Изящная литературная мистификация, вложенная в другую загадку и обрамляющая собой третью. Филологический роман. Со всех точек зрения. Написано литературоведом, но как-бы и не написано, а найдено в неожиданно всплывшем на свет архиве (ах, этот излюбленный романистами XIX века прием). Богатейшем, к слову. Который всего-то и нужно было перевести-причесать-подготовить к публикации.
Ручаться за подлинность документов архива мы не можем, примите как данность. Гарантировать честность, непредвзятость и психическую адекватность авторов-персонажей не можем тоже. И это еще одно условие игры. Пишут здесь все, кроме героя. Письма, дневниковые записи, газетные заметки, выдержки из исторических инкунабул. Очарование опубликованного семь лет назад романа еще усиливается магией столетия. Знаете этот момент, когда читая, невольно сопоставляешь даты с текущей и отмечаешь: о, это сто один год и неделю назад было (даже и отлично зная, что ничего не было).
Сто или сто один звучит весомее, чем девяносто три, к примеру. Добавляя ассоциаций. Так вот, об ассоциациях, необходимость наполнения текста содержанием собственных ума и сердца читателя - ключевое понятие постструктурализма. Если кто не знает, как до недавнего времени не знала я, это метод культурного анализа, возникший в конце прошлого века. Имевший одним из постулатов нерассмотрение автора, его биографии и мотивов в разговоре о литературном произведении.
Столь подробно сейчас, оттого что название романа недвусмысленно отсылает к эссэ Ролана Барта, одного из основоположников. И с этих позиций стоит глядеть (так больше смысла найдешь и больше удовольствия получишь, однозначно). Среди отметившихся на страницах романа, много дорогих читательскому сердцу имен. Вирджиния Вулф, Сомерсет Моэм, Герберт Уэллс, косвенно Мирча Элиаде. И все они как-бы участвуют в событиях.
Сослагательное "как-бы" очень резонирует с содержанием. Был нашумевший, неожиданно успешный роман посредственного немолодого драматурга. Героем которого выведен демонический тип. Дракула-не Дракула, но некто близкий. На рубеже столетий интерес ко всякого рода сверхъестественному усиливается (замечено давно и не мной). Мирослав становится фигурой культовой. Спустя десять лет, дабы подогреть интерес читающей публики к переизданию, автор представляет человека, служившего прототипом.
И тут начинается чертовщина. Но об этом лучше расскажет автор. Я слишком предвзята в силу давней очарованности. И рада, что роман перевели на итальянский.