинений за раз. Тогда я поняла, что мне нравится придумывать разные истории и записывать их в тетрадь. С тех пор я сама начала писать маленькие рассказы.

Во время занятий я думала, как бы скорее избавится от книги и пуститься на поиски бабочек в саду. Меня часто хвалили и отпускали из класса раньше сестры. Сильвия же делалась такой сердитой, но продолжала зубрить дальше.

Я помню ее завистливый взгляд. Она стреляла молниями из глаз, когда видела, что я вперед нее встаю из-за парты. Я свободна и могу делать, что захочу.